Кто-то однажды заметил с удивлением, что бразильцы - это "черные всевозможных оттенков". Если речь идет о кариоках, которые гордятся богатым составом своей крови, то лучше и сказать нельзя. Мы здесь все черные и гордимся этим, начиная с зеленоглазых мулатов до "белых" вроде меня, у кого в родословной были и кофе, и молоко. Не надо забывать и о настоящих блондинках, со светлой кожей, голубыми глазами и европейскими фамилиями, и несмотря на все эти качества, стоит им повести бедром в ритме самбы, и они уже не смогут скрыть своего происхождения. Рио - это невероятный калейдоскоп, здесь можно встретить любые сочетания цвета глаз и кожи, волос, форм носа и губ - результат долгих тысячелетий плотских наслаждений в уютных бухточках, койках, шезлонгах, под пологами кроватей, прислонившись спиной к банановой пальме или прямо на пляже, когда песок попадает куда не надо. У каждого в Рио есть хоть один африканский предок, а если и нет, они предпочитают утверждать, что есть. Как минимум потому, что кто может поклясться, что его не было? Кто может знать, чем там масса занимался с его бабушкой на кухне в 1850-м?
В 1930 году карнавал в Рио начал превращаться в индустрию, музыкальный конвейер, который создавал тысячи рабочих мест (и еще тысячи - косвенно) и на выходе производил неимоверные деньги. С августа или сентября каждый год композиторы, поэты-песенники, певцы и музыканты оставляли на произвол судьбы летние напевы и воодушевленно брались за создания самб и марчиний, которым предстояло звучать на карнавале. Следующие пять месяцев звукозаписывающие компании будут работать без передышки, а музыканты в Рио будут не в состоянии справляться с потоком предложений и смогут есть креветки хоть каждый день. Существовал неистощимый черный рынок песен - бедные композиторы, не имевшие доступа к певцам и музыкантам, продавали самбы и марчиньи из-под полы. Все вертелось вокруг карнавала, даже рекламная индустрия. Многим удавалось делать деньги - производителям тамбуринов и куика (без них самба просто не может существовать) и детям, которые отправлялись в фавелы и охотились на кошек, из чьей кожи мастерили эти инструменты. (Однажды кто-нибудь обязательно напишет о тысячах кошек, отдавших свои жизни ради карнавала. Эти побоища происходили многие десятилетия подряд, пока на помощь несчастным животным не пришел акрил.)
Иностранцы удивлялись: "И все это ради четырех дней веселья?" Конечно же нет. Все тридцать лет, до 1960-го, карнавал, по сути, начинался в ноябре, когда новые песни начинали постепенно завоевывать клубы, улицы и дома Рио, оккупируя даже правительственные кабинеты: никто не удивился бы, услышав, как министр мурлычет себе под нос какой-нибудь последний хит. Записи, фильмы, и прежде всего радио, помогали песням разлететься по всей стране, а лето все больше и больше вступало в свои права. От этих искр вспыхивали тысячи предкарнавальных балов, Рио подливал масла в огонь - и они полыхали по всей стране все четыре дня карнавала. Телевидения еще не существовало, да в нем и не было нужды - эхо карнавала в Рио разносилось повсюду. Говорили, что на время карнавала президент республики передавал власть Королю Мому, толстому, жизнерадостному персонажу, символическому правителю карнавала. И верно: вся страна замирала, и не было ничего более бесполезного и бессмысленного, чем президент. Самого Короля Мома выбирали из тех празднующих, кто весил больше ста тридцати килограммов, и он был совершенно необходим для распространения веселья и хорошего настроения. Некоторые Момы исполняли эту роль год за годом, а дольше всех - Нельсон Нобре. Он говорил, что в 1950-е терял по двадцать килограммов за каждый карнавал - ему приходилось появляться на каждом балу, обливаясь потом под жестяной короной и бархатным костюмом при температуре, которая в танцевальных залах без всякой вентиляции, забитых народом под завязку, превышала 40 °C.
С музыкальной точки зрения не было ничего демократичнее карнавалов в Рио. Одни и те же марчиньи играли на всех балах - в клубах, отелях и маленьких театриках, на гала-приемах, в "Театро Мунисипаль" (городская опера) и в отеле "Палас Копакабана". Никто не сидел дома, и если кому-то не досталось приглашения в клуб - был ведь еще и бесплатный, круглосуточный карнавал на каждой улице и площади, куда мог прийти любой, и за костюм могли сойти любые тряпки. Простыня вместо тоги, пучок травы за каждым ухом, пара сандалий, сиденье от унитаза с наклеенными струнами вместо лиры - и перед нами Нерон. Сколько раз на карнавале повторялась одна и та же история? Двое в масках знакомятся на улице, они танцуют всю ночь, обнимаются и целуются. А на рассвете, багровеющем страстью, они срывают маски и понимают, что они - брат и сестра. Или хуже - муж и жена. Не волнуйтесь, это только исключения. Правилом же были горячие соития незнакомцев, утоляющих страсть где угодно - у стены, на пляже, на заднем сиденье автомобиля: их тела сжигал общий жар карнавала.
