У Санси отлегло немного от сердца, и луч надежды не только найти сына, но и встретить в нем достойного наследника своего знаменитого рода воскрес в нем и придал ему сил и бодрости. Он узнал от Ру название их полка, в котором служил и Этьен Ранже, и пошел отыскивать полкового адъютанта, чтобы узнать от него, куда его увезли. Но в этой сумятице он никак не мог отыскать адъютанта. Наконец один из офицеров сказал ему, что он теряет попусту время: если ему и удастся найти адъютанта, тот ему ничего не сообщит, так как он занят перевозкой своей канцелярии и не станет доставать списки, пока не устроится совсем в Петровском дворце, куда перевозят главную квартиру.
Понимая, что при таком поспешном переезде всем точно не до него, Санси решился отдохнуть, чтобы набраться сил идти в Петровское. Тут только он почувствовал, насколько он голоден, и подошел к одному из костров, разложенных французскими солдатами на Красной площади. В костре этом вместо дров горели комоды, диваны, стулья и зеркала. Перед последними еще, может быть, недавно прихорашивалась какая-нибудь московская модница, не думая о том, что скоро ее изящная мебель пойдет у французов на растопку под котлы, и будут варить они в этих котлах солонину, приготовленную ее ключницей для ее многочисленной прислуги.
Глава XIX
видав, что барин вернулся только с Аксеном, Анисья сильно затосковала. Ольга Бельская, которой она прислуживала, принимала большое участие в ее горе; она сама испытывала, как тяжело не иметь вестей от любимого человека и ежеминутно думать, что он, может быть, ранен или умирает вдали от всех близких и некому его ни поберечь, ни успокоить. Они обе много наслышались от раненых и фельдшера о том, какие бедствия и лишения переносит войско в переходах и в деле, и не раз плакали втихомолку, представляя своих мужей голодными и чуть живыми.
Хотя Григорий Григорьевич Роев, вернувшись к своим, не только не рассказал о всех ужасах оставленной жителями Москвы, но запретил и Аксену болтать о том, что видел, но тот не раз намекал и проговаривался о виденном, а тут еще стали доходить до них слухи, что Москва горит.
Только что молодая Роева вышла в детскую, чтобы заснуть немного, пока ее свекровь посидит у раненого Николая Григорьевича, как в комнату тихо вошла Анисья и бросилась ей в ноги.
- Голубушка, барыня! - просила она. - Отпустите меня, неразумную, в Москву. Моченьки моей нету, так вот слезы и льются… все равно умирать нам всем от руки басурмана, так уж лучше с ним - с Прокофием.
- Что это ты выдумала, Анисья! - воскликнула Прасковья Никитична. - Как тебе, молоденькой, идти одной да еще в такое ужасное время!..
- Я не одна пойду, барыня! - продолжала Анисья. - Со мной идет деверь и еще несколько из наших… Пустите, барыня, ради Христа, пустите! Меня свекруха не пускает, да уж я от нее убегу. Только вы меня пустите!
- Как могу я тебя отпустить! - отвечала Роева задумчиво. - Делай сама, как знаешь!
- Ну, так вы уже, голубушка барыня, никому не сказывайте, что я затеяла. Завтра до рассвета меня уже не будет здесь. Простите меня, бедную!
- Господь да хранит тебя! - ответила грустно Роева и, сняв с шейной цепочки один из образков в серебряной оправе, благословила им Анисью.
Та со слезами целовала ей руки и просила прощения, что оставляет ее.
- Кабы не сушила меня мысль о муже, - говорила она, всхлипывая, - век бы с вами не рассталась: вы мне - что мать родная.
- Как же ты пойдешь? - спросила Роева, подумав.
- Да так, матушка Прасковья Никитична, как на богомолье ходят. Только в котомку положу белье и сарафанишко, что ни на есть хуже, чтобы не позарились на них басурмане. Сама обуюсь в лапти, возьму палку да и - марш…
- А деньги-то у тебя на дорогу есть?
- Полтина медью есть. Я ее в мешочек маленький вместе с золотыми серьгами да кольцами положила и в котомочку припрятала.
- Вот тебе десять серебряных гривенников! - сказала Роева. - Только ты их в мешочек не клади, а положи в ладанку и привяжи на шнурок образа.
Анисья снова бросилась целовать руки и даже колени Прасковье Никитичне.
- Ну иди с Богом! - отпустила ее Роева. - Пора тебе в путь-дорогу собираться.
При этом она ее поцеловала и снова перекрестила, а та поклонилась ей в ноги.
На следующий день, когда молодая Роева наблюдала, как няня моет и одевает детей, вошла в детскую Мавра, свекровь Анисьи.
- Уж и сказать не могу! - заохала она. - Не могу сказать, что наша-то непутевая сделала!
- О ком ты говоришь? - спросила Роева, догадываясь, однако, что речь идет о беглянке.
- Да Анисья-то!.. Ведь убежала с теми, что в Москву ушли.
- Вот как!.. - протянула Прасковья Никитична.
