Стало уж совсем темно. Страшно гудит и завывает ветер, пролетая в окна и двери опустошенных, полуразрушенных домов, или стонет совою, шевеля железные листы и остатки кровель. Везде пусто и глухо, словно на кладбище. Вдруг слышит бедная Анисья - идут двое. Испугалась до смерти, прижалась к стене. "Авось, - думает, - не увидят!" Но проходившие заметили ее, остановились и спрашивают:
- Кто тут?
- Я, батюшка! - отвечает совершенно растерявшаяся Анисья.
- Да кто ты такая?
- Роевых господ, батюшка… Вот целешенький день плутаю, не евши, ни макового зернышка, ни росинки во рту не было.
- Иди за мною! - говорит один из них.
Поднялась Анисья ни жива ни мертва; ослушаться незнакомца не смеет, а сама не знает, какой он человек; может, и злодей какой; одно только и знает, что не басурман, чисто по-русски говорит.
Долго шли они вдвоем - все закоулками какими-то. Ночь темная, в двух шагах перед собой ничего не разглядишь. Холодно, страшно Анисье, а пикнуть не смеет, боится.
Вот подошли они к пустырю. Все тут догола выгорело; между камнями еще дымок поднимается. Тут незнакомец остановился, топнул ногой и закричал:
- Поднимай!
Анисья еще больше струсила. "Господи! Куда это он меня привел? Уж не в притон ли разбойничий?" Стоит бедная и дрожит, как в лихорадке. Смотрит, поднялась дверь, словно западня какая. Взял ее за руку незнакомец, и стали они спускаться с ним по лестнице, а дверь за ними тотчас захлопнулась.
Глянула со страхом Анисья вниз, а там точно горница какая: все в ней так чисто прибрано, и огонь горит. У печи старушка хлопочет, ей две молодые женщины помогают. На кровати детки спят, а у стен много всякого добра положено.
- Не бойся, моя милая! - говорит ей старушка. - Видишь, со мной мои дочери да внучатки. А тот, кто тебя привел, - сын мой, купец.
Старушка засуетилась, напоила всех чаем, угощала славной рыбой да икрой, разные вкусные закуски выставила на стол. Анисья выпила две чашки чаю, немного поела и сидеть не может, глаза у нее так и слипаются, носом в колени клюет.
- Пора тебе отдохнуть, моя красавица! - говорит ей старушка. - Помолись Богу да и ложись вон на ту перину.
Легла Анисья и тотчас же заснула, как убитая. Проснулась она тогда только, когда стала ее будить старушка. Открыла она глаза и не знает: день ли, ночь ли. Огонь все горит, как и с вечера. Ни окошечка, ни скважинки, чтобы свет Божий увидеть.
Старушка подняла западню, сына выпустила и говорит дочерям:
- Готовьте самовар, заря занимается. Чайку напьемся, а немного погодя и позавтракаем, а то сыну пора будет по своим делам идти.
Стала Анисья жилище это подземное оглядывать. Подвал славный - с большой печью, и готовить можно; кругом еще пожарища дымятся, так дым не выдаст, можно безопасно стряпать тут кушанье.
Не успел самовар и вскипеть, как послышался стук у них над головой и раздался крик: "Поднимай!".
Подняла старушка снова западню, вошел сын ее и калачей принес.
- Вот я вам хлебца свеженького к чаю добыл, - говорит. - А что же это у вас еще и самовар не кипит?
- Не ждали, что так скоро ты воротишься, - отвечает старушка.
- А ну-ка, сестры, поворачивайтесь скорее! - продолжал ласково вошедший. - Напьемся сейчас чаю! Да посытнее гостью накормите. Мне надо ее самому проводить, дороги она не знает, да и знать-то ее теперь трудно: там завалено, тут ходу нет, церкви обезглавлены, стены без кровель… один Иван Великий печально возносится над обширной грудой развалин. Ну да что толковать! - добавил он, махнув рукой. - Надо скорей собираться в путь. Скоро уже рассветать станет.
Напились все чаю, накормили Анисью, целый узел ей всякой провизии положили и простились, словно с родной какой.
Вышла она из подземелья, идет возле купца, а тот ее спрашивает:
- Девушка ты?
- Нет, я замужняя.
- Где же муж твой?
- Не знаю, батюшка. На Соляном дворе остался. Прокофием Петровичем его зовут.
- Э-э! Да не приказчик ли он с Соляного двора?
- Нет, батюшка, не приказчик, а служит у соляного пристава Григория Григорьевича Роева.
- Так я знаю где он, голубушка! Он со всеми нами в Кремле перед приходом неприятеля засел, а теперь с нашими побитыми в кладовой у меня лежит.
