Считается, что водворен сюда Яша на жительство, он постоялец здесь и "трудник", но в отличие от других добровольно живущих тут и работающих на монастырскую братию "трудников" Яша поселен в обитель принудительно и на целых пять лет, а другие "трудники" по весне уедут. Как узнал Яша, одни из них прибыли сюда на поклон святой обители, другие - замаливать грехи; есть и такие, которые, оказывается, сами обрекли себя на затворничество "по обещанию", то есть дали слово, что если беды и несчастья, грозящие им, не разразятся над их головой или их близких, то поедут на полгода или даже на целый год жить и трудиться на монастырь и возносить благодарные молитвы господу богу. И всю пашню и огороды монастырские обрабатывали задаром эти "трудники".
А жили многие "трудники" скудно, на хлебе и воде. И немало попадалось среди них больных, искалеченных горемык.
За недолгое свое пребывание в монастыре Яша совершил еще одно открытие: много несчастных людей на Руси, и не все те, кто попадает сюда, столь уж темны и плохи, как вначале он думал. Яша и старика Гермогена жалел - не человек, а живые мощи. Еле ноги передвигает.
Вот они уже обогнули древний трехглавый собор и подошли к монастырскому общежитию. Узкая дверь ведет в толстенное здание, здесь поселен Яша. Гермоген вталкивает Яшу в темные сени. Ступени скрипучей лестницы приходится на ощупь искать ногой. Потом оба долго идут длинным тесным коридором, где каждый шаг гулко отдается в ушах, точно в заброшенном каменном подземелье. Яшу снова уже мучит духота. Она проникает даже в мозг и делает Яшу тупым, невосприимчивым ни к чему умственному. Еще одна узенькая дверь. Низкая притолока, высокий порог, в глаза бросаются почернелые крутые своды потолка, стиснутое давно не беленными стенами оконце. Уходя, Яша оставил обе створки открытыми настежь, чтоб келью просквозил морозный воздух. Но кто-то тут без него вошел да закрыл их.
- Вот ироды драповые, - возмущается Яша. - И каждый раз так, сами ко мне без спросу лазят, все переворачивают.
Внутри кельи все почти как было в тюремной камере: железная кровать с матрасом из давно перепрелой и уже истершейся соломы, столик, небольшая скамейка, в углу икона. Кряхтя и охая, Гермоген валится перед темным ликом богородицы на колени, и при этом старые кости монаха издают такой стук, что кажется - вот-вот вся иссохшая фигура его развалится. Стук этот отзывается в сердце Яши болью. Жаль старика. За ним столько лет монастырской жизни, что становится страшно. Нет, Яша этого долго не выдержит! А ему советуют из Питера пока не спешить.
Вот он о том и раздумывал на берегу, пока не помешал этот бедный старый брат.
Яша верил тому, что ему писали. Терпеть. Ждать. Но доколе?
3
Перед началом урока закона божьего (ни в какой школе Яша не учился и предмета такого совсем не знал) Гермоген "прогоняет" строптивого постояльца по вчерашнему уроку законоведения. Этим предметом старый монах занимается с Яшей уже больше недели - тоже по требованию настоятеля. Из подрясника своего Гермоген достает засаленную книжечку "Общепонятное законоведение" и задает первый вопрос:
- Что такое закон и власть, скажи?
У Яши тотчас появляется на лице озорное выражение, и словно бы сам собою лихо приподнимается уже успевший отрасти русый хохолок на его голове. Заметив это, Гермоген начинает дергаться, кряхтеть, для него муки мученические занятия с Яшей, и он почти стонет:
- Беда с тобой, чистая беда, прости господи! Другим ученье впрок, а тебе все во вред!
Волнуется монах оттого, что Яшу бог весть куда заносит на уроках, и вместо того, чтобы отвечать как положено на вопросы, сам начинает их задавать. Вчера, например, вогнал в пот старика, спросив у него, знает ли он, что такое III отделение и каким целям в Российском государстве оно служит. Дело дошло до того, что, когда Яша сам стал отвечать на свой вопрос, Гермоген силой заткнул ему рот своей желтой ладонью и прохрипел, оглядываясь на дверь:
- Да тише ты, окаянный, про то не следует вслух говорить, понял? Ох, беда с тобой, и только, с ума сойдешь!..
Сейчас, ожидая от Яши новых "каверз", Гермоген беспокойно ерзает на скамье. Яша, сидя рядом на той же скамье, ощущает, как подрагивает тощее тело монаха. Опять нахлынет волна жалости к старику, и Яша в порыве истого благородства решает сегодня не донимать его особенно, а только слегка. И потому отвечает почти серьезно, как положено ученику:
- Закон… так… и власть… Это, спрашивается, что? Это - сила, да еще какая. От нее никуда не ден…
- По книге отвечай - не дурачься!
- А что в книге? То же самое…
Гермоген в раздражении берется объяснять все Яше по книге, но память у него давно ослабла, и он начинает читать со страницы нараспев, будто псалмы:
- "Всякая страна нужда-а-а-ается в порядке. Особенно же, - глаза у монаха влажнеют от напряжения, и он смахивает набегающие слезы резким встряхиванием головы, - особенно же, - повторяет старик с ударением, - необходим порядок для страны об-шир-ной, вроде нашей". - Тут Гермоген поднимает на Яшу свои большие страдальческие глаза. - Так или не так?