- И бесстрашная же какая!.. Не боится антихриста окаянного. Да и Прокофий-то мой хорош! Нужно ему было в Москве оставаться. Куда ему с антихристом справиться! Погубит он только душу свою христианскую, непременно погубит!
- Наполеон - такой же человек, как и все мы! - успокаивала ее Роева. - Он тоже христианин.
- Какой же он христианин, голубушка барыня, коли в храмах Божьих он конюшни устраивает!
- Как конюшни? - ахнула Прасковья Никитична.
- А вот послушайте, что рассказывает плотник, который из Троицко-Сергиевского монастыря недавно вернулся… Пришел, говорит, в монастырь кузнец из Москвы, насилу от нехристей вырвался. Стали они, вишь, его звать коней им подковывать. Он было сначала не прочь. Что ж, думает, худого нет в том. Да как увидел, что кони-то ихние в храме Божьем стоят, так он со страху и остолбенел. Глядит он и глазам своим не верит: со святых икон оклады дорогие сорваны, а сами-то иконы, что побольше, вместо перегородок в стойлах поставлены.
- Не может такого быть! - в ужасе воскликнула Роева.
- Клянется именем Христовым, что говорит правду. Все сам от кузнеца слышал. А тот, как из Москвы выбег, так без шапки, как был, к Троице прибежал да монахам все это и рассказывал… Да вот еще какую весть тот кузнец принес: нехристи-то, вишь, сюда к нам идут…
- Что ты! Что ты, Мавра! Зачем им сюда забираться!..
В эту минуту раздались по всему дому беготня и отчаянные вопли. Прасковья Никитична бросилась к двери узнать, что случилось, и на пороге столкнулась со своей свекровью.
- Скорей! Скорей все укладывай! - кричала та вне себя от волнения. - Я пока с Николушкой побуду, а ты присмотри, как прислуга все укладывает и грузит на возы.
- Куда же мы? - спросила испуганно молодая Роева.
- Бежим в Катюшино… Другого спасения нет. Скорей, скорей все укладывай, что понужнее. Да серебро и золотые вещи с собой забирай. А остальное все Григорий Григорьевич в землю зароет.
- Господи! Да что же это такое? - завопила Мавра.
- Ступай помогать молодой барыне! - прикрикнула на нее старушка. - А ты, Пашенька, - обратилась она снова к невестке, - о вещах Миколушки не заботься. Я все сама для него уложу.
- Вы его не испугайте, матушка!
- Ишь что выдумала! Он спит себе да похрапывает. Рад, видно, что лихорадка перестала трясти. Ну а ты иди скорее, иди же!
Начались опять шумные сборы. Вся прислуга бегала впопыхах, больше охая, нежели делая дело. Старушка Роева неторопливо укладывала белье, платье и все необходимое для перевязки раны своего сына, предоставляя невестке все заботы о сборе провизии и остальных вещей. Вскоре нагружены были два воза, запрягли их, и, прежде чем раненый молодой Роев проснулся, все было готово к отъезду его и всех остальных. Ему осторожно сообщили о необходимости уехать в деревню, помогли одеться и выйти в столовую. Затем все присели перед дорогой, чтобы путь был благополучен, помолились на образа и стали прощаться с остававшимися. Рыдания заглушали слова, все прощались, словно никогда уже не надеялись более свидеться.
- Береги себя, Григорий Григорьевич! - просила Анна Николаевна, обняв мужа. - Приезжай скорее к нам! Помни, если что случится, у нас другого защитника нет, кроме тебя. Николушка болен, а племянник Павлуша еще подросточек.
- Хорошо, хорошо, матушка, не замедлю к вам перебраться. Лишь только все тут устрою - и тотчас к вам!
Он сам усадил в тарантас раненого сына, жену и невестку и помог им поудобнее устроиться. В это время в другой тарантас садились старушка Нелина с дочерью и сыном, а в повозки - ключница и остальная прислуга. Кучера сняли шляпы, перекрестились, подобрали вожжи и, хвастая друг перед другом умением ездить, пустили лошадей рысью. Повозки стали понемногу отставать, а возы просто двинулись шагом. У поворота на другую улицу к ним присоединился тарантас Краевых. Бабушка и внучка тоже направлялись в имение Роевых по приглашению доброй старушки и ее мужа.
Едва только экипажи скрылись, Григорий Григорьевич приказал прислуге поднять дерн в саду, выкопать довольно глубокую яму, сложить туда вещи и снова накрыть поднятым дерном. Точно таким же способом были зарыты остальные вещи возле самого берега пруда. Все это заняло немало времени; солнце стало садиться, пока вся эта работа была кончена.
- Закладывай дрожки! - приказал Григорий Григорьевич Аксену.
Но не успел кучер вывести лошадей, как в комнаты, чуть не кубарем, вкатился Мишка, должность которого была помогать лакеям в их деле. В то время таких мальчишек называли. "казачок".
- Французы в Подлипечье! - крикнул он, переводя дух после быстрого бега.
- Врешь! - крикнул на него Роев. - Казаков, видно, принял за французов.
- Ой, нет, барин! Французы - как есть французы.