- Наша слава в карающем мече пророка, а не в мирных разговорах на хорасанских коврах, - возразил шейх. - Мы прошли Семь песков Хорезма, Мургаб, Герируд и половину Хорасана, мы съели половину запасов продовольствия, но не пополнили наши хурджуны ни одним зернышком, ни одной золотой монетой. Нас засмеют и предадут позору, если мы не привезем в Хиву рабов и золото. Пока ты сидел на коврах с Камран-Мир зой, мои люди донесли, что в Тегеране светопреставление. Все шах-заде покинули свои поместья и отправились на поиски благ. Каждый желает занять место умершего Аббас-Мирзы. В Тегеране идет резня за престол. Несколько принцев уже ослеплены, другие бежали, ища спасения, к турецкому султану. Русские хотят посадить на персидский трон младшего сына Аббас-Мирзы - Мухаммеда, британцы предлагают кого-то другого!
- Кути-ходжа, наверное, ты тоже хочешь отправить ся в Тегеран и посадить на шахский трон своего челове ка! - Аллакули-хан беззаботно засмеялся, чем не на шутку рассердил шейха.
- Повелитель, меня еще никто не уличал в легкомыслии. Только ты да наследник Рахимкули-торе в последнее время дергаете мою поредевшую бороду. Меня не прельщает Тегеран, но радует кровавая резня в нем, Кучанский, Боджнурдский, Горганский правители - все там со своими войсками. Самое время идти на чапаул (Чапаул - набег, налет) и захватить их несметные богатства! Другого такого случая не будет!
- Так ты думаешь, Кути-ходжа? - насторожился Аллакули-хан и, подумав, согласился: - Ну что ж, пожалуй, ты прав, мой старый ясновидец. Правда, неизвестно, как к этому отнесутся Камран-Мирза и наши новые друзья инглизы... Мы ведь не давали им обещаний не трогать боджнурдцев. Поднимай, Кути-ходжа, войска! Приказываю идти на Боджнурд!
В сумерках хивинские сотни снялись со стоянки и двинулись вдоль Туркмено-Хорасанских гор на запад, Заняв всю предгорную равнину, кони и пешие воины шли, вытаптывая посевы, очищая амбары с зерном, круша фруктовые сады и угоняя скот. Люди бежали от надвигавшейся лавины в горы или запирались в крепостях. Аллакули-хан приказал не останавливаться в малых кишлаках - не терять зря времени. Сделав несколько привалов в горах, хивинцы на третий день приблизились к стенам Боджнурда, окружили город и перекрыли все дороги и тропы, выходящие из него Раскинув лагерь на холмах, Аллакули-хан отправил к городским воротам несколько конных сотен с ультиматумом к жителям; без какого-либо сопротивления сдаться и сложить оружие. Ответ был самым неожиданным. Едва всадники приблизились к воротам, как со стен на них обрушился град камней и пуль. Пришлось отступить и скрыться за холмами.
Туркменскими сотнями командовали Рузмамед и Кара-кель. Вернувшись в ставку, оба, явно недовольные неумелыми действиями Кутбеддина-ходжи, склонили перед повелителем головы.
- Маградит, отведи свои войска от Боджнурда, пусть останутся в засаде только туркмены! - попросил Рузмамед. - Мы возьмем город хитростью. Через два-три дня, когда боджнурдцы увидят, что ты увел войска, в вернутся к прежней жизни, мои джигиты сразу же захватят город.
- Как вы это сделаете? - спросил Аллакули-хан.
- Рано утром персы начнут выгонять на пастбища скот, откроют ворота, и мы ворвемся в город.
- Это рискованно, - усомнился хан. - В Боджнурда десять тысяч человек, вам с ними не справиться.
- Маградит, один чабан справляется с отарой овец!
Хан улыбнулся, но тут над его ухом склонился Кутбеддин-ходжа и зашептал что-то тихонько. Аллакули-хан, слушая его, хмурился и кряхтел, затем велел Руз-мамеду удалиться. Когда юз-баши вышел из шатра, шейх зловеще засмеялся:
- Хан, туркмены хотят обмануть тебя. Они захватят самую дорогую добычу, а твои воины останутся ни с чем. Если говорить о привилегии, то ею должны пользоваться коренные хивинцы! Но ты, повелитель, больше всего заботишься о русских пушкарях и разбойниках-туркменах.
Шейх попал в цель, задев самолюбие стоящих возле хана хивинских биев. Сановники единодушно поддержали шейх-уль-ислама. Аллакули-хан, подумав немного, приказал взять Боджнурд приступом.
Двадцатитысячное войско, словно саранча, полезло на стены города, сваливаясь с лестниц в ров. Гремели замбуреки с холмов. Ядра свистели в воздухе, летя через стены. Русские пушкари с огромными орудиями на колесах карабкались по склону к главным воротам, чтобы прямой наводкой, единым залпом снести их. В складывающейся ситуации штурма эта была самая надежная мера. Это понимал хан, его приближенные и, конечно же, Сергей со своими пушкарями.