"Бабушка? Как, скажите на милость, я могу почувствовать себя бабушкой? - возмутилась на днях одна моя знакомая. - На карнавале в 1962-го мне было двадцать, и я четыре дня подряд танцевала, обвив руками какого-нибудь незнакомца. Каждую ночь у меня появлялся новый любовник. Иногда и не один - ведь я переходила с бала на бал. Я отплясывала в "Театро Мунисипаль", в "Паласе Копакабана", в "Глориа", "Монте Либано" и "Маримбаш". У меня было четыре костюма - индианки, тирольской молочницы, пиратки и подружки ковбоя. Днем я пыталась очухаться на пляже или болталась с какой-нибудь компанией. Меня выбрали первой в конкурсе на лучшие ноги в блоку "Bafo da Onça" ("Дыхание тигра"). Мы слегка перепихнулись в Барра да Тижука с итальянским режиссером - не помню его имени, - песок попал, конечно, но оно того стоило. Я не помню, чтобы хоть раз за всю неделю ночевала дома. Я вынюхала десять флакончиков эфира. И после всего этого ты называешь меня бабушкой?"
Не во многих городах найдутся люди за шестьдесят, которые так ясно помнят, что вытворяли в молодости. Вы можете сказать, что они уже отгуляли свое и дожили до преклонных лет, но они все еще бодры и веселы. Разговаривая с кем-нибудь из них, не услышишь фырканья и сетований по поводу распущенности нынешней молодежи. Наоборот, найдутся и те, кто считает, что в прошлом (1940, 1950, 1960-е) было еще хуже (или лучше), вседозволенность еще не существовала, и им пришлось ее изобрести. Карнавальное безумие разворачивалось в атмосфере элегантности, изысканности, которая не зависела от денег и социального положения.
Карнавал в Рио был международным подиумом, и самые роскошные балы проходили в "Театро Мунисипаль" и "Паласе Копакабана", где появлялись самые блестящие представители международного бомонда, голливудские звезды, европейские и американские миллионеры. Но ни одному кариоке никогда не требовалось богатство, чтобы туда попасть и вдоволь повеселиться. Кроме приглашения нужен был только взятый напрокат карнавальный костюм или фрак, да и то только на входе, потому что к трем часам галстуки развязывались, пиджаки и рубашки расстегивались и снимались, а от костюмов, особенно женских, почти ничего не оставалось. Да и иностранных знаменитостей уже нельзя было отличить от простых смертных.
Именно в "Паласе Копакабана" на карнавале 1963 года плейбой Порфириу Руберошу потерял свою жену Одиль в гуще танцевального зала под аккомпанемент одной старой марчиньи "Maria escandalosa" ("Скандальная Мария"). Руберошу, состоявшему в свое время в браке с миллионершами Флор де Оро Трухильо, Дорис Дюк и Барбарой Хаттон, завидовали и по другим причинам в парижских ресторанах его именем называли мельницы для перца, которые использовали при приготовлении steak au poivre. И вот в разгар бала Руберошу заметил, что Одиль исчезла. Нашел он ее только утром, когда рассвело, в двухстах метрах оттуда. Она была совершенно счастлива в объятьях местного Лотариу, который затащил ее в ночной клуб на Праса де Лиду. И там же, в "Копа", в 1965-м Роми Шнайдер, пьяная как сапожник, опасно высунувшись из своей ложи, лила шампанское в открытые рты гуляк, столпившихся ниже. Все бы хорошо, вот только Роми все еще ассоциировалась с императрицей Сисси, которую сыграла в трех слащавых фильмах. Милашку Сисси, которая в полном неистовстве чуть не бросилась вниз, чтобы присоединиться к кутилам, спас только ее любовник - бразильский плейбой Жоржинью Гинле. И уж совсем не случайно парни внизу распевали "Ме segura que eu vou dar um truço" ("Держите меня, сейчас я хлопнусь в обморок"). И именно на танцах в "Театро Мунисипаль" в 1958-м Рока Хадсона, которого тогда считали самым мужественным среди голливудских актеров, пришлось чуть ли не привязывать к столу, чтобы он не вешался на охранников. Ему придумали роман с одной из прекраснейших женщин Бразилии актрисой Илкой Суареш, но все равно в конце концов Рока сфотографировали, когда, повязанный лентой с надписью "Принцесса карнавала", он танцевал по всему залу, распевая марчинью того года - "Fanzosa de Rádio" ("Я - фанат радио").
Так или иначе, каждый раз находилась марчинья, которая идеально передавала дух времени.