- Это моя бедная фессалийка, - сказал Главк. - Я ее еще не видал после моего возвращения в Помпею. Послушай, какой у нее милый голосок!
Когда песня, к которой они прислушивались, окончилась, Главк бросил несколько серебряных монет в корзиночку и воскликнул:
- Мне нужен этот букетик фиалок, маленькая Нидия; твой голос сегодня звучнее, чем когда-либо.
Едва заслышала слепая хорошо знакомый голос афинянина, как она повернулась в его сторону и спросила:
- Так ты уже вернулся?
- Да, дитя мое, всего несколько дней, что я опять в Помпее. Сад мой по-прежнему нуждается в твоем уходе, - надеюсь, ты посетишь его завтра. И помни - в моем доме никаких венков, кроме сплетенных искусными руками Нидии, не должно быть!
Девушка ответила веселой улыбкой и Главк, взяв выбранные им фиалки, продолжал свою прогулку.
- Так это дитя пользуется твоим покровительством? - спросил Саллюстий.
- Да, бедная рабыня заслуживает этого участия. К тому же она моя землячка; она родом из страны божественного Олимпа, который осенял ее колыбель, - она из Фессалии.
- Не знаешь ли ты каких либо подробностей ее судьбы? В ней есть что-то особенное; каким-то благородством проникнуто ее существо.
- Она не лишена ума, как мне не раз приходилось замечать, а также и деликатности, так что, вероятно, из хорошей семьи; слепа она от рождения. Думаю, что какой-нибудь работорговец - в Фессалии они издавна занимаются этим постыдным промыслом - украл ее у ее семьи еще ребенком, вследствие чего она родины своей не помнит. Здесь же продали ее некоему Бурбо, содержателю гладиаторского погребка; когда этот последний разобрал, что ее прекрасные, чистые глаза, за которые он заплатил деньги, слепы, что торговец его обманул, - он начал очень плохо обращаться с несчастной, пока, наконец, пришел к заключению, что, как цветочница, она может пением и своим искусством плести венки доставлять ему ежедневно порядочной доход.
- Но поразительно, как уверенно ходит она со своей палочкой по многолюдным улицам города!
- Да, это поистине чудо! - воскликнул Главк. - Быстро и ловко скользит она среди самой густой толпы, избегая всех опасностей и находит, несмотря на окружающий ее вечный мрак, дорогу в самых запутанных переулках. При этом ей, конечно, на руку, что жители питают к слепцам нечто в роде суеверного почитания и потому с нежной заботливостью спешат уступить дорогу, заслышав ее робкие шаги.
После некоторого молчания, Главк взял своего друга за руку и оказал:
- Знаешь, какая мне пришла мысль в голову: слепая недаром повстречалась нам. Она, при всей кажущейся веселости, все же имеет вид удрученный и страдальческий, а я теперь как раз знаю хозяйку, у которой ей весь век будет хорошо житься!
- У твоей будущей супруги, вероятно? - спросил его друг.
- Ты легко угадал, - ответил Главк смеясь и добавил:- мы так много денег тратим по пустякам, а тут богам угодное дело можно сделать!.. да, да, я сегодня же еще попробую ее выкупить!
- А я буду помогать тебе торговаться, - сказал Саллюстий. - На обратном пути пойдем мимо того темного погребка и, надеюсь, мы в состоянии будем тотчас же уладить торг.
ГЛАВА II. Таинственный египтянин
Теперь перед двумя нашими прогуливающимися друзьями открывалось голубое и сверкающее море. У этих прекрасных берегов, оно как будто отказывалось от преимущества быть страшным и опасным - так мягко и красиво волновалась вода под набегавшим на нее легким ветерком, так разнообразны и ярки были отражавшиеся в нем облака и так силен и ароматен был воздух, проносившийся над его поверхностью!
В кристально-прозрачной воде бухты, против которой виднелся спокойно-величавый Везувий, колыхались нарядные яхты, служившие для увеселительных прогулок богатых жителей Помпеи. Тут же стояли и торговые корабли, между которыми скользили взад и вперед по зеркальной поверхности бухты рыбацкие лодки, а далеко, впереди виднелись стройные мачты на судах флота, состоявшего под начальством Плиния.
На берегу сидел какой-то сицилиец, который рассказывал собравшимся вокруг него рыбакам и матросам диковинную историю про каких-то моряков, потерпевших крушение, и про услужливых дельфинов, сопровождая свой рассказ быстрыми жестами и выразительной мимикой своего подвижного лица. Такие точно рассказы можно услышать и теперь, по соседству с прежней Помпеей, на любой набережной Неаполя.