- Убили его, окаянные, убили! - заголосила Анисья.
- Молчи, голубка! А то нам с тобой несдобровать! - остановил ее купец. - Муж твой живехонек, его только камнями пришибло, когда повалил его француз.
- Батюшка, родненький! Расскажи мне без утайки, как дело было!
- Так слушай же!.. Решили мы защищать Кремль наш белокаменный. Собрались все, кто подюжее. Оружия нам всякого из арсенала даром надавали: и ружья, и ножи, и сабли, и пистолеты… брал всякий, что хотел. Нам и в голову не приходило никому, что всего-то нас несколько сотен, а французов целый корпус. Вот мы навалили бревен, камней. Были между нами и отставные солдаты, так те нам засады устроили. Вот и залегли мы в них. Только что французы стали в Кремль входить да так важно, с музыкой и распущенными знаменами… мы как пальнем в них, так передовые с лошадей вниз головой полетели. Начало-то было хорошо, а затем пришлось нам самим плохо - как принялись они нас катать… мы было еще раз в них пальнули, да видим, их все прибывает, и пушки уж против нас выдвигают… Мы тут пустились врассыпную - кто куда! Твой-то муженек был около меня. Он один троих французов на месте уложил, да они его с ног сшибли. Упал он на камни и до крови расшибся. Кабы мы его не вынесли на руках, он тут бы и остался - шевельнуться не мог.
- Ах, батюшки мои! - всплеснула руками Анисья. - Убили его, окаянные, убили!
- А ты не кричи! - снова остановил ее купец. - Где же убили, когда он у нас в подвале живет и уже ходить начинает? Вот сама увидишь, он вот тут! - указал купец на обгорелое место гостиного двора.
Вскоре они уже были на пожарище. Купец, завернув за угол обгоревшей лавки, прошел каменным коридорчиком внутрь двора и постучал у кладовой, заваленной всяким хламом. Отворилась маленькая дверца внизу, словно лазейка какая. Анисья едва проползла в нее и очутилась лицом к лицу со своим мужем. Тот не верил своим глазам и, обнимая жену, все твердил:
- Ты ли это, Анисьюшка?
- Я, батюшка Прокофий Петрович, твоя верная жена.
- Да как же ты сюда-то попала?
- А вот мой защитник! - указала она на купца. - Без него бы я совсем пропала!..
Глава XX
лышали, слышали, Иван Андреевич? - проговорил встревоженно быстро вошедший к Крылову Батюшков. - Наполеон в Москве.
Крылов вскочил с дивана, на котором, по обыкновению, лежал, читая французский роман, и, широко раскрыв глаза, не верил, как видно, слуху.
- Что вы сказали? - спросил он наконец тихо, каким-то сдавленным голосом.
- Москва отдана французам без боя. Наполеон в Кремле.
- Да не может быть такого! Откуда эти вести?
- Я только что вернулся с Каменного острова. Вы знаете, государь со всем двором живет там в летнем дворце и получил еще третьего сентября письмо от графа Растопчина. Дошло оно к нему через Ярославль. Из этого письма ясно видно, что Москва сдана неприятелю.
- Может быть, граф поторопился известить прежде, чем дело было решено.
- Вчера явился к государю полковник Мишо, присланный от Кутузова, с донесением, что войска наши отошли без боя на дорогу в Каширу.
Крылов закрыл лицо руками, и только по судорожно двигавшимся плечам и груди видно было, что он плакал.
Более хладнокровный Батюшков продолжал:
- Кутузов объясняет свое решение оставить Москву без боя тем, что не мог дать решительного сражения под Москвой по неудобству местности и расстройству войск после кровопролитной битвы под Бородиным.
- А я еще думал, что он чисто русский по сердцу! - с сокрушением воскликнул Крылов.
- Он уверяет, - продолжал с досадой Батюшков, - что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России.
- Отдать на поругание все для нас святое! - не мог успокоиться Крылов. - Осрамить стены Кремля присутствием неприятеля! Нет, это просто непонятно! А мы еще упрекали Барклая-де-Толли и радовались назначению чисто русского - Кутузова… А он вон на что решился!.. Что же войско-то? Что государь?
- Войско негодует и одного только боится, чтобы не заключили мира при таких для нас горьких обстоятельствах. Солдаты угрюмо смотрят на пожар Москвы.
- Как? Москва горит?
- Да. Сильно горит Белокаменная. Но Кутузов утешает государя тем, что из нее вывезены все сокровища, арсенал и все почти имущество - как казенное, так и обывателей, и не осталось там ни одного дворянина…
- Еще бы наши пошли встречать Наполеона с хлебом-солью! - проворчал сквозь зубы Крылов. - Как принял государь страшную весть о сдаче Москвы?