- Что у вас еще? - перебил Мезенцев, пожимая плечами, что относилось, по-видимому, к последним словам Кириллова и выражало, что серьезного значения он им не придает. - Как там обстоит с Потаповым? - вдруг спросил Мезенцев. - Есть ли у вас сведения из монастыря?
- Вот! - удивленно задвигал бровями Кириллов. - А я как раз собирался сейчас кое-что доложить об этом.
- Государь, представьте, поинтересовался, вчера спрашивал, как себя тот ведет.
Кириллов показал перехваченное письмо Потапова. И вот что прочел Мезенцев, держа письмо на некотором расстоянии от себя, как держат какое-то насекомое:
"Не думайте, и не говорите промежду собой, будто я отрекся от своего и каюсь: этого нет и не будет, чего бы со мной ни делали. Инока из меня не сделают, хоть тресни, и отшельника тоже никаковского из меня грешного не сотворят. Коли уж на то пошло, я бы скорее на архистратига согласился, с мечом, который на иконах…"
- Подумать только, каков мазурик! - удивился Мезенцев. - И откуда он про это знает, шельма?
- По суду проходил как безграмотный, - заметил Кириллов.
- А пишет.
- А пишет, - повторил за начальником Кириллов. - И почитайте дальше, еще не то пишет.
В письме Яши говорилось, что в монастыре его зачислили в разряд "трудников" и гоняют на работы - снег счищать с дорожек, а снега здесь выпадают ранние и обильные, а вокруг монастыря сугробы намело такие, что в них с головой потонешь, и потому пока о побеге думать рано, до весны придется потерпеть и ходить на работы. Обещают скоро перевести его в мастерские, там тепло да и лучше, чем в армяке на дворе трудиться, а другой одежи не дают: одну только скуфью выдали, а шапку отобрали, и хотя это монашеский убор, черт с ним, с непокрытой головой ходить не станешь.
"А еще, - писал Яша, - вызывал меня к себе его преподобие, называется отец иеромонах Афанасий, и поучал всякому благословию, и все разговоры начинаются тут со слова "благо", а братья как бараны, что им велят, то и делают".
- Негодяй, - возмущался Мезенцев, читая письмо. - Они там повозятся с ним, в монастыре. Малец, а уже закоснел в безверии, и все это от нигилистов идет, от всего вредного направления умов, с которыми никак не сладим.
В конце письма Яша просил прислать немного денег на подходящую для задуманного побега одежду.
"С острова этого Кубенского налегке далеко не убежишь, - писал Яша. - А до лета ждать в этом дантовом аду, боюсь, не вытерплю, летом я и в одной рубашке убег бы".
- Глядите! И про Дантов ад знает! - развел руками Мезенцев. - Это кто же его так просветил?
- Да те же нигилисты, ваше высокопревосходительство, он долго в их кругах вертелся, ну и нахватался всякого.
Мезенцев дочитал: "Всем нашим низко кланяюся и жду ответа, как соловей лета", поглядел на подпись, там значилось: "Ваш Сермяга", потом вперил взгляд в Кириллова и, наверно, в этот момент подумал: "Да и ты, милый, из тех же нахватанных, только по другой дорожке пошел". А вслух Мезенцев произнес усмехаясь:
- Забавно! Сбежать хочет, чертенок этакий! Даже своего корреспондента завел и кличку конспиративную себе взял: "Сермяга". Скажите же на милость, Павел Антонович, мой дорогой, что вы предлагаете в ответ на это предпринять?
Тут заулыбался и Кириллов.
- Есть у меня что предложить, ваше высокопревосходительство. Эту цидульку по адресу не передавать, тем более студента Никольского не сегодня-завтра мы арестуем.
- Ну и в чем же ваше предложение?
- Берусь простым языком ответить от лица этого студента Потапову: так и так, дескать…
- Зачем же простым языком? Ведь сами говорите: этот Никольский студент.
- Да, оговорился, ваше высокопревосходительство, простите. Ответ пошлю такой: сиди там, дескать, и не думай о побеге, тем более о прибытии в Петербург. Ну и доводы будут изложены самые веские: идет, дескать, большой разгром антиправительственной пропаганды и лучше бы ты… то есть он, Потапов этот, оставался подольше в монастыре. И вообще, напишу - в революционных кружках растет разочарование и в обществе уже нет того сочувствия, которое эти противники режима прежде встречали…
- Ну что ж, - одобрительно потряс головой Мезенцев, - не возражаю. Но разочарования, увы, пока нет. Желаемое выдаем за сущее. Милый наш писатель Тургенев, оказывается, плакал на предыдущем "процессе 50-ти", зря ему билет в здание суда дали. Герцен, если помните, в одной своей статье называл нашу Россию царством мглы, молчаливого замирания, гибели без вести, мучений с тряпкой во рту. А этого ведь нет на самом деле! К сожалению, наши смутьяны напролом идут, ничего не боятся! Даже Потапов - мальчишка, а глядите, что себе позволяет! Не уймешь его!
