Доводы Кириллова разумны. Государь император сделал красивый жест и проявил для всеобщего сведения особую свою высочайшую милость к Потапову: вместо Сибири велел отдать его в монастырь для исправления нравственности юного бунтаря и утверждения в правилах христианского и верноподданнического долга. И если государь, его величество, сам соизволил так распорядиться с верою в успех своего жеста доброй воли, то не следует его огорчать таким оборотом дела, при котором могут подумать, что он ошибся, а этого не может быть.
- Да это, пожалуй, резонно, - согласился Мезенцев. - После пяти лет мы этому юнцу еще набавим, я об этом позабочусь. Государь не может ошибаться!..
5
Как ни худо было Яше в Спасо-Каменской Белавинской пустыни, он жил здесь не за решеткой и мог свободно ходить куда хотел, хотя остров, где стоял монастырь, был невелик и ходить-то особенно было некуда. Почти рядом с белыми стенами - каменистый берег озера, опоясывающего остров. Озеро - большущее, вширь - верст до двадцати, в длину - до семидесяти.
Остров весь принадлежал монастырю. Сады и огороды начинались сразу за монастырской стеной, а дальше шла густо заросшая березой и елью полоса прибрежной земли, и вились по ней кривые дороги. Яша все эти дороги исходил, хотя ему и запрещалось строго-настрого. Стычки из-за этого с монастырским начальством у него не прекращались. Да мало ли чего?
Гермоген по дряхлости ничего не мог поделать с Яшей, не угнаться за ним, а выговоры настоятеля Яша пропускал мимо ушей, а то, бывало, еще и так огрызнется, что белобородый иеромонах в испуге зовет прислуживающих ему послушников поздоровее.
Того и гляди побьет еще!
- А почему вы по Некрасову панихиду не отслужили? - негодующе спрашивал Яша. - Не простится это вам, знайте! И раз вы меня тут насильно держите, то вы такой же насильник, как в Питере генерал Трепов!
- Пошел прочь, злодей! Ожесточенный бес! - топал ногами настоятель. - Я попрошу его преосвященство, епископа Вологодского, чтобы в церквах в проповедях читалось о тебе как богохульнике-оскорбителе с указанием имени!
С наступлением лета хорошо стало и на самом острове: прошла, развеялась духота, по крайней мере, вне монастырских стен. Посидеть на берегу, подышать свежим воздухом, погреться на солнышке было несказанной радостью для Яши. Ему приятен был и прелый запах зеленеющих досок монастырской пристани. Отсюда уходили пароходы и небольшие парусники на тот дальний берег, оттуда они возвращались с новыми партиями богомольцев, но теперь Яша уже не стремился к общению с ними, да и сами богомольцы избегали его, напуганные монахами, а те рассказывали о нем бог весть что.
Одна богомолка из Вологды, горбатая, еще не старая, почему-то прониклась к Яше доверием и на пристани разговорилась с ним.
- Ой, сыночек, неужто и вправду ты человека зарезать можешь? На пароходе сказывали - ты кого-то зарезал!
- Кто сказывал?
- Из обслуги… Монах один. И как подъехали сюда, на тебя указал.
- Врут про меня все, тетенька!
Тронутый сочувствием горбатой богомолки, он рассказал о себе все. А потом его отчитывал и настоятель и Гермоген за якобы кощунственную пропаганду среди богомольцев и поклепы на монашескую обслугу монастырских пароходов.
Вот люди! А еще называются - духовные богоборцы.
Случай этот только усилил подозрительность Яши и скоро сказался на его переписке с Питером. Он уже не верил письмам неизвестного ему Никольского и написал в Питер по второму адресу, который ему еще в предварилке дала Ольга. А Никольскому писать совсем перестал.
Бежать он пока не решался, все надеялся - вот-вот придет весточка из Питера. Надзор за ним усилили - это он чувствовал. Настоятель окружил его оравой лазутчиков, и нередко, бродя по лесу, далеко от стен монастыря, Яша вдруг натыкался на рыскающего тут "брата" или быстроногого послушника. Увидит их Яша и нарочно, чтобы подразнить, пустится со всех ног в чащу и скроется там. Ищут его, ищут, найти не могут, а на ночь он как ни в чем не бывало явится в монастырь.
Встречает его Гермоген в трапезной и слезно, Христом-богом умоляет:
- Не делай ты самовольных отлучек, сын мой, не то изведусь я с тобой вконец. Я за твою душу головой ответствен, а ты… неисправим совсем!
- А я думаете, что в лесу делал? - лукаво ухмыляется Яша. - Я про закон и власть все обдумывал, про то самое, о чем мы с вами по книге занимаемся… А письма мне нет? Не приходила почта?
Почта была, а писем Яше все нет и нет. Беда, наверно, случилась в Питере; странным казалось, что и второй адрес не отвечал.
Ночью он лежал в своей келье и думал: может, та Засулич (слух о ее подвиге дошел и сюда, в монастырь), которая стреляла в Трепова, и есть Юлия? А вдруг? Так хотелось, чтоб это была она! Все геройское, что происходило на "процессе 50-ти" и еще происходившем при Яше "процессе 193-х", он был готов приписать участию Юлии, ее энергии. Но вообразить это можно было только, не беря в расчет ее пребывание в Петропавловской крепости, откуда не убежишь, и тяжелую болезнь, которая не так скоро проходит.