Склон был крут и каменист, а артиллеристы измучены походом. Им за время многодневного перехода пришлось хватить лиха через край. Сначала они мучались в барханах, когда даже могучие инеры не могли вытянуть из песка увязавшие по самые втулки колес огромные кулеврины. Артиллеристы, оголенные до пояса, грязные, потные, обессилевшие, орали на верблюдов и друг на друга. Словоречивые и надменные сановники - приятели Сергея - один за другим оставили его, как только Аллакули-хан приказал "разукрасить" пушкарям спину плетьми. Рахимкули-торе иногда подъезжал к ним, но явно не из дружеских привязанностей, а чтобы подбодрить их. Иногда он заставлял своих сарбазов помочь пушкарям. Дух в роте Сергея был явно подорван. Русские рабы никак не могли почувствовать на себе армейскую доблесть - уж слишком откровенно пренебрежительно относились к ним хивинцы. А после того, как выпороли Егора, Василька и других пушкарей, сникли вовсе. На каждом привале, прежде чем сесть к котлу за пшеничную кашу - ярму, Егор ложился на живот и заставлял кого-либо из своих смазывать спину дегтем. Исхлестанная плетью спина Егора заживала медленно. Кровоточащие полосы покрылись гнойной коркой. Спина сильно зудела. Ежедневные тридцативерстные переходы охладили пыл Сергея. Стал он осторожнее, осмотрительнее и от поговорки своей поотвык. Егор Саврасов заметил: "Ну что, голова садовая, смирился что ль?! Что-то мату твоего уже не слышно, ядрена вошь!" "Услышишь еще, - со злостью отвечал Сергей. - Попусту-то зачем его разбрасывать! Как бы этого Кути-ходжу за горло взять, вот тогда бы я выругался с удовольствием!" "Ну это ты брось, - испугался Егор. - Этим ты в себя, и нас всех порешишь. Я вот думаю, Серега, не устроить ли нам побег - места в Хорасане для этого очень удобные, сплошь горы да ущелья. Забьемся в какую-либо щель, как тараканы, а когда уйдут хивинцы, подадимся к Каспийскому морю. Там можно на корабль сесть". "Брось ты, Егор, эту блажь! - отмахнулся Сергей. - Сбежишь от хивинцев, угодишь в руки персов или курдов. А что касается меня, то для Сергея Лихарева дорога в Россию закрыта. Сам знаешь - почему". Гремели ружья и ревели люди - штурм продолжался. Пушкари, напирая плечами на тяжелые пушечные колеса, катили орудия к воротам. Камни и старые завалы из срубленных деревьев мешали им. К тому же персы со стены поливали пушкарей беспрестанным ружейным огнем. Верблюды, тянувшие пушки, корячились, запрокидывали морды и шарахались из стороны в сто рону. Несколько инеров были сражены пулями, как только орудия удалось выволочь на открытое место.
Произошел затор, пушкари растерялись и залегли за спинами убитых животных, спасаясь от пуль. Кутбеддин-ходжа, негодуя на нерасторопность русских, послал к ним свою охранную сотню, чтобы поднять с земли. Конники принялись сечь кнутами артиллеристов. Кутбеддин-ходжа поднялся на холм, где со свитой стоял Аллакули-хан.
- Ваше величество, из-за этих неуклюжих свиней мы не сможем ворваться в город. Я прикажу их всех высечь!
Хан не отозвался, продолжая наблюдать за штурмом. Прошло еще несколько мучительных минут, и вот он увидел, как артиллеристы подкатили два орудия прямо к воротам, зажгли запальники, дали залп. Дым окутал стену и ворота, грохот прокатился по предгорной равнине. Едва гул утих, послышался человеческий рев - это ринулись в пролом туркменские и хивинские сотня, сокрушая все на своем пути.
- Наконец-то! - злорадно выговорил шейх-уль-ис лам. - Но все равно я выпорю пушкарей за их нерасторопность. Этот "кость в горло" мстит нам.
Аллакули-хан помрачнел:
- Шейх, ты забываешь, что пушкарь принадлежит мне. И другие белые рабы - не твои. Хозяин их - Юсуф-мехтер. Помнится, года два назад ты жаловался, когда мехтер присвоил твоих быков и пахал на них, а теперь ты решил распорядиться рабами мехтера. Я хотел бы, Кути-ходжа, чтобы ты, храня чистоту веры и прибавляя дух войску, не переступал дозволенного.
Шейх смолчал, не посмел перечить, увидев, как налились кровью глаза хана. Еще мгновенье и он скажет: "Да кто же здесь хан - я или ты?!" Кутбеддин-ходжа вновь подался к осажденной крепости. Хан, помедлив немного, сел на коня и распорядился:
- Приказываю всех пленных - мужчин, женщин и детей - вывести к горам на Гюнаминскую дорогу. Ночевать будем в Гюнами, оттуда пойдем в Кара-Кала!
Приближенные хана поскакали к стенам города, откуда уже гнали пленных, скот и везли награбленное добро на лошадях, верблюдах и арбах. Плачем женщин и детей, воем собак и ржаньем лошадей огласилась предгорная долина. До вечера хивинцы, ссорясь и крича, делили добычу. Сановники хана, разъезжая на конях, наводили порядок, Рахимкули-торе подъехал к сидя щим возле пушек русским рабам, сказал, не слезая о коня;
- Сергей-ага, хан доволен тобой. Иди к нему,
- Ладно, схожу, - Сергей поднялся, вытирая рукавом покрытое копотью лицо.
- Ты бы умылся, Серега, а то вдруг Аллакули целоваться полезет, - съязвил Егор, - Ты же у него на особом положении.
Желтый кожаный шатер Аллакули-хана был окружен нукерами. За живым кольцом охраны сновали слуги, готовя в большом котле шурпу. Пахло жареной бараниной. Сергея пропустили к шатру.
Войдя, Сергей увидел Аллакули-хана сидящим у свечи перед Кораном. Хан, вероятно, читал или искал в священной книге понадобившуюся ему суру.