Ах, если бы вокруг него сейчас было море! Если бы он стоял на высокой мачте, он бы закричал от боли и страдания, и его крик повис бы в воздухе бесконечной нитью любви и добра. Но сейчас с его уст срывается лишь шепот, шепот растерянности, робкая мольба о спасении - еле слышный крик смертельно уставшей птицы. Он уехал один и навсегда остался одиноким. В его жизни было много минут, когда ему казалось, что вечное опасение вот-вот наступит, и он думал, что всего несколько шагов отделяют его от изначальной истины. Однако события шли иным путем, нарушая ясность видения, раня душу. Напрасен божественный свет в такое время! Невозможно, чтобы тело стало гибким, двигалось легко и быстро! В такие минуты он вспоминает далекие дни, когда, познавая мир, преклонял голову на кусок базальта вместо подушки, играл с дикими зверями, сосал гальку, собирая капли воды, чтобы утолить нестерпимую жажду, разговаривал с воинственными дикарями, не брезговавшими и человечьим мясом. Ах, если бы замерло движение и застыло это вечное течение, которому нет конца! В его жизни события не давали ему уединяться надолго. И вот после нескольких лет на родине он вынужден рыть собственными руками келью под землей, чтобы глаза его не видели этой тюрьмы, а уши не слышали человеческого голоса.
На заре жизни человек открывает, что мир не такой, каким ему хочется видеть его, и пытается исправить его. В конце жизни, когда каждая вещь видна как она есть и нет надежды на изменение, он не понимает даже своих детей. Ободряя плачущего Саида и взывая к его терпению, шейх видит в нем сына, потому что ни одного из своих кровных детей он так и не видел. Делая первые шаги по праведному пути, он женился в Хорезме. Но не прошло и года, как он отправился в сторону гор, оставив по себе след. Ему неведомо даже, явился ли кто-нибудь на свет? В городе на востоке Китая, в высокогорной индийской деревушке, на островке в Великом восточном океане, население которого всего сорок душ мужского и женского пола, - нигде он не прижал к груди ни одного из своих детей. Он не знает, сколько их, но сердце его бьется любовью к ним. По какой бы земле он ни ступал, всегда думал, что знает о них, верил, что они знают, где он. Может быть, он видел кого-нибудь из них на многолюдных рынках персов в порту Басры, в степях Казахстана? Но не узнал. Если бы давно уже не иссякли его слезы, он заплакал бы вместе с Саидом. В первый раз Саид плакал словно дитя, которое обидели. Дела плохи! Списки идут один за другим. Соглядатаи, не скрываясь, следят за Саидом. Один из них, подойдя, крикнул: "Разве такой женится на красавице?" Саид слышал, как порочат имя Самах во всеуслышанье.
А Закария бен Рады громко читает теперь аль-Фатиху перед молящимися в мечети Шейхеды. Люди прикладываются к его руке, прося благословить и напутствовать.
Из Крепости - сердца державы, опоры ее безопасности - летят грамоты к Ибн Осману: ему известно, что происходит втайне, что говорится вслух и шепотом. Эти грамоты шлют Ибн Осману Хайр-бек, Джан Бардий аль-Газаль и Юнее аль-Кадый.
В ночь бракосочетания Самах Саид бродил, как подстреленная птица. Все сильные мира сего прибыли на свадьбу. Жених - сын большого эмира, который оставил службу и скончался два года назад. Молодой человек с будущим. Они окружили шейха Рейхана, который не находил себе места от радости, шутили, обращались с ним запанибрата. Затем и Аз-Зейни явился на торжественное застолье. А тем временем Бурхан бен Сайид ан-Нас стал единственным торговцем бобами во всем Египте. Если кто-нибудь возмущается, ему отвечают: "А разве от этого изменились цены на бобы? Лоточники, торгующие бобами вразнос, не подняли ее ни на один дирхем".
На любой щекотливый вопрос у Аз-Зейни готов убедительный ответ: "Все прекрасно. Ведь человек, каков он есть, всего лишь плод своего времени". Но бывает, что суть времени со всем, что в нем есть плохого и хорошего, воплощается в одном человеке. Когда он делился своими горестями с праведным шейхом Баха аль-Хакком Ульваном, который и поныне остается великим странником, ибо каждую ночь он произносит имя аллаха в новом месте и среди новых людей, тот сказал, что всякий раз, как ему казалось, что душа его свободна от бремени, он убеждался, что это заблуждение.
Часто шейх Абу-с-Сауд думал удалиться от мира и провести остаток жизни в келье под землей. Но тут же говорил себе с упреком: земля, на которой ты появился на свет и которую избрал, чтобы жить, пока не придет твой час вечного избавления, полна страданий. Разве невозможны в ней мир и безопасность? Неужели то, что ему кажется простым, как азбука, и естественным, как дыхание, - недостижимо?
Шейх Баха аль-Хакк покачал в ответ головой, "Все мы сгораем, - произнес он. - Ты - оставаясь на месте, я в своих странствиях. Если душа не принимает то, куда ее бросило время, не будет ей покоя!"
