- Так послушайте же! Обед был роскошный! - начала Замшина тоном хорошей рассказчицы, знающей себе цену. - Народу набралось изрядно. Ну и наша Дарья Андреевна Лебедева в том числе… Подошла она со всеми нами к подносу с закуской… а закуска была знатная, чего-чего там только не поставили! Вот она, выпив рябиновочки, только что стала закусывать свежей икоркой, как вбежал Алеша, младший сын именинницы; видно, с поздравлениями все утро рыскал - да и брякни сразу: "Французы через две недели в Москве будут!". Как услыхала это наша Дарья Андреевна, так и закатилась: истерика случилась с ней. Только и твердит: "Воды! Воды!.. Ой, душит меня, душит!" Все к ней: кто с одеколоном, кто с уксусом, кто со спиртом… развязали ей чепец. Она его в одной руке держит, в другой - стакан с водой. И все твердит: "Душит, душит… умираю! Ты меня, Алешенька, уморил". Тот извиняется, мол: "Сказал, что вся Москва говорит… Да и то, не всякому слуху и верить можно, Дарья Андреевна!" - добавил он, чтобы ее успокоить. А ей эта, видно, уж комедия и прискучила, она тотчас же и успокоилась. А как сели за стол, так не менее всех остальных кушала, даром что истерика с ней начиналась.
- Потеха да и только!.. - смеялась Анна Николаевна, махая правой рукой.
- Такая привередница, такая привередница! - продолжала гостья, складывая пухлые руки на груди и поднимая глаза кверху.
В это время лакей с прорванными локтями и нечесанной головой принес большой поднос с закуской, и началось подчивание. Замшина преисправно брала и с того, и с другого блюдечка той же вилкой, что и ела, и похваливала домашние соленья, прося поделиться рецептами.
- А слышали вы, матушка Анна Николаевна, - обратилась она опять к хозяйке дома, - что поговаривают об ополчении? Государь-то, вишь, прибыл в ночь на двенадцатое.
- Как не слыхать! Николаша наш в Кремль бегал, еле протискался: народу там набралось видимо-невидимо, на площади была такая давка - яблоку негде упасть. Если бы не будочники, не доехать бы ни одному экипажу до собора. Николашу знакомый квартальный провел и поставил у самых южных дверей, через которые вошел в собор государь. И Николаша видел его, вот как я вас вижу.
- Во-о-от как!.. - протянула Замшина, видимо, стараясь запомнить все подробности, чтобы затем разносить их по городу.
- Когда государь вышел на Красное крыльцо, раздался звон колоколов и народ закричал "ура!". Со всех сторон послышалось: "Веди нас, отец наш, умрем или победим злодея!". Государь постоял несколько минут на крыльце.
- Говорят, государь очень изменился в лице.
- Сильно изменился наш батюшка, похудел, лицо темное, грустный такой!.. Встречал его наш преосвященный Августин с крестом в руках.
- Да, митрополит наш Платон уж стар. Где ему встречать! Ему под восемьдесят лет. Он едва на ногах держится…
- Куда ему! Вот и встречал государя его викарий, преосвященный Августин. Государь выслушал его приветствие с глазами полными слез и благоговейно молился все время благодарственного молебна.
- По случаю чего же был благодарственный молебен? - полюбопытствовала Замшина.
- По случаю благополучного окончания войны с Турцией, - пояснила молодая Роева, видя, что ее свекровь затрудняется с ответом.
- Одна война кончилась, - кивнула Замшина, - а другая, худшая, - уже в разгаре. А что же это ваших благоверных не видно? - обратилась она к обеим дамам. - Уехали в дворянское собрание?
- Оба уехали! - поспешила ответить словоохотливая Анна Николаевна. - Вот до вас мы сидели с Пашенькой и все поджидали их.
- Раненько поджидать стали. Чай, только теперь начались пожертвования. А мой-то Михаил Михайлович все сиднем сидит со своими больными ногами. Досадно даже смотреть на него…
- И мы не много знаем. Слышали, что было воззвание к народу, а в чем оно… тоже не знаю. Вот наши вернутся, нам все и расскажут.
- Уж вы, голубушка Анна Николаевна, позвольте мне посидеть, пока они не приедут.
- Еще бы! Очень рада!..
Долго еще пришлось болтать барыням в ожидании Роевых, пока те, наконец, прибыли.
- Ну что? Что Государь? - крикнули в один голос обе старухи, едва только появился в дверях старший Роев.
- Ну уж манифест! - ответил тот, разводя руками. - Все мы плакали, когда Растопчин читал нам его. Постойте, дайте вспомнить хоть главное из него, - сказал он, садясь и обтирая себе лоб и шею клетчатым бумажным платком, и, немного помолчав, начал цитировать слова манифеста: - "Неприятель вступил в пределы наши… он положил в уме своем разрушить славу и благоденствие России. Мы, призвав на помощь Бога, поставляем в преграду ему войска наши, кипящие мужеством и стремящиеся попрать неприятеля; но притом полагаем нужным собрать внутри государства новые силы в защиту домов, жен и детей. Да встретим в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицина, в каждом гражданине - Минина. Соединитесь все с крестом в сердце, с оружием в руках…"
Слезы помешали Роеву закончить.