- Уймем, - уверенно сказал Кириллов. - Я ему такое напишу, что затрясется весь и бегать из монастыря не станет. Я ему, если позволите, ваше высокопревосходительство, похожие такие слова Герцена приведу: так и так, мол, сколько с Россией ни борись…
- Незачем вам с мальчишкой в серьезные разговоры вступать, - наставительно сказал шеф жандармов. - Вы многоопытный человек, и не мне учить вас, дорогой мой, но на вашем месте я приказал бы письменно уведомить господина обер-прокурора святейшего Синода о непозволительном поведении Потапова, с тем чтобы наблюдение в монастыре за сим разбойником было усилено и вообще чтобы этого недостойного раба божьего держали там в ежовых рукавицах. У вас все?
- Все, ваше высокопревосходительство.
- Ну, тогда прощайте, - сказал Мезенцев и встал с кресла. - Скоро ко мне граф Пален пожалует. И придется ему делать внушение, хоть он и министр. Но государь требует…
Уходя, Кириллов незаметно оглянулся. Шеф жандармов уже перебирал какие-то бумаги у себя на столе и по-прежнему улыбался. "Милый хищник", - позволил себе подумать Кириллов, когда уже находился за дверью. "А ведь точно".
2
Доверчивый Яша… Он не знает, что делать, и сидит в глубоком раздумье на крутом берегу занесенного снегом озера. Примостился между двух больших валунов на опрокинутой монастырской лодке, здесь потише, не так ветрено и лучше думается.
В келье Яша никак не мог сосредоточиться, душно ему там, тесно, противно. В келье он чувствует себя почему-то хуже, чем было в предварилке, хотя там окно загораживала железная решетка, а здесь ее нет, запросто раскрывай окно и дыши.
А не дышалось. Словно и на обширном монастырском дворе застоялась духота, хотя лютовала свирепая северная зима с обычными здесь в январе пронзительными ветрами. Душно казалось Яше и в древнем соборе, и в белокаменном здании, где жили монахи, и в их трапезной, и в мастерских.
Только на берегу, у излюбленного места среди этих валунов, на виду у закованных в лед и заснеженных просторов окружающего монастырь озера, Яша приходил в себя.
Но долго ему не давали тут засиживаться: не успеет просвежиться, подумать кое о чем, как уже спешит сюда в переполохе монах Гермоген. Несется, подхватив рукой обе полы подрясника, трясет бородкой, зовет:
- Ты где запропал, нечистый дух?
А подойдя ближе, опустит затрепанные полы своего длиннющего подрясника, возьмется рукой за сердце и в бессилии долго хватает беззубым ртом воздух.
- Я за тебя головой своей отвечаю, а ты как себя ведешь, архибестия ты эдакая! - начинает Гермоген, отдышавшись, отчитывать Яшу. - Ах ты, архиплут! Несчастье мне с тобой, и только!
Он требует, чтобы Яша шел к себе в келью, иначе донесет настоятелю о его неблагонравном поведении.
- А что мне сделают, - хмурится Яша. - Ведь уже кончено рабочее время, и я отработал свое. Должен же я отдохнуть!
- Отдыхать положено в молитвах, в чтении книг боговдохновенных отцов церкви. Ты вот пообедал - и сюда, и пищи духовной не приемлешь никакой! Ну, подымайся, идем!
Яша знает - старый монах не отстанет, да и вечер скоро, день уже меркнет, и послушно встает с днища лодки, но в душе у Яши все кипит - не дадут подумать!..
- Сегодня мне сказано закон божий с тобой проходить, - сообщает Гермоген о новом указании настоятеля. - Ты ведь не знаешь ничего, хотя и требуешь книг себе, и даже письма пописываешь.
- Ну это мое дело, отец…
- Не отец я, уж сколько раз тебе сказано: отец - это священнослужитель монашеский, скажем, иеромонах, а я простой инок, брат.
Они идут по монастырскому двору, и в пути Гермоген продолжает объяснять, какие бывают монашеские чины. Яша слышит это не в первый раз и, вовсе не дразня старика, в самом деле никак не возьмет в толк, отчего монаха преклонных лет нельзя назвать отцом, а настоятеля иеромонаха Афанасия - можно, хотя тот помоложе годами и все зубы сохранил в целости.
- В рот ты ему глядишь, что ли? - сердится Гермоген. - Он и так тобою недоволен. Ты братию будоражишь своими разговорами про политику и непотребными вопросными словами. Нельзя это!
Яша добродушно ухмыляется.
- А как же не спрашивать, когда непонятно мне многое.
- У меня спрашивай, а с братией не води разговоров. Ты зачем про святейший Синод спрашивал, да выражал еще какие-то свои сомнения!
- Это насчет обер-прокурора? Ну, спрашивал, а что? Как может при святом таком обществе судебный чин быть? Синод, священный, и вдруг прокурор!
- Синод не общество, бог с тобой, уши вянут, как тебя послушать! Давай, давай, заходи в обитель, позанимаемся до вечери.