В здешней битве было восемь разных периодов, но когда Грей будет позднее говорить о Сомме, он в основном станет ссылаться на то первое июльское утро - шестьдесят тысяч убитых британцев, цвет империи. Его свидетельство пристрастно, как и любое другое. После внешне впечатляющего, но бессмысленного обстрела (бессмысленного потому, что взрыватель в снаряды ввинчивался так, что взрыв происходил сразу при столкновении, а не под землёй, где затаились германцы) он повёл два взвода на травянистые склоны. Они шли, потому что им приказали идти. Они несли свои винтовки слева, потому что им приказали так делать. Порой их загоняло в воронки от снарядов, но ряды оставались почти ровными на протяжении долгих изгибов пятнадцатимильного фронта. Первые признаки обороны казались такими безобидными: мягкое "так-так-так" в тысяче ярдов впереди. О солдатах, которые опускались на колени, думали, что они подбирают сувениры (особой популярностью пользовались снарядные гильзы). Но германская пулемётная тактика к тому времени удивительно усложнилась. Солдаты их расчётов уподобились искусным техникам, оперирующим высокоточными приборами. Работая с предопределённой механизированной меткостью, установленной при помощи винтов горизонтального прицела, они выкашивали британские ряды, как полосы пшеницы.
Молодые люди, согнувшись, молчаливо брели покорными рядами навстречу своей смерти. Грей, вспоминая этот день, всегда связывал его с историей Маты Хари, стараясь подчеркнуть: нации, претерпевшие военные бедствия, часто обращаются к тайным интригам.
Прошло три дня после атаки, прежде чем Грей смог вернуться в мир Маты Хари. Большую часть этого времени он провёл, оправляясь от ран, полученных на поле боя. (Те, о которых забыли, попросту залезали в воронки от снарядов и умирали.) Он потерял тогда всякую надежду выжить и загадал, что, если не упадёт во время следующего приступа, навсегда станет другим. Он также утратил всякое чувство времени, так что не знал, был рассвет среды или закат вторника, когда пришёл приказ, отзывающий его с фронта. Приказы развозил курьер на велосипеде, и не прошло и нескольких часов, как Грей обнаружил, что находится на пути в Англию.
Его сопровождал неуклюжий молодой капитан Хупер, который, наверное, считал: Грей должен прийти в экстаз, узнав, что покидает фронт. Грей встретился с ним во дворе разрушенного отеля на краю тыловой деревушки. Стоял тёплый день, ветер поднимал пыль с заброшенных полей. Чёрный "рено" с водителем ожидал под высохшими тополями, чтобы доставить их на станцию снабжения.
- Не думаю, что вы мне собираетесь рассказать, ради чего всё это, - произнёс Грей.
Хупер усмехнулся:
- Боюсь, что нет.
- Почему бы, по крайней мере, вам не сказать мне, кто вас послал?
- Простите.
- А что, если я откажусь ехать?
- В таком случае я должен вас арестовать.
- А что, если я дам вам по вашей глупой роже?
Они провели ночь в трактире к западу от Сент-Омера.
Здесь все признаки войны были почти неприметными: госпиталь для контуженных, заброшенные грузовики да время от времени встречающийся калека. Отсутствовало освещение, и окрестности были чёрными, хоть глаз выколи. Еда, однако, оказалась сносной: сосиски, пиво и тушёная свёкла.
Сначала они обедали молча, уставив глаза в тарелки. Ещё до наступления вечера до Грея дошло, что, чем дальше он уезжает от фронта, тем менее значительным становится. По прошествии какого-то времени война сделалась единственной реальностью. Пятьдесят - шестьдесят миль от окопов, и ты едва ли вообще существуешь.
Хупер проговорил что-то (слабая попытка завязать разговор, поскольку он явно не мог выносить враждебного молчания Грея).
- Я понимаю, вы до войны жили в Париже.
Прошло несколько мгновений, прежде чем Грей хотя бы взглянул на него.
- Да, я жил в Париже.
- Художник, не так ли?
- Да, художник.
- Это, должно быть, было замечательно.
- Хм?
- Художник в Париже - вот это жизнь, верно?
Грей отложил нож и вилку. Глаза накачавшегося пивом Хупера походили на глаза-пуговки игрушечного медвежонка и поистине сияли от восторга.
Наконец Грей ответил:
- Вы из Секретного отдела, не правда ли?
- Из Секретного отдела?
- Вы один из тех идиотов - из группы военной разведки.
Глаза-пуговицы чуть потускнели, рот немного сжался.
- Слушайте, мы будем вместе ещё всего день. Не могли бы вы по крайней мере попытаться быть вежливым?
Они уехали вскоре после рассвета. Небо оставалось ровно-голубым до самого побережья, но над морем лежала пелена тумана. Они взошли на борт одного из торговых пароходов, серая громадина иной эпохи. Палубы были забиты перепуганными женщинами, разглядывавшими воду в поисках торпед.