- Вот так мы все плакали! - сказал он, наконец немного справившись со своей слабостью. - Прочитав манифест, Растопчин указал на залу купечества, сказав: "Оттуда посыплются миллионы, а наше дело выставить ополчение и не щадить себя". И в какой-нибудь час было поставлено, восемьдесят тысяч ратников от одного нашего московского дворянства. Каждый из нас обязался поставить десять ратников со ста душ. В это время вошел государь, и мы крикнули все в один голос: "Не пожалеем ни себя, ни детей наших для спасения отечества!". - "Иного я от вас и не мог ожидать, - сказал государь с чувством. - Вы оправдали мое о вас мнение". Из дворянской залы государь прошел в купеческую, где уже было собрано до тринадцати миллионов рублей. Когда он благодарил купцов за их рвение, с которым те жертвовали капиталом, они отвечали: "Мы готовы жертвовать тебе, отец наш, не только имуществом, но и собой!".
- Ай да купцы! - воскликнула восторженно старуха Роева. - Сами в ополчение идти собираются. Молодцы! Право, молодцы!
- И дворян немало записывается, а Николай Никитич Демидов и граф Мамонтов взялись за свой счет содержать по целому полку. И Никола наш не отстает от других - тоже записался в ополчение…
- Что? - воскликнула вне себя Анна Николаевна. - Наш Николушка записался в ополчение?..
- Что ж тут удивительного, матушка! Когда купечество идет сражаться, так неужто нам отставать?
- Никак ты, Григорий Григорьевич, на старости лет помешался! - прервала его крикливо жена. - Дозволить единственному сыну нашему записаться в полк, когда началось вторжение неприятеля. Я ни за что не допущу этого! Пусть из головы он своей выкинет эту дурь!..
- Матушка! - пробовал уговорить старуху Роев. - Не он один ведь идет! Сотни молодых почитают за счастье послужить отечеству…
- Перестань глупости говорить!.. Хорошо идти холостым. А наш-то женатый, двое малюток! Подумал ли ты об этом?.. Да я до этого ни за что не допущу. Как записался, так и выпишется!..
- Этого сделать никак нельзя, матушка! - сказал твердо, но почтительно молодой Роев. - Это не шутки какие! Если записался - так уже служи!
Тут молодая Роева, все время крепившаяся, не выдержала и, громко зарыдав, бросилась к мужу.
- Видишь, чего настряпали! - продолжала Роева надорванным хриплым голосом. - Полюбуйся! - указала она на невестку - А! Хороша!.. Молодую жену, старуху-мать, малых детей, все бросить и идти подставлять лоб под пулю окаянного француза! И чтобы я допустила это? Ни за что! Сама к графу Мамонтову пойду… к Маркову… к государю!..
- Матушка! - сказал негромко молодой Роев. - Раз я решил идти сражаться за отечество, ни вы и никто не вправе запретить мне это.
- Убил, убил меня! - закричала старуха, хватаясь за голову. - Ох, ох, ох!..
И она замертво повалилась на стул.
- Доктора! Скорее доктора! - крикнул сыну старик Роев, бросаясь за водой, меж тем как молодая Роева развязывала ленты нарядного чепца и расстегивала капот у лежавшей без чувств старухи.
- Умерла? - спросила с испугом Замшина, взяв похолодевшую руку Анны Николаевны.
- Что это вы, Анфиса Федоровна! Просто сильный обморок… Поддержите немного голову матушке, а я сбегаю наверх за одеколоном.
- Нет уж, увольте, голубушка! Страх как боюсь я покойников. Да и домой мне пора… Чай, мой Михаил Михайлович невесть что думает… Ужо Фомушку пришлю узнать, что с Анной Николаевной.
И Замшина торопливо засеменила к выходу, и она была уже на площадке лестницы, как ее чуть не сбил с ног Роев. Он бежал с бутылкой уксуса в руках, за ним летела стремглав целая толпа женщин, кто с водой, кто с тазом, кто с полотенцем…
- Извините, Анфиса Федоровна! - бросил Роев, не останавливаясь. - Не могу проводить вас. Сами видите!..
- Э, батюшка! До того ли тебе!
- Палашка! - крикнул Роев, повернув голову к прислуге. - Кликни барыне ее лакея!
Одна из женщин бросилась со всех ног вниз по лестнице и, еще не отворив дверь в кухню, крикнула уже:
- Фомка, а Фомка! Барыня твоя уезжает.
На ее зов выскочил лакей в запачканном казакине. От него так и разило махоркой. Видимо, он только что бросил трубку.
- Экипажа нет-с! - произнес он грубо.
- Как нет? Где же он?
- Молодой барин поскакали на нем за доктором.
- Вот еще оказия! - проворчала Замшина с досадой. - Ну веди меня, коли так, наверх. Да смотри, поосторожнее, дурак. Ишь, смял мне шаль, косолапый!
Когда Замшина опять вошла в комнату Роевых, Григорий Григорьевич тер жене виски уксусом, а Прасковья Никитична растирала ей руки и ноги.