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ЗАКАРИЯ БЕН РАДЫ
И полетели свитки депеш в страны Магриба и к королю Феса, к негусу Абиссинии и дожу Венеции, в Индию и Китай - во все края земли, кроме державы османов: дела не позволяют главе ее соглядатаев прибыть теперь в Каир, чтобы присутствовать на важнейшей встрече всех самых главных и многоопытных соглядатаев этих стран. Именно здесь они будут держать совет о своих делах и обязанностях, все вместе обстоятельно рассмотрят дела каждого. Исторические летописи отметят это событие, но сообщение о нем займет не более одной строки, ибо все, о чем пойдет разговор, останется тайной для посторонних. Но след от встречи протянется по всему свету. В Египте о встрече знают лишь Закария бен Рады да Аз-Зейни Баракят бен Муса - именно ему и пришла на ум эта мысль. Впервые случается такое событие. Закария не скрывает своей радости. Аз-Зейни дал ему понять, что во время встречи с собратьями по ремеслу Закарии следует разузнать, каким образом действует каждый из них, какие способы применяет. Нет спору, никто не раскроет перед ним секретов своей службы просто так: ему самому надо выведать их любым сподручным способом, дабы в случае, если встанет вражда между Египтом и властителем какого-нибудь из этих государств, Закария окажется осведомленным о его самых чувствительных тайнах и образе действий его соглядатаев. Так Аз-Зейни, оставаясь здесь, в Каире, сумеет проникнуть во все тонкости ремесла. Закария слушал Аз-Зейни и мысленно спрашивал себя: "Откуда он берет такие мысли?"
Вслух же он сказал:
- Ты знаешь, два года я имел намерение сделать то же самое - собрать главных соглядатаев всего мира. Но дела помешали.
- Еще бы! Чтобы тебя да минула такая мысль! - заметил Аз-Зейни, легонько ударив собеседника по колену.
Вот уже некоторое время Аз-Зейни ездит по Верхнему Египту с толпой своих самых ретивых помощников и наместников. Останавливается в каждой деревне. В руках у него - весы и гири. Аз-Зейни теперь хранитель мер и весов всей египетской земли, вершитель справедливости во всех ее пределах. Известия о его поездке приходят Закарии каждый день: ему удалось-таки склонить на свою сторону двух человек из окружения Аз-Зейни. Но он не нашел никого из соглядатаев казначея, готового служить ему.
После поездки в Верхний Египет Аз-Зейни отправится-в Дамьетту. Несколько месяцев назад он обещал султану получить с Дамьетты и аль-Мансуры определенную сумму денег. Закария не припомнит сейчас ее размера. Что-то в пределах тридцати тысяч динаров. После того как было дано обещание, некоторые эмиры направились к Аз-Зейни. Они решили между собой, что, если Аз-Зейни соберет эти тридцать тысяч, султан разгневается на них, укажет на пример Аз-Зейни и скажет: "Смотрите, вот что такое мусульманская добродетель, вот какой она должна быть!"
Эмиры встретились с Аз-Зейни и выразили ему свои опасения: Дамьетта и аль-Мансура не дают более десяти тысяч динаров в год. Как обернется дело, если Аз-Зейни не выплатит денег султану по истечении года? Или он будет изнурять себя, не давать покою крестьянам, ездить по деревням, вешать людей?
- Я не повешу никого за то, что он задержал выплату того, что с него причитается, - ответил Аз-Зейни. - Я прощу каждого, на кого легло непосильное бремя. - Помолчав несколько минут, он продолжил: - Аллах поможет мне собрать деньги для султана. А если Дамьетта не давала во все времена более десяти тысяч динаров, то я поправлю ее дела и возьму с нее столько, сколько раньше никому не удавалось.
Эмиры вышли от него в большом гневе. Закария тайно послал к каждому из них сообщить, что он ни на миг не забывает о принятом однажды решении. Намекнул им на черный замысел Аз-Зейни против них, Эмиры, возмущенные, явились к султану. Жаловались на Аз-Зейни и ругали его. Однако султан сказал им очень сухо:
- Вы всегда так: только явится человек, желающий справедливости, идете на него войной.
Когда же эмиры перешли всякие границы, Аль-Гури вскочил, в гневе сорвал с себя чалму и бросил ее на пол:
- Клянусь аллахом, я отрекусь! Вы этого дождетесь! От вас самих как от козла молока! Казна пуста. Турецкий султан задевает нас по любому поводу. Народ волнуется. Европейские купцы больше не ездят из Александрии в Дамьетту. Наш доход упал. И когда появляется человек, который знает, как собрать деньги, мы поднимаемся против него и чиним ему препятствия.
Клянусь аллахом, такие речи не могут понравиться ни правоверному, ни гяуру!
Закария сам в недоумении: как Аз-Зейни удастся собрать тридцать тысяч динаров с Дамьетты и аль-Мансуры? Той же ночью он решил отправить к начальнику соглядатаев Дамьетты своих людей, чтобы следили за тем, как и что делает Аз-Зейни и какие новшества ввел в последние месяцы.