- О знаниях, которые можно проверить, - поправил Хайям. - Если Аристотель сказал: "Длина и время, как и вообще все непрерывное, называется бесконечным в двояком смысле - или в отношении деления, или в отношении границ", то, хоть обрушься небосвод, наоборот не будет. Если Евклид доказал: "Из любого центра можно описать окружность любого радиуса", то даже все верблюды царства ни на волос не сдвинут этот постулат с опоры истины!
- Выходит, неверные собаки нам учителя, а не пророк и его внуки? - Эмир Абу Са’да пихнул пяткой раба, расставлявшего на скатерти блюда с зеленью, и тот опрокинулся на ковер, устилавший пол. - Пять раз в день совершает мусульманин омовение, и каждый раз с кончиков пальцев стекает грязная вода. Что же сказать о душе, погрязшей в грехе и не обращенной к аллаху? Что пользы от грязных? Аллах сказал: "Я - с вами, укрепите тех, которые уверовали! Я брошу в сердца тех, которые не веровали, страх; бейте же их по шеям, бейте их по всем пальцам!"
Исфазари незаметно сжал пальцы Хайяма, предостерегая от лишних слов, но имам вырвал руку.
- Почтенный эмир, разве пчела, накапливая в улье мед, не собирает пыльцу и с розы, и с гречихи, и с кизила, и с цикория? Что для пчелы пыльца - для нас, ученых, труды предшественников. Если что-то в них соответствует истине, порадуемся этому и переймем это у них; если же что-то окажется ложным, укажем на это и простим их.
Изучение древних книг не только угодно аллаху, но обязательно для мужей науки. А тот, кто запрещает их изучение людям, сочетающим в себе природный ум и богобоязненность, тот закрывает перед людьми знания врата исследования, через которые пророк призывал нас шествовать к познанию аллаха. Это высшая степень невежества и отдаленности от всевышнего.
Да, эмир, в книгах неверных есть и ложь, и грязь, и заблуждения, но только из-за этого поступать с ними, как поступил халиф Омар, предав огню сокровищницу разума в Александрии, - преступление. Мало ли кто захлебнулся в воде, а мы пьем ее и без нее не можем. Прекрасно средство, которое одному вредит, но тысячи исцеляет. Потому-то, когда пророк - наилучшие молитвы и привет над ним! - повелел некоему человеку напоить медом своего брата, страдающего поносом, а тот, послушавшись, вызвал медом понос еще сильнее и обратился к пророку с жалобой, тот сказал: "Аллах правдив; лжет живот брата твоего".
Хайям закашлялся - пересохло в горле. Поискал глазами чай или шербет, но не было - напуганные слуги, зажмурив глаза, толпились у дверей. Они бы и уши закрыли поплотней ладонями, но держали подносы, блюда, кувшины, не решаясь войти, и не знали - время ли ставить кушанье на скатерть. Эмир задумчиво гладил крашенную хной короткую жесткую бороду. Исфазари, морщась, посасывал кончик черного уса, словно ус его был виноградным листом, вымоченным в уксусе. Только имам чтецов с грустной улыбкой смотрел на Хайяма.
- Да, Гийас ад-Дин, нет тебе равных в астрономии И философии - в этих науках тебя приводят в пословицу. И в законоведении ты наставник судей, И рубаи твои, будь они семижды прокляты, запоминаешь сразу - они, как репьи, цепляются за одежду. И в толковании Корана твои познания совершенны. Ах, если бы ко всем твоим добродетелям создатель даровал тебе главную - способность избегать неповиновения богу!
Хайям улыбнулся.
- Не печалься обо мне, почтенный Газали! На свете теперь два рода людей: у одних есть разум и нет веры, у других есть вера, но нет разума. Довольно обладать чем-то одним, а я ученый…
Кто знает, как долго затянулось бы неловкое молчание между гостями и хозяином, если бы не наступило время второго намаза. Молитва приближает человека к богу и к подобным себе. Из дворцовой мечети они вернулись просветленные, предупредительные друг к другу. Слуги уже накрыли дастархан, красиво и щедро уставив его зеленью, мясом, жаренным на сковороде и вертеле, запеченными в тесто птицами, жирной рыбой масгуф, выловленной в Евфрате, и прочим, что бедняк не видит и во сне, ученые берут лишь с чужих скатертей, а эмирам даровано от рожденья.
- Эмир, нет ли в твоем доме юноши по имени Низами Арузи Самарканди? - спросил Хайям.
- Да, он у меня уже с год секретарем.
- Это мой ученик, один из лучших после Исфазари и Хазини.
- Что ж, он почтительный юноша и сведущ в науке. Когда я спрашиваю его о чем-нибудь, он отвечает: "Отлично, повелитель! Прекрасно, повелитель!" Служба у меня его возвысит. - Эмир хлопнул в ладоши и приказал привести Арузи.
- Твоя рука, Абу Са’да, облагодетельствовала многих, и за это тебе воздастся.
Эмир задержал перед губами щепоть плова, подозрительно глядя на Хайяма.
Вошел стройный, слегка прихрамывающий юноша в бархатной круглой шапочке и голубом халате с коричневыми полосами, подпоясанном шелковым платком. Поклонился, краснея от смущения.
- Твой учитель пожелал тебя увидеть. Сядь слева от него.
Хайям обнял Самарканди, поцеловал.
