Закария сам взял под стражу Абу-ль-Хайра аль-Мурафи и отправил его в тюрьму. Нет, не за то, что тот пошел к султану с просьбой возбудить дело против Аз-Зейни. Ибн Муса хотел простить Аль-Мурафи. Он уверен, что султану, как и подданным его, известна вся правда. Но пусть великий шихаб испытает его, Ибн Мусу, как испытывал других. Для Ибн Мусы нет исключения. Он не отступит от того, что считает справедливым. Султан на его стороне. Народ поддерживает его. Он не страшится козней его врагов. Он просит, чтобы шел к нему любой пострадавший от несправедливости, и если будет подтверждено, что Аз-Зейни несправедливо обошелся с кем-нибудь из подданных, он примет любое наказание, как простой смертный. В углу, откуда исходил обвинительный выкрик, поднялся шум. Ибн Муса стал спускаться по ступеням деревянной кафедры. Люди кричали: "Аллах велик, аллах велик! Аз-Зейни, Закария! Да укрепит вас аллах и защитит!" Несколько дервишей били в медные чашки. Голоса тех, кто хотел опорочить Аз-Зейни, утонули в общем шуме. Я был доволен исходом дела и еще более утвердился в желании непременно встретиться с Аз-Зейни до своего отъезда.
ОБРАЩЕНИЕ
Жители Каира!
Творите добро и избегайте зла!
С наступлением тепла
султан сбросил черное сукно
и облачился в белое полотно.
Жители Каира!
Великий шихаб Закария бен Рады,
наместник хранителя мер и весов
нашей державы,
наместник вали Каира, отдал приказ
повесить Абу-ль-Хайра аль-Мурафи
сей же час.
Пусть ветер три дня его тело болтает
в назиданье тому, кто на ус мотает,
уроком тем, кто в том месте бывает.
Жители Каира!
Приказано
лавки напитков и сластей
после ужина закрыть для гостей.
Любой, кто приказ нарушит,
пятьдесят ударов получит.
Жители Египта!
Пришли сообщения
о происшедшем сражении
наших конников-молодцов
против турецких бойцов.
Погибло сорок всадников-османов
в сраженье с конницею нашего султана.
Жители Египта!
Первая кровь пролилась!
Жители Египта!
Помните этот час!
* * *
Жители Египта!
Творите добро и избегайте зла!
Новый приказ султана:
назначить Аз-Зейни Баракята
блюстителем зардарханата,
наместником главного писца-грамотея
эмира Туманбая.
Нам нужен ум взыскующий
и перст указующий!
Жители Египта!
Враги народа и ислама
хулят эмиров и султана.
Всяк, кто услышит такую речь,
должен о ней тотчас донесть
наместнику хранителя мер и весов
шихабу Закарии бен Рады.
У него в руках право
и казнить и наградить.
Кто не станет доносить,
тому головы не сносить.
Знайте это и внимайте!
САИД АЛЬ-ДЖУХЕЙНИ
В сердце - раны, которые трудно залечить. Душа - лес из вонзенных кинжалов, их не вырвешь. Горе, как лавина, все снесло и смешало. Гибель надежд - плод разлуки влюбленных.
На заре жизни тайный голос живет в тебе, и глубокие морщины еще не избороздили твое чело. Вокруг тебя грозная сила движет мирами и следит за тем, о чем шепчутся звезды. Страх прижимает небо к земле. Люди задыхаются от горечи и несчастий. Но… терпение, терпение и неспешность: минуют годы - и настанут счастливые дни. Ничто не стоит на месте. В юности достаточно закрыть глаза, чтобы увидеть грядущее: весна, люди выходят на улицу, не опасаясь, что подвергнутся нападению мамлюков или разбойников, что набросятся на них соглядатаи, преследующие свою жертву.
Человек не может любить дважды. Первая, ради которой чаще начинает биться сердце, не отвергает дара любви.
В желанное время языку детей будет неведомо, что значит "посадить на кол", "отрубить голову", что такое "мор". Их лица будут ясны той ясностью, которую он привык видеть на лице своего учителя шейха Абу-с-Сауда. Недолго ждать наступления этих времен. "Пять лет, пять лет, не больше", - говорит он себе. Дни идут и тают. Он с болью в сердце спрашивает: "Разве еще не прошло пять лет? Может быть, я плохо считаю?" Тогда через следующие пять? Нет, никогда, никогда! Даже его заветное желание иметь собственное жилище, дверь которого он сможет запереть на щеколду, уборную, которую он ни с кем не будет делить, - даже это трудно, невозможно осуществить!
"Мы явились в этот мир, - говорит его приятель Мансур, - чтобы уйти из него, не состарившись, оставляя другим надеяться на приход счастливых дней. Зачем обманывать себя, Саид? Зачем биться головой о стену? Разве мы совершим что-нибудь необыкновенное за эти пять лет или за другие пять? Всех загнутых пальцев не хватает, чтобы поспевать за уходящими годами: двадцать семь лет минуло! Мир как был гнилым, таким и пребудет. Злые демоны всегда будут искушать людей. Произвол неистребим, как неугасим огонь огнепоклонников".
