- Претор, этими самыми моими глазами! Да и сам Арбак хвастался, что он поднес Главку наговоренное питье.
- Довольно теперь. Следствие должно быть отложено до более удобного времени. Арбак, ты слышишь обвинение против тебя? Что можешь ты возразить - ты еще ничего не говорил?
Обвиняемый ответил на злобные взгляды толпы презрительным движением, и быстро оправившись от первого смущения, на вопрос претора сказал спокойным, обычным тоном:
- Претор, это обвинение так нелепо, что едва заслуживает внимания. Мой первый обвинитель - благородный Саллюстий, ближайший друг афинянина! Второй - жрец; я уважаю его звание и его одежду, но, граждане Помпеи, вы знаете характер Калена, его алчность, его любовь к деньгам известны всем: показание такого человека всегда можно купить. Претор, я невиновен!
- Саллюстий, где ты нашел Калена? - спросил претор.
- В погребах Арбака.
- Египтянин, ты значит осмелился замкнуть там жреца - служителя богов, и за что? - опять сердито спросил претор, наморщив лоб.
- Выслушай меня! - сказал Арбак, поднимаясь со своего места, спокойно, но с видимым волнением в лице. - Этот человек пришел и грозил мне выступить против меня с обвинением, которое он здесь теперь высказал, если я не куплю его молчания половиной моего состояния. Все мои возражения были напрасны. Благородный претор и вы, граждане, - я здесь чужой, я знал свою невинность, но показание жреца против меня могло мне все-таки повредить. В таком затруднительном положении я заманил его в один из моих погребов, откуда его только что освободили, под тем предлогом, что это - кладовая с моими драгоценностями; я хотел его там продержать, пока судьба настоящего преступника не будет уже определена и, следовательно, угрозы Калена будут не опасны; я ничего дурного не имел против него и в мыслях. Быть может, я поспешил с моими мероприятиями, но кто из вас не признает справедливости самозащиты? Если я был виноват, то зачем же жрец не пошел со своим обвинением в суд, где я и должен был бы возражать ему? Почему он не обвинил меня, когда я обвинил Главка? Претор, это требует ответа; в остальном полагаюсь на ваши законы и требую вашей защиты. Поставьте меня перед судом, и я с покорностию приму его решение, но здесь не место для дальнейших объяснений.
- Это можно исполнить, - сказал претор. - Эй, сторожа! взять Арбака и караулить Калена! Саллюстий, ты отвечаешь нам за поведение и за обвинение. А теперь представление пусть продолжается…
- Что это? такое грубое пренебрежение к Изиде? - закричал Кален. - Кровь ее жреца вопиет о мщении; откладывать теперь справедливый суд, чтоб позднее он не состоялся вовсе? И лев останется без добычи. Боги, боги! Я чувствую, что устами моими говорит Изида: бросьте льву Арбака, бросьте льву!
Истомленный непосильным волнением, жрец окончательно свалился в судорогах, с пеною у рта катался он по земле, подобно бесноватому. Народ в ужасе смотрел на него.
- Это боги вдохновляют святого человека - отдайте Арбака на растерзание льву!
С этими криками сотни и тысячи людей повскакали со своих мест и бросились к египтянину. Напрасно останавливал их эдил. Напрасно, возвышая голос, претор напоминал законы: народ видел уже сегодня кровь и жаждал ее еще более… Возбужденная толпа уже позабыла всякое уважение к властям; призыв претора к порядку был не сильнее тростинки в бурю, и хотя, по его приказанию, стража стала шпалерами перед нижними рядами, где сидели более почетные и знатные зрители, но эта стена представляла лишь слабую защиту. Волны человеческого моря надвигались к Арбаку, чтобы распорядиться его участью. В страхе и отчаяньи, которое начинало побеждать его гордость, взглянул он на толпу, шумно подступавшую все ближе и ближе, и вдруг заметил сквозь оставленную в полотне навеса прореху - необычайное явление. Он увидел его первый, и врожденная хитрость подсказала ему надежду на спасение. Египтянин протянул руку вперед, лицо его приняло выражение несказанной надменности.
- Взгляните туда! - сказал он громовым голосом, заставившим смолкнуть толпу. - Взгляните, как боги защищают невинного! Ад высылает свои огни, чтобы отомстить моему обвинителю за несправедливый донос!
