Она увидела его сначала на лестнице, немного смущённого, в смокинге, с застенчивой улыбкой и детскими глазами. При свете ламп он выглядел немного ниже, чем она помнила, волосы были чуть более редкие. Но когда он оказался ближе, она поняла, что ничего не изменилось. Он взял её за руку, но ему не хватило самоуверенности, чтобы поцеловать её.
- Я боялась, что вы уже вернулись в Лондон, - сказала она ему.
Робкая ухмылка.
- Но, как видите...
- Да, вижу. - Она повернулась так, чтобы свет не падал на синяк на её щеке. - А теперь, возможно, мы проведём немного времени вместе.
Он провёл языком по пересохшим губам и оглянулся на лестницу:
- Но я полагал, вы...
- Уже нет.
Они прошли в английский сад с можжевельником и кустами, подстриженными разнообразными формами. Она просунула свою руку под его, небрежно касаясь его бедра своим запястьем. Затем, идя впереди по длинной, покрытой мохом дорожке, она нарушила молчание, спросив:
- Разве вы просто не восхищаетесь этим ароматом, мистер Данбар? Просто не восхищаетесь?
Он догнал её под раскидистой глицинией. Там было темно, царили запахи: влажной почвы, прелых листьев и духов.
- Могу ли я надеяться, что вы отобедаете со мною? - спросил он почти шёпотом, хотя они были одни.
Она улыбнулась, но отвернулась, будто отвлечённая цветущей гортензией:
- Сегодня?
- Если вы можете, то сейчас.
- Где?
- А где бы вам хотелось?!
Она шагнула ближе, опять почти касаясь его:
- В каком-нибудь экстравагантном заведении?
Они обедали на террасе над переулками Тиргартена, недалеко от того места, где она впервые увидела его. Он заказал камбалу в соусе из белого вина и масла и небольшую флотилию лобстеров. Они говорили об Англии и о простом существовании в деревне с лошадьми, огромными лужайками и крокетом. В ответ на очередное упоминание о заграничных инвестициях она пробежала указательным пальцем по его запястью - туда и обратно, туда и обратно.
Они провели остаток вечера, гуляя: бродили по самым затенённым аллеям между чахлыми соснами и по берегу пруда. После воспоминаний о крокете разговор казался ненужным; они сели бок о бок на скамье, и её рука вновь легла на его руку. Видя консерватизм его взглядов, она в конце концов оставила его лишь с мимолётным поцелуем: её губы на мгновение скользнули по его губам под теми фантастическими вязами.
Она встретилась с ним в следующий вторник, придя к отелю пешком в простой юбке и блузке. Они провели первый час в Национальной галерее. Беседа их оставалась незатейливой: анекдоты из детства Данбара, его воспоминания о летнем отдыхе на побережье; Зелле то улыбалась, то смеялась, то тянулась к нему, то вдруг отодвигалась, подобно рыболову, ловко ведущему форель в холодной воде...
Она пригласила его в свою комнату приблизительно в полночь, после большого количества выпитого шампанского. Посадила его в кресло со стаканом минеральной воды, сама надела простое платье. Вуаль, наброшенная на абажур, погрузила комнату в глубокую синеву. Ароматизированная свеча на каминной полке перебивала запах сырости.
Он упомянул, что чувствует себя нехорошо, но она не обратила на это внимания и повела его к кровати. Она стянула с него туфли, галстук, пиджак и рубашку и приказала ему лечь. Его тело было мягким и бледным, как у ребёнка. Грудь гладкая, почти безволосая. Хотя воздух из открытого окна был довольно холодным, он сразу начал задыхаться.
Она играла с ним, сидя в кресле возле кровати. Пальцем лениво прочерчивала круги по его бёдрам, затем ниже, нежно поглаживая кончиком одного пальца, потом только ноготком. Он отвечал длинным вздохом, закатив глаза и поднимаясь навстречу её прикосновению. Она отвечала полукивком и понимающей улыбкой.
Когда игра закончилась, она всё ещё не разделась и ничего не сказала. Его тело повлажнело от испарины, сердце билось неровно. Ранний ветерок стих, оставляя только тёплое оцепенение ночи на изломе лета.
- Я должен идти, - сказал он. - Поздно.
Она покачала головой и двинулась к туалетному столику.
- Нет, не слишком поздно.
На столике стояли два флакона духов, она взяла, не выбирая, один из них - дорогие, но с незатейливым немецким ароматом.
Она всё ещё изучала наклейку, когда он тихо позвал её по имени:
- Маргарета, давай я возьму тебя в Лондон.
Она улыбнулась, прекрасно видя его молящие глаза в зеркале:
- Лондон?
- Мы превосходно проведём время, я обещаю.
Она отложила духи, пересекла комнату и нежно поцеловала его в лоб:
- Но я не хочу ехать в Лондон.
- Почему?
- Потому что мне кажется, что я там не понравлюсь.
- Конечно, понравишься.