- Учитель, в понедельник я видел тебя во сне. Ты сидел в саду нашего медресе и чертил на земле фигуры золотой зубочисткой, которой любишь закладывать прочитанное в книге.
- Ты и зубочистку помнишь, маленький самаркандец?
- Я даже могу сказать, в какой одежде ты приходил на занятия.
- А ты, Абу-л-Хотам?
- Лучше всего я запомнил тяжелую линейку. Как вспомню, спина начинает чесаться.
- Ты был лентяем и непоседой. Удивляюсь, как ты стал ученым! - Хайям подмигнул ему.
- Гийас ад-Дин, люди говорят, ты учился в медресе вместе с Низам ал-Мульком и Саббахом? - отложив чисто обглоданное крыло перепелки, спросил Газали. - Будто вы даже дали клятву: тот из трех, кто добьется успеха, поможет двум. А когда Низам получил должность из рук Алп Арслана, вы с Саббахом пришли напомнить о клятве. Саббах попросил место писца при дворе - и было исполнено.
- Интересно, а что попросил я? Ты не слышал об этом?
- Ты попросил себе налог, поступающий в казну с жителей твоей деревни. Говорят, ты сказал: "Если исполнишь мою просьбу, я смогу под родной кровлей заниматься поэзией, которая восхищает мою душу, и предаваться созерцанию творца, к чему склонен мой ум".
- И что же?
- Низам исполнил твою просьбу.
- Жаль, что я этого не знал… А Саббах действительно служил писцом в канцелярии.
- И что ты можешь сказать об этом сыне свиньи, испражняющемся чаще дрофы? - При одном упоминании имени Саббаха эмир тяжело задышал от гнева.
- То, что говорят люди.
- Эх, попадись он моим воинам, я сам содрал бы с него шкуру!
- Сила твоя известна, - подтвердил Хайям, - но Аламут далеко от Балха.
- Багдад еще дальше, но мой дед Абу Муслим ибн Хаукиль Джарре сокрушил его своим гневом. Недавно султан Мухаммад призвал меня в Мерв, а также эмиров Туса, Нишапура, Нисы и Герата - мы собираем большое войско против Саббаха, но это тайна с золотой печатью! Будет ли благоприятствовать нашему победоносному походу расположение светил?
- Ответ скажут сами светила, - я всего лишь переводчик слов неба на язык людей.
Внесли сладости и напитки. Эмир все чаще опускал голову в громадном белом тюрбане, увенчанном пером павлина, смешно посвистывая распухшим от простуды носом.
- Учитель, позволь мне что-то принести для тебя? - тихо спросил Арузи.
Хайям кивнул.
Самарканди вернулся с пузатым фарфоровым кувшинчиком, в каких обычно варят чай, налил пиалу и подал учителю.
- Плохо человеку, когда зажимают ему рот, не давая вымолвить ни слова, но действительно невыносимо, когда закрывают рот, мешая выпить. - Хайям с нежностью посмотрел на ученика. - Один ты понял меня, маленький самаркандец… Ты уже стал выше меня, а когда-то не мог дотянуться рукой до моего плеча.
- Учитель, я стоял в дверях, когда ты спорил с имамом чтецов, и все запомнил. Я давно уже записываю слова, сказанные тобой и о тебе, - пусть будет память моим детям.
- У них будут свои учителя - лучше меня.
- Нет, равного тебе не было после ал-Фараби и Абу Али Ибн Сины. Я давно хочу спросить… если позволишь… Но боюсь обидеть тебя дерзостью.
- Спрашивай.
- Есть ли в науках недоступное тебе?
- А ты как думаешь?
- Думаю, нет вопроса, на который бы ты не ответил.
- Каждый может ответить на вопрос, но не всегда верно и не всегда сразу. Абдаллах Омар ал-Хаттаб однажды спросил у своего отца, уходившего из этого мира:
"Когда я увижу тебя, отец?" - "На том свете". Но сын сказал: "Хочу скорее". Омар ал-Хаттаб ответил: "В первую, во вторую или в третью ночь увидишь меня во сне". Прошло время, и сын все ждал. Наконец, через двенадцать лет, увидел его во сне: "О отец! Не говорил ли ты, что я увижу тебя через три ночи?" - "Я был занят. В окрестностях Багдада разрушился мост; мои смотрители не обратили внимания на это, а у одного барана нога провалилась в дыру и сломалась - до сего времени я держал за это ответ".
А можно отвечать и дольше. Можно всю жизнь держать ответ… А теперь я тебя спрошу, самаркандец. Что это: "И если прямая, падающая на две прямые, образует внутренние и по одну сторону углы меньше двух прямых, то эти прямые, продолженные неограниченно, встретятся с той стороны, где углы меньше двух прямых"?
- Пятый постулат Евклида.
- Да, пятый постулат Евклида. Сколько тебе лет?
- Девятнадцать.
- А я уже тридцать шесть лет ищу его доказательство. И множество достойных людей напрасно занимались тем же полтора тысячелетия до меня. Вот какие вопросы случаются, юноша. Правда, есть и потруднее, но число их невелико. Если будешь писать обо мне, напиши где-нибудь: "Хайям любил спрашивать, словно ребенок".
- Гийас ад-Дин, о чем у вас беседа? - спросил Газали, закончив играть в нарды.
- Об ответах.