Вот, по рассказу Зелле, полный отчёт о её восьмидневном романе со Шпанглером: случайная встреча в Вене, за которой последовала удивительно бедная событиями неделя в Женеве. Если не считать его исчезновения без предупреждения и настоятельного желания сидеть спиной к стене во время обеда в ресторане, будет утверждать она, он всегда вёл себя как респектабельный военный. Она также будет настаивать и на том, что он был необыкновенно искусным любовником - именно это, как ни странно, в конечном счёте убедило следователей: она, должно быть, лжёт им прямо в лицо.
Глава одиннадцатая
Она вернулась в Париж в конце ноября; от того времени нам остались только несколько разрозненных свидетельств: фотография, сделанная в Лоншане, очень комплиментарное интервью в "Дейли мейл", письмо к Николасу Грею с приглашением посетить её в отеле "Риц". Были ещё одна или две газетные статьи, связывающие её имя романтически с неким польским графом, но на самом деле то были дни относительного одиночества.
Теперь она пыталась жить для самой себя: отвечала на заброшенную корреспонденцию, проводила долгие утра в постели, зачитываясь популярной беллетристикой. Днём по вторникам пользовалась услугами молодой массажистки. По пятницам консультировалась с астрологом. Она также - вопреки советам адвокатов - сделала попытку связаться со своей дочерью, написав более полудюжины писем Рудольфу Джону Мак-Леоду, пока не получила отрывисто-грубый и обескураживающий ответ.
Можно сказать, что в эту пору она стала как будто более зрелой. Какое-то время она работала с определённым энтузиазмом над несколькими танцами, сюжетно основанными на "Тысяче и одной ночи". Затем, сама не понимая почему, она забросила этот проект, отослав молодого пианиста в консерваторию, где прежде нашла его. В отсутствие другого проекта, чтобы заполнить вечера, она частенько гуляла по окрестностям, которые едва знала, - всегда одна, всегда избегая глаз мужчин. Порою она доходила даже до кошерных боен возле улицы Блан-Манто или до катакомб под Сен-Жаком. Потом опять наступали ночи, когда она просто бродила вокруг.
Её письмо к Грею пришло из подобной ночи, бессонной ночи наедине с тишиной, если не считать рокота примитивной уборной. Ранее она планировала провести тихий вечер с "Братьями Карамазовыми" или со сведенборговским "Явленным Апокалипсисом", но в конце концов оказалось, что ей просто отчаянно нужен друг.
Её письмо к Грею было написано от руки зелёными чернилами, на бумаге с неизменным выпуклым чёрным узором по краю. Тон был тоже лёгкий и неофициальный. Подпись обычная: "Вечно. М". Письмо было готово к утренней почте, но она захотела, чтобы его доставил посыльный... Два дня по крайней мере она провела, ожидая ответа, который так и не пришёл.
В действительности Грей ответил на письмо Маты Хари, более часа составляя короткое, но нежное послание на балконе, но он так и не отправил его; в течение двух безумных дней он оставался безвылазно дома, неистово работая пастелью до тех пор, пока почти не пе рестал думать о ней. "Компаньоном" у него был кот, а для утешения - бутылка джина, оставленная ещё с той ночи, когда он услышал о Шпанглере.
После этих двух дней он посетил выставку современных художников в одной из небольших галерей, потом прогуливался по Латинскому кварталу до тех пор, пока не нашёл подходящую девушку. Её звали Жюли Ридж, и она тоже в конечном счёте отражена на трёх или четырёх акварелях.
Конец одержимости Зелле наступил - или так казалось тогда - в середине декабря. По большей части Грей тоже жил замкнуто, вновь вернувшись к изолированному миру натюрмортов и ночных пейзажей. Он особенно интересовался очертаниями изморози на оконном стекле. Изводил часы, стараясь воспроизвести свет горящей свечи. Как-то даже провёл вечер с очень хорошеньким рыжеволосым ребёнком из Бувилля. Но он не спал с ней... Было поздно, когда он наконец вернулся, но Маргарета всё ещё терпеливо ждала его.
Он увидел её сначала через полуоткрытую дверь, дремлющую в жёлтом свете лампы. Её волосы, отбрасывая тень, упали ей на лицо. Руки казались очень маленькими и бледными. Несколько его самых последних гравюр сухой иглой были разбросаны у её ног. Кот спал у неё на коленях. Мгновение он и в самом деле колебался, думал, не ускользнуть ли прочь, найти экипаж и уехать. Но всё-таки он сел на оконный ящик для растений и вытащил ещё одну сигарету. После приблизительно минуты, ощущавшейся длиной в час, она открыла глаза.
- Привет, Ники. Как дела?
- Чего тебе надо, Маргарета?
Она улыбнулась:
- Ничего особенного. - Затем, притронувшись к свисающей кошачьей лапе: - А его как зовут?