После двух или трёх порций виски в баре второго класса Грей тоже поднялся на палубу. Лица большинства людей казались съёжившимися и искажёнными, но была одна довольно красивая девушка. Она стояла на корме, какое-то время наблюдая за ширящейся бороздой воды, затем ушла, но профиль её запечатлелся в памяти Грея. Он был почти столь же совершенным, как профиль Зелле. Зелле. Он ощущал её присутствие на воде, ощущал, как она нисходит с кружащимися чайками, - всё подтверждало то, что он подозревал годами. Зелле напоминала тропический шторм - лёгкие признаки затишья всегда предвещали её появление.
Они высадились в Дувре, где за таможней их ожидала очередная машина с шофёром. Водителем оказался тощий сержант с щербатым лицом, напоминающий Сайкса. Он тихо заговорил с Хупером, не обращая внимания на Грея. Вдоль берега сгущался туман, замедляя движение фабричных грузовиков.
Почти в сумерки они добрались до края города, в начале вечера прибыли к месту назначения. Дом стоял в лесистой долине, в стороне от основной дороги. Дубы обрамляли наполовину вымощенный переулок, ивы росли по травянистым склонам над ручьём. Листья ожили после недавнего дождя. Водитель остановился в круглом автомобильном дворе между заросшим садом и входом. В одном или двух окнах наверху горел свет.
- Мы называем его "Домом Бентлея", - с благоговейным оттенком в голосе сказал Хупер.
Внутри были громадные затенённые помещения, пахнущие плесенью и влажным камнем. Над камином висело весло, потемневший пасторальный пейзаж над лестницей. За двойными стёклами находилась оранжерея с виднеющимся силуэтом огромного папоротника, пустой птичьей клеткой, обломками чёрной мебели: место, с которого он начнёт путь обратно к Зелле.
Приблизительно к полуночи появился Саузерленд. Грей отдыхал в спальне на втором этаже, в длинной узкой комнате со стилизованными нарциссами по стенам. Ещё четыре комнаты поджидали гостей, но Саузерленд приехал первым. Грей услышал его разговор с водителем на лестничной площадке, затем Саузерленд спросил Хупера в коридоре:
- Вы обсуждали с ним что-нибудь особенное?
- Нет, сэр, - ответил Хупер, - совсем ничего.
- Он упоминал кого-нибудь, кто заслуживал бы интереса?
- Нет, сэр.
- Тогда о чём, чёрт побери, вы разговаривали?
- Мы говорили очень мало. Он необычайно груб.
- Груб? Вам повезло, что он не открутил вам голову.
Диалог начался утром. Грей поднялся рано, и после завтрака, состоявшего из кофе и сигарет, он обнаружил, что Саузерленд ждёт его в саду, устроенном без всякой системы, но напоминающем о чьём-то былом энтузиазме; теперь же сорняки вторглись на заброшенный газон, кусты потеряли форму. Украшенный орнаментом фонтан затянуло мхом столь густо, что при ходьбе по его каменным плитам ноги утопали в живом упругом ковре.
Саузерленд сидел на белой кованой скамье под чахлым дубом. На колене лежала газета, остатки печенья у ног. Он встал, когда Грей приблизился, но держал руки в карманах.
- Привет, Ники. Как поживаете? - Не получив ответа, он поинтересовался, хорошо ли Грей спал: - Потому что, честно говоря, я всегда находил это место невыносимо сырым, необходимо что-то сделать с растительностью или, может, это из-за материала, из которого построены стены... Между прочим, хорошо бы, если бы вы нам сообщили, нет ли чего особенного, что вам нравится из еды: наш повар не лучший, но если вам что-то нравится...
- Скажите, чтобы мне принесли крысиное мясо, - огрызнулся Грей, - и прекратите заигрывать. Я по горло сыт подобными вам. Я уже видел весь этот цирк.
Саузерленд опустился на скамью с тяжёлым вздохом.
- А как танцовщица, Ники? Вы с ней также покончили?
- Отстаньте!
Затем они немного посидели молча, наблюдая за пауком, снующим между листьями папоротника. Стоял ясный, классически летний день. Но со времени возвращения с фронта Грей обнаружил, что не любит открытых пространств. Он предпочитал теперь маленькие комнатки с толстыми стенами.
- Как бы вы ни воспринимали мои слова, Ники, не я вызывал вас сюда. Это идёт сверху.
- Сверху чего? Вашей организации хлыщей?
- В действительности здесь участвует Адмиралтейство.
- О Богафади, что она сделала? Спала с кайзером?
Саузерленд отложил газету и встал:
- Необходимо что-то предпринять в связи с произошедшим на Сомме.