Главк со своим спутником отыскали самое уединенное место на берегу; там уселись они на выступе скалы и с наслаждением дышали чистым воздухом, освежаемым приятным, долетавшим с моря ветерком. Саллюстий наставил руку, защищаясь от яркого солнца, а грек сидел, облокотясь на камень, не боясь солнца, которое пользовалось таким почитанием у родного ему народа и наполняло его сердце поэтическим восторгом. Спустя некоторое время, он заговорил:
- Тебе известно, друг мой, что с тех как я, благодаря знакомству с тобой, переселился из Афин в Помпею и устроил здесь свой дом, я не хотел дольше откладывать женитьбу. Искать невесту мне не было надобности, так как Тона, дочь наших афинских соседей, давно, по обоюдному согласию родителей, была мне предназначена. Вот я и отправился на корабле, чтобы привезти невесту, о которой со смерти моих родителей, вот уже три года, я ничего не слыхал, но в расположении ее я ни минуты не сомневался. Да ты слушаешь, Саллюстий?
- Рассказывай дальше, - сказал Саллюстий, следивший за двумя порхавшими перед ними бабочками. - до сих пор я знаю твою историю.
- Приезжаю я в Афины, - продолжал Главк, - и нахожу к величайшему моему удивлению, что в доме соседей наших все изменилось. Особые обстоятельства заставили семью эту, год тому назад, переселиться в Александрию. Не долго думая, отправляюсь туда и там узнаю, что родители Ионы умерли жертвой свирепствовавшей там эпидемии, а дочь поручили попечениям одного богатого человека, который с ней и с ее братом приехал сюда, в Помпею.
- Таким образом твое, по-видимому напрасное, путешествие завершилось как нельзя лучше! - весело вставил Саллюстрий.
- Тем более, что здесь Иона, которую я не замедлил разыскать, так тепло меня встретила, как будто мы никогда и не разлучались. Но так как я застал ее в печальное время - дни уединения, которые она посвящала памяти своих умерших родителей, то я еще не знаю ближайших подробностей ее положения.
- Ну, да они не могут иметь значения, раз ты в ней самой уверен! - заметил беспечный Саллюстий. - Как я рад с нею познакомиться! Что она хороша собой и благородного характера это само собой разумеется, так как она твоя избранница.
Главк собрался что-то возразить своему доверчивому другу, когда послышались приближающиеся тихие шаги. Оба друга оглянулись на шорох гравия и оба узнали приближающегося.
Это был человек лет около сорока, высокий, сухого и нервного сложения. Бронзовый цвет лица указывал на его восточное происхождение; в чертах его было как будто что-то греческое - именно лоб, рот и подбородок, но слишком выдающийся и загнутый нос и торчащие скулы лишали это лицо мягкости и округлости линий, которые свойственны даже и немолодым греческим лицам. Большие, черные, как ночь, глаза его постоянно горели и какое-то унылое спокойствие и глубокая задумчивость всегда светились в величественном взгляде этих властных глаз. Походка и вся осанка его была необыкновенно уверенная и гордая; чем-то чуждым веяло от этой строгой фигуры, а покрой и темный цвет его длинной одежды еще усиливали это впечатление - чужого. Молодые люди приветствовали подошедшего, но в то же время сделали пальцами, по возможности незаметно, известный знак, имевший силу предотвращать "порчу", потому как Арбак, подошедший к ним египтянин, пользовался славой дурного глаза.
- Как обеднела теперь Помпея, - сказал с холодной, но вежливой улыбкой Арбак, - когда щедрый Главк и вечно веселый Саллюстий пребывают вне ее стен!
- Однако, до сих пор Арбак не был известен за человека легко награждающего других похвалой, хотя бы и льстивой, и поэтому мы не должны очень-то гордиться свойствами, которые он нам приписывает, - заметил Саллюстий.
- Какая должна быть нежная и чуткая совесть, которая так легко пробуждается, - возразил Арбак, - и теперь я уж действительно похвалю! - добавил он выразительно и не без насмешки.
- Перед мудрым Арбаком мы охотно признаем себя учениками, но не тогда, когда ему вздумается читать нравоучения, - сказал Главк и легкая краска гнева покрыла его лицо.
- Все, что Афины имеют лучшего - выпито ими из Нила, - возразил Арбак, глядя пронизывающим взором на грека, - Афины, да и весь мир черпал оттуда! Это забывается только очень легко! Однако, я вижу, что тени становятся длиннее, а жизнь наша одним днем короче. Поэтому вы правы, - продолжал он мягким, печальным голосом, - пользуясь временем, пока оно еще вам улыбается. Роза вянет быстро, аромат ее скоро улетучивается, а нам, Главк, нам, пришельцам в этой стране, вдали от праха отцов наших, что же остается нам как не наслаждение жизнью и жажда жизни - тебе первое, мне, быть может, второе.
Ясные глаза грека затуманились слезами.
- Ах, не говори, не говори мне о наших отцах, Арбак! Дай забыть, что была в мире другая свобода, чем римская, другое величие! Ах, напрасно будем мы вызывать тени предков с полей Марафона и из Фермопил!