Взоры всех обратились по направлению его руки и с неописуемым ужасом увидели страшную картину: из вершины Везувия поднималась масса густого черного дыму в виде гигантского ствола. Черный ствол и огненные ветви громадного дерева все росли, при чем ветви - поднимаясь - меняли ежеминутно цвет: из огненно-красных, бледнея, становились мутно-розовыми, потом снова зажигались пожаром! Зловещая, мертвая тишина внезапно сковала все и вдруг, среди этого гробового молчания, раздалось рычание льва на арене, и, как эхо, откликнулся извнутри здания, более диким и резким голосом - тигр. Напуганные неподвижною тяжестью атмосферы животные как будто предчувствовали надвигающееся несчастие. Вслед за этим последовали жалобные вопли женщин, земля начала колебаться, стены амфитеатра пошатнулись и издалека донесся треск каких-то обрушивающихся крыш… Еще минута и - казалось - вся черная масса скатится всесокрушающим потоком с горы на собравшийся тут народ. Начался горячий пепельный дождь, смешанный с раскаленными камнями; он сыпался над виноградниками, совершенно уничтожая их, над опустевшими улицами, над амфитеатром, и, падая с шумом в холодные морские волны, захватывал собою громадное пространство… Теперь все было забыто: и справедливость, и Арбак, и зрелище; не существовало никаких преград и порядков; бежать, спасаться, укрыться - вот единственное желание, охватившее собравшихся, всех обуяла ни с чем несравнимая паника. Каждый спешил спастись, толкая и давя все вокруг; только стража оставалась еще неподвижна на своем посту у входов. Не обращая внимания на падавших, наступая на них, со стонами, проклятиями, криком и мольбами ринулись все к многочисленным выходам… Но куда бежать? Некоторые, боясь вторичного землетрясения, спешили домой, чтобы собрать что было поценнее и бежать куда-нибудь дальше, пока еще было время; другие, напуганные горячим, каменным дождем, который становился все сильнее и гуще, искали убежища под ближайшими крышами домов, храмов и где только можно было приткнуться. Но туча над горой все разрасталась, и соединяясь с выходившим из кратера густым дымом, совершенно заслонила солнце, и вскоре ясный дневной свет заменился полным мраком глубокой ночи…
ГЛАВА XIX. Отец и сын
Главк не мог даже понять, что с ним произошло; во сне ли это все или наяву, что он цел и невредим уведен с арены. Его привели в маленькую комнату в здании амфитеатра, дали ему одежду и все служители арены наперерыв старались приветствовать и поздравить его. Туда же чья-то сострадательная рука привела и бедную слепую, сгоравшую желанием как можно скорее убедиться, что Главк действительно жив и избавлен от позорной и мучительной смерти.
- Я, я тебя спасла! - рыдая восклицала Нидия. - Теперь я могу спокойно умереть.
- Нидия, дитя мое, моя спасительница!
- Дай руку, чтобы я чувствовала, что ты действительно остался жив! Да, это правда! Мы все же не опоздали и это - я, я тебя спасла!
Эта трогательная встреча была прервана отчаянными криками, раздавшимися из амфитеатра.
- Гора, землетрясение, беда!.. - раздавалось со всех сторон.
Служители и стража бросились бежать, предоставив Главку и Нидии спасаться, как они знают. Но афинянин, как только убедился в близкой опасности, вспомнил Олинфа: его судьба избавила также от когтей тигра, так неужели же оставить его теперь погибать от другой - не менее грозной беды? Главк взял Нидию за руку и поспешил в темницу, где был христианин, которого он застал стоящим на коленях, с горячей молитвой на устах.
- Вставай, мой друг, спасайся, беги! - кричал Главк, выводя пораженного Олинфа на воздух; он показал ему черную тучу, из которой сыпался пепел и камни, и испуганную толпу, в страхе разбегавшуюся во все стороны.
- Это - перст Божий! Слава Господу! - воскликнул в благоговейном ужасе Олинф.
- Беги, ищи твоих собратий, и старайтесь спастись! Прощай!
Олинф ничего не отвечал, даже не заметил, что грек удалился: так полна была его душа высоких молитвенных мыслей. Его горячее сердце всецело поглощено было прославлением милосердия Божия, а не страхом перед видимым проявлением Его могущества. Наконец, он решил идти и направился к выходу, но тут глазам его представилась какая-то открытая небольшая комната, где при мерцающем свете лампочки он увидел три распростертых на земле тела. Это была мертвецкая гладиаторов; он уже хотел пройти мимо, когда услыхал из глубины этой комнаты чей-то тихий голос, призывавший Христа.
- Кто здесь призывает Имя Сына Божия? - спросил Олинф, но так как никто не отвечал, то он вошел и увидел старика, который сидел на земле и держал на коленях голову умершего юноши. Полный неописанной скорби и любящего отчаяния, склонялся старец над мраморно-бледным лицом, которое он придерживал своими дрожащими руками. Сын его был мертв! Он умер для него и сердце бедного старика исходило горем.
- Медон! - с участием обратился к нему Олинф, - встань и беги! Господь приближается в вихре бури и грозы: спасайся, пока огонь не дошел сюда.
- Он был так полон жизни! не может быть, чтобы он был мертв! Подойди, приложи руку, верно сердце его еще бьется!
- Брат, душа его отлетела; мы в молитвах будем помнить о нем; а теперь ты не оживишь мертвого праха! Пойдем! Идем скорее; слышишь? это уже рушатся стены! Слышишь, как ужасно кричит народ в смертельном страхе! Не теряй ни минуты, идем!
- Я ничего не слышу, - горько сказал Медон и покачал седой головой. - Бедный мальчик, его любовь ко мне погубила его!