Грей сделал глубокий вздох:
- Кот.
- Как бродячего кота?
- Наверное.
- Ну, мне это не нравится. Я думаю, тебе следовало бы назвать его Сократом. Или, может быть, Джоном Филиппом.
Было холодно, поэтому он принёс ей бренди, для себя оставив джин. Пальто у неё было новым, но порванным у рукава, а туфли в таком состоянии, что было похоже, будто она исходила многие мили.
- Мне нравятся твои работы, - наконец сказала она. - Особенно эти зимние сцены. Они напомнили мне - о, не знаю - о Рождестве.
Тогда как он всё время пытался нарисовать смерть.
- Слушай, ты хочешь что-нибудь поесть?
Она пожала плечами:
- А что у тебя есть?
Он отправился в ту часть комнаты, что служила ему кухней, и начал шарить по шкафам. И не нашёл ничего, кроме нескольких банок тушёнки, сыра и обкрошившегося печенья.
- Я думаю, мы всегда можем отправиться в Баретту, - сказал он. - Или в какое-то иное место.
- Почему ты не ответил на моё письмо, Ники? Две недели, а ты не ответил. Так почему?
Он опять сел, вытаскивая новую сигарету:
- Я был занят.
- И ещё поговорил с Чарли Данбаром, да?
Он посмотрел на дальнюю стену, куда свет от лампы отбрасывал их тени, и ему показалось, что её тень похожа на тень тоненького ребёнка, а его - на тень больной обезьяны. Он прикурил сигарету и увидел, что у него дрожит рука. Он хотел выпить, но не мог сразу отыскать чистый стакан.
Наконец спросил спокойно, насколько мог:
- Кто такой Рудольф Шпанглер?
Она усмехнулась:
- Значит, ты говорил с Чарльзом?
- Кто он?
- Друг.
- Какого рода друг?
- Новый друг.
- Богатый друг?
Она покачала головой и демонстративно вздохнула:
- Боже, Ники. Ты же не ожидал, что я всю свою жизнь проведу с Чарльзом? - И затем, поигрывая кошачьей лапкой: - В любом случае он получил то, что хотел.
Он молча смотрел, как она проводит рукою по кошачьей спине.
- Как долго ты была с ним?
- Хм-м-м?
- Со Шпанглером. Как долго ты была с ним?
Она пожала плечами:
- Неделю.
- И как это было?
- Превосходно. Он взял меня в Женеву. Ты когда-нибудь видел Женеву?
Внизу на лестнице раздались шаги, возможно, пьяного соседа или вновь того призрака Михарда.
- Как ты встретила его? Какой он?
- Казанова. А теперь, Христа ради, оставь это, Ники. Я не смогла больше выносить Чарльза, поэтому я сбежала. Что это - такой грех?
- Ты собираешься ещё раз встретиться с ним?
- С Чарльзом? Откуда мне знать?
- Я имею в виду Шпанглера.
Она надула губы, недовольно нахмурившись:
- Не знаю, может быть.
- Когда?
- Не знаю.
Он отошёл от окна и двинулся к мольберту, где несколько кистей отмокало в скипидаре. Он слышал, как она тихо разговаривала с котом, и подумал: она ещё не знает. Он опять мельком взглянул на её лицо в свете лампы и понял, что ничего реально не изменилось. И ещё подумал, что произойдёт, если он поцелует её.
- Знаешь, я всегда хотела кошку, - сказала она. - С тех самых пор, как была маленькой, но помню, что папа не позволил мне её держать.
Он шагнул к ней, надеясь поймать её ускользающий взгляд.
- Мне кажется, ты говорила, что папа разрешал тебе всё.
- Я лгала.
Он налил в её стакан ещё бренди, она выпила молча, молчание, казалось, сближало их. Отдалённые колокола отзванивали полночь, слышалась последняя песня из кафе на углу.
- Не знаю, найдём ли мы сейчас где-нибудь поесть, - сказал он.
Она улыбнулась:
- Я хотела повидаться с тобой, Ники. Честное слово, вот единственная причина, почему я пришла. Я просто захотела увидеть тебя.
- А что потом? Обратно к Данбару, или к Шпанглеру, или к...
- Пожалуйста, не сейчас. Я опять заблудилась. Ты не видишь? Я по-настоящему заблудилась теперь... - Стиснув его руку и притянув к себе: - А ты единственный, кто может отыскать меня.
Он поцеловал её, увидел, что она плачет, и ещё раз поцеловал. Сначала она отвечала как ребёнок, странно застенчиво, и что-то бормотала о кошке. Но вот он ощутил, что её губы раздвинулись и её сердце забилось рядом с его сердцем.
Она разделась в темноте, шагнула в свет от окна, и он увидел, что она улыбается. Он провёл рукой по всё ещё совершенному изгибу её спины. Дождь не шёл, но ветер сквозь провисшие ставни дул со звуком текущей воды.