- Так, - кивает Яша. - Только дали бы мне самому, эту книжечку почитать.
- Не могу. Разрешение отца настоятеля требуется.
- Ну, скажите ему - я требую.
- Господи! - вырывается тяжкий вздох у монаха. - Нет в тебе уважения никакого! И как ты такой вырос? Аки трава сорная.
- Аки. Аки-паки, - бормочет Яша, уже настраиваясь на воинственный лад. - А дозвольте спросить, батюшка, отчего все церковные книги написаны не по-нашенски?;
- Не по-каковски? Бог с тобой, юноша! - в ужасе отмахивается обеими руками Гермоген. - Ты что? Как не по-нашему?
- А так. "Аки", "аще", "игде", "елико", "еже", "аз есмь", "дондеже" и прочие таковые слова, вроде там: "И - расточилися врази его". Какие же "врази"? Это, надо понимать, "враги"? Почему ж так попросту не сказать, чтоб народ понимал?
Яша уже завелся и не дает рта раскрыть Гермогену.
- Вот и спрашивается, зачем такого туману напускать? Для чего? Наверно, и сам отец-иеромонах господин настоятель не ответит, а то я бы у него спросил!..
Но старый монах успел взять себя в руки: подавил, не дал сатанинским чувствам возмущения и гнева обуять 1 его, ибо что за монах, не умеющий вытерпеть хулу? Для монаха все - чем хуже, тем лучше. И, смиренно > бормоча какие-то непонятные слова, Гермоген дает Яше выговориться до конца.
А Яша не прочь. Собеседников у него тут мало, с монастырской братией ему не дают общаться, с "трудниками" и "годовиками" тоже, а тянет, так тянет к человеческой близости и теплоте.
- Хотите, скажу я вам, уважаемый брат - отец мой, по-настоящему нашенское и каждой буквочкой понятное, это знаете что? - спрашивает Яша и начинает читать крепко полюбившиеся ему стихи Некрасова про "великое дело любви"; и, еще не дойдя до конца знаменитого четверостишия, Яша чувствует, как тощее тело старого монаха затряслось.
В келье уже полумгла, надвигаются сумерки. Яша зажигает спичкой на столе "монашку" - поставленный на медный пятак оплывший огарок свечи и при колеблющемся свете приглядывается к лицу монаха. Глаз не видно, одни темные впадины, щек тоже словно нет - под скулами два углубления, не видать и губ - старик вобрал их в рот и наглухо зажал, сидит молчит и только длинным своим носом подает признаки жизни, часто шмыгает; и странно Яше: что с Гермогеном? Становится не по себе.
- Это я вам стихи Некрасова читал, вы их, должно, не знаете. Хорошие стихи.
Старик задвигался наконец. Вытирает платком глаза, нос, зачем-то еще и шею, тяжко вздыхает и произносит тихо:
- Помер он, Некрасов, царствие ему небесное, уже и похороны в Питере были, до нашей братии дошло оттуда.
Яшу так резануло по сердцу, что рвущийся крик: "Как помер?" - застревает в горле. Некрасов дорог Яше, весть о смерти любимого поэта не укладывается в голове.
- И когда же это он помер-то? Давно ли?
- В сем месяце, сынок, в январе погребен на Новодевичьем кладбище. Питер знаю, бывал и на том кладбище. Старое дворянское место захоронения.
- Погодите про кладбище, - в волнении обрывает Яша. - Когда весть-то пришла?
- Вчера, сынок, с почтой…
- А панихиду служили?
Гермоген отрицательно мотает головой, и снова старческие слезы растекаются из глазных впадин в стороны. Панихиды не было. Не было и не будет.
Яша срывается с места. Он готов бежать к иеромонаху Афанасию просить о панихиде по Некрасову. Но Гермоген приказывает сидеть. Настоятеля тревожить в неурочное время не полагается, да и никакими просьбами докучать ему не следует.
- Давай-ка позанимаемся лучше, еще немножко пройдемся по закону и власти, а потом к закону божьему перейдем, а то скоро в колокол ударят.
И, не ожидая, пока ученик его успокоится, Гермоген тянется с книжкой своей к свече, подслеповато щурится мокрыми глазами:
- "На огромном пространстве, занима-а-а-емом Российскою империей и составляющем ея территорию… ея территорию… эм… проживает более ста миллионов людей. Все они… они… обра-зу-ют об-шир-ное общество, именуемое государством. Но у каждого свои дела, желания, цели, средства. Каждый живет и действует по-свое-му. Но если бы каждый делал, что и как хочет, ни с кем не сообразуясь, то создался бы хавос…"
- Там написано "хаос", - поправляет Яша наставника. - И потом я уже прочел сам то, что дальше на странице.
- А ты не забегай вперед, - выговаривает монах Яше. - "Где же предписаны для каждого общие правила поведения, указаны права и обязанности? В законах. Законы суть те правила, издаваемые высшей государственной властью, которые обязательны для всех без исключения, и законы эти все должны знать и соблюдать".