Она пробежала костяшками пальцев по его плечу, затем ниже, к соску:
- Кроме того, в Париже так прелестно весной.
Он сел на кровати, завернувшись в простыню, и нахмурился:
- Париж? Но мои родители ждут меня в Лондоне.
Она взяла его голову в руки, прижав лицо к своей груди:
- Тогда, кажется, твои родители будут разочарованы, не так ли?
Они уехали из Берлина дневным поездом во второй вторник мая. Четыре нацарапанные страницы для господина Кирперта ничего особенно не объясняли, но сказали всё. Выдающийся счёт в три тысячи марок был тактично оплачен Данбаром. В её багаже покоились две фарфоровые статуэтки для Жюля Камбона и крохотная гравюра Рембрандта для Грея.
Было ещё и письмо к знакомой, с которой Зелле подружилась в том же году чуть ранее, - занимавшейся пением любовнице офицера. Записка Маргареты представляла собой в основном вариации на известную тему: все мужчины одинаковы, с одними и теми же маниями, требованиями и той же ненадёжностью. Красивая женщина должна просто потворствовать их фантазиям, чтобы получать то, что хочет. Там же были повторены старые шутки о желании как оружии и любви как способе достичь цели - все те вещи, которые позднее используют для того, чтобы поймать и уничтожить её.
Глава девятая
Первые впечатления о Данбаре выражены в непринуждённом наброске, сделанном однажды вечером на Елисейских полях. Подобно другим зарисовкам этого периода, портрет Данбара выглядит слегка гротескным, возможно, даже чуть комическим. Мужчина вместе с Зелле в дверях Китайского павильона, и он же сидит, окружённый сцепившимися драконами, прописанными на ширме. Зелле склонилась к его плечу, глаза её, похожие на спокойный ручей, вызывают восхищение. Казалось, Грей говорит: вот приятный, но несколько наивный молодой человек, принимающий экстравагантных друзей. Его одежда вполне изысканна: сдержанный костюм в светлую тонкую полоску и тугой бутон розы на левом лацкане. Улыбка чуть застенчивая.
Сверх того из этой работы явствует, что начальные чувства Грея к этому человеку были неопределённы, возможно, затуманены алкоголем и явно окрашены ревностью. Данбар, как скажет он позднее, был похож на многих парней, которых можно встретить в английских публичных школах: простой, приветливый, слишком беспокоящийся о том, что подумают другие. Действительно, первый разговор Данбара с Греем был об Оксфорде и о преподавателях, которых оба знали. Данбар представлял собой заметную личность в кампусе, запомнившуюся своими щедрыми обедами. Он с успехом вступил во все лучшие клубы: новичком в Карлтон, затем в Грид и Союз.
Тем не менее с Зелле в Париже он был робок и заботлив. Ему доставляло удовольствие, когда она висела у него на руке и шептала что-то в ухо. Время от времени он даже позволял ей говорить за себя, улыбаясь, пока она произносила нечто вроде: "О, но Чарльз пьёт шампанское в любое время" или "Чарльз нисколько не беспокоится из-за германцев". Грей же почитал за лучшее не вмешиваться, видя, как Мата Хари выставляет своего любовника.
Была тёплая ночь, и после ужина Маргарета настояла на том, чтобы пройтись. После часа, проведённого на бульваре, она повела их к террасе снова пить шампанское и беседовать. Когда она, извинившись, ушла в дамскую комнату, Грей впервые остался с Данбаром наедине. Шаг с её стороны явно рассчитанный, возможно, даже предварительно подготовленный.
- Маргарета говорит, что вы были её первым парижским другом, - начал Данбар.
- Да, - сказал Грей, - думаю, что так.
- А русский фотограф?
- Де Маслофф.
- Верно, Вадим де Маслофф. Я знаю, что она его тоже обожает. Немного с характером, но забавен.
- Да, забавен.
Появился официант с шампанским и блюдом устриц во льду. Вид, открывающийся сквозь лавровые деревья, напоминал прежние дни: ряды экипажей вдоль камней бордюра и бродячие скрипачи.
- Мне кажется, это должно было быть прекрасно...
- Хм-м?
- Та первая весна в Париже, - сказал Данбар.
- Да, это было замечательно.
- И вы всё ещё находите его возбуждающим? То есть город.
Грей прикурил сигарету, вдохнул дым:
- Полагаю, так.
- Но порою вы, должно быть, скучаете по Англии. Я вот скучаю.
Грей пожал плечами, думая, что они могли бы оказаться вместе в своё время в Англии, перешёптываться в темноте дормитория, который был обиталищем таких же сорванцов, делиться секретами и кусочками шоколада.
- Нет, я не могу сказать, что скучаю сейчас по Англии.
- Да? Тогда я, наверное, завидую вам. Так резко порвать со всем. Не думаю, чтобы у меня хватило смелости.
Тогда пусть это продлится неделю, мог бы сказать ему Грей. Месяц, ещё несколько ночей с Зелле.