Но помечтать-то можно? И Яша мечтал. Уносился мыслями в Петербург и родную Казнаковку.
Если Засулич не Юлия, все равно героиня. Значит, немало таких и сколько их еще будет! Поднимается народ. Рабочие забастовки устраивают, а смелая речь на суде Петра Алексеева с той же фабрики Торнтона, где работал Яша, ходит по России в листовках, и рассказал о ней Яше под секретом рыбак, часто бывающий в Архангельске. О речи Алексеева Яша давно знал, но что она широко в народе распространяется, - про это ему доводилось слышать впервые, и он от души порадовался: живой голос смелого ткача продолжает звучать и сейчас. Ну и славно, "пролетариатство" должно крепко за него стоять, за великое дело любви!..
6
Келья Гермогена была рядом, и всю ночь за стеной слышались его покряхтывания и стоны. Под рассвет охи старика усилились, и Яша зашел к нему. В нос ударил затхлый воздух. В келье все было запущено, черно, убого. Старик, уже одетый, сидел на смятой постели. Вид у Гермогена был бледный. На столе Яша увидел чернильницу и тетрадь; ночью монах, должно, занимался сочинительством.
- Что с вами, отче?
- Нехорошо мне… Ох, нехорошо. Глаз не сомкнул, кости ломит. В баню бы… Сегодня какой день?
- Пятница, кажись.
- Ну, баня уже топится, поди. Соберусь… Помоги встать.
Выходя с Яшей из кельи, Гермоген потянулся к тетради, но так неловко, что та выскользнула из его рук и завалилась за стол, в темный захламленный угол. Яша хотел достать, но старик не дал трогать.
- Пущай… Ладно… Потом я ее сам.
Пришлось Яше проводить Гермогена до бревенчатой баньки. Она уже и верно топилась. На обратном пути Яша из жалости к старику решил прибрать хоть кое-как его неприглядное жилище. Тот обычно не позволял Яше это делать. Недолго думая, Яша вооружился тряпкой и сначала протер запыленное и засиженное мухами окно, и, словно только и ожидая этого, в келью брызнул яркий свет мягкого летнего утра. Яша и форточку хотел открыть, чтобы проветрить келью, но не сумел, оказалось, форточка и обе створки окна забиты гвоздями. Потом Яша прибрал угол, куда завалилась тетрадь монаха. Что же такое сочиняет Гермоген?
Неужели стихи? Или историю монастыря пишет?
Из тетради, когда Яша поднимал ее, выпали какие-то листочки и конверт. Яша попыхтел, добираясь до них, зато Гермогену не придется последние силы тратить. Куда ему! Старику трудно нагнуться, а Яше это нипочем.
Листочки исписаны мелким, но округлым почерком, на одном из них бросается в глаза подпись: "Ваша Аглая"… Странно, с какой же это женщиной может вести переписку монах? Яша заглядывает в адрес на конверте. И прочитывает, столбенея: "Якову Потапову, постояльцу Спасо-Каменской обители, в собственные руки". Штамп на конверте "Санкт-Петербург". У Яши холодеют руки, кровь рывком отхлынивает от сердца.
Да, это не отданное ему письмо! Не дошедшая до него весточка! Второй адрес отозвался, оказывается, письмо из Питера… лежит у Гермогена.
В первую минуту Яша испытал не гнев, не возмущение, страшное горе заглушило в нем все другие чувства. Как могут люди так двоедушно поступать: призывают к смиренномудрию и кротости, а сами-то что делают! Несчастные! Даже, наверно, и не сознают, как сами себя уничижают, да еще самым худшим образом! Обитель считается святой. Где же эта святость?
Судорожным рывком Яша прячет письмо в карман - оно его! А прочесть - это потом, сейчас он не в состоянии, к голове прилила кровь, в глазах двоится, в них набирается и дрожит влага, и не разобрать мелкие строки письма. Но зато в тетради крупный почерк и сделанные там рукой Гермогена записи удается прочесть:
Понедельник, 6 марта. Благодарение Господу, сей ночью почивал хорошо. Утром же сегодня, часу в первом пополудни получил и передал его преподобию отцу Афанасию письмо на имя моего подопечного постояльца, в каковом не советуют ему покидать обитель. И слава богу. Снял копию для передачи в Вологду его высокопреподобию преосвященному Феодосию, а писал оную копию раб божий инок Гермоген с повеления настоятеля нашего его преподобия отца-иеромонаха Афанасия.
Среда, 17 апреля. Еще пришло оказиею почтовое письмо для Потапова, каковое послано из Санкт-Петербурха. Пишут ему то ж, и слава богу. Прошедшею ночью почивал плохо, болела поясница, а все равно трудился, елико мог, снимал копию для тою же цели и отсылки по принадлежности в Вологду.
В таком духе старательно были отмечены в тетради короткими записями все полученные Яшей письма из Питера.