* * *
Он забыл дорогу к дому шейха Рейхана. В те безвозвратно ушедшие дни дверь захлопнулась перед ним, а ключ остался у него в сердце. "У времени есть великое лекарство, - говорит Мансур. - Имя ему - забвение". Иногда на несколько дней боль отпускает его. Изнуренный мозг шепчет: вот оно лекарство, действует. Но в тот же миг, в какое бы время дня или ночи это ни случилось: во время привычного утреннего посещения лавки Хамзы ас-Сагыра, когда он отпивает очередной глоток хульбы из кружки, или во время занятий во дворе мечети, - на него неожиданно наваливается огромная тяжесть, сдавливает ему сердце так, что по жилам начинает бежать черная кровь меланхолии. В одну из таких минут, когда невыносимая боль пронзила его, он вскочил и побежал. Железные раскаленные обручи, которые сжимают его душу, - вот она жизнь! Бесконечные мучительные воспоминания, которые медленно убивают, преследуют его повсюду, - вот она жизнь! На каких небесах его спаситель? Какие земные царства укроют его? Какие звезды облегчат его страдания или предскажут заранее их приближение? В какой сосуд ему залезть, спасаясь бегством от своего века, от своего мира, чтобы просидеть там до прихода счастливых времен? Простой рыбак откроет сосуд, и он вырвется оттуда как луч, как дух, и рыбак дарует ему жизнь и потерянную любовь, приютит его, и вечность соединит влюбленных. Он не собьется с пути к той, которую полюбил.
А его время не принимает того, что щедро отдает ему сострадательное сердце, не осушает слез матери над убитым сыном, не охлаждает опаляющего душу жара, не воскрешает гибнущих надежд, не врачует свежих ран! Нет-нет, никогда!
Саид говорит: "Настанут счастливые дни". "Когда? - восклицает Мансур. - Стоит ли биться головой о каменную стену? Нет заступника у людей, явись даже сам пророк и попытайся он установить справедливость и мир на этой земле, полной несправедливости и произвола. У меня погасла надежда на пришествие мессии, Саид. Если бы восстал говорящий от имени времени, если бы явился, пришел из Каабы, обнажив свой золотой меч, против него выступил бы Закария, помешал бы ему вступить в наши пределы, схватил бы его и бросил в аль-Мукашширу. Единственная истина этого мира, первая и последняя, - это аль-Мукашшира, а все остальное - ложь. Да, и еще шихаб, Аз-Зейни и Суннийя бинт аль-Хуббейза".
Саид подолгу слушает Мансура, размышляет над его речами, пытается понять их скрытый смысл.
Несколько дней назад Саид поднялся на новый минарет, взглянул на город с высоты. Туда не доносится ни звука, ни голоса. Пустота - это бездонное безжизненное море. Его охватило чувство, словно он остался единственным человеком на земле. Вот он вынимает одно из своих ребер. Появляется Самах. У него сдавило горло и стеснило дыхание. Он почувствовал боль, обжигающую как пламя. Душа его содрогнулась и в тот же миг освободилась от телесного плена, взлетела на крыльях из чистых слез. Звезды в высоте немы. Их тайная беседа не нуждается в словах. Ее не слышит ни одна живая душа. Разве он не прав? Почему же его мольба не станет разящей молнией, от которой задрожит земля и откроется истинное обличье адского воинства, рядящегося в одежды ангелов: снаружи - добро, а внутри - зло? Суть их - зло, деяния их разрушительны. И они творят молитвы и поднимаются на кафедры! Горячие слезы полились у него из глаз.
Как занимающийся день, перед его мысленным взором предстала нежная Самах, та, о которой он думал когда-то: "Неужели она ест и пьет и делает то же самое, что и все люди?" Он увидел ее обнаженное тело, над которым склонился похотливый ублюдок. Он хозяйничал на земле, которая была заповедной, жег ее траву, срывал инжир и оливки, пожинал жатву. Саид вспомнил руку Самах, маленькую руку, легкую, как шепот, как стихотворная строфа. Он держал эту руку в своей в тот один-единственный день, когда вышел с ними на прогулку. Шамм ан-Насим… Эта нежная рука теперь на спине осквернителя.
У отца же ее нет иного разговора, кроме рассказов о визитах великих мира сего. В свадебную ночь эмир Савдун шепнул ему несколько слов, которых не слышал никто, кроме шейха Рейхана. Потом к нему подошел Аз-Зейни Баракят и спросил, о чем говорил эмир Савдун. Шейх Рейхан сдержанно засмеялся и сказал, приложив руку к груди: "Прости меня, Зейни, но я не открою тебе того, что он мне сказал. Я не раскрою тайны, которую он мне доверил". Аз-Зейни рассмеялся и сказал: "А знаешь ли ты, что это первый случай, когда эмир Савдун высказывает свое расположение человеку и доверяет ему тайну?" У шейха Рейхана ум за разум зашел от радости, что дочь его замужем за отпрыском старинного княжеского рода, в жилах которого течет кровь эмиров и предков великих мира сего.
Ах, какой прок терзать себя этими жалкими мыслишками? Что за никчемная, растерзанная душа заключена в этой груди! Неужели она живет всего лишь двадцать семь лет?