- В тюрьму его! Прочь его! - закричали в толпе, и из-за шума народа вдруг раздался чей-то звонкий голос:
- Вот и не нужно будет теперь губить гладиатора для диких зверей!
Это была молодая девушка, которая уговаривала Медона попросить сына выступить против тигра на предстоящем празднике в амфитеатре.
- Да, да, теперь будет пища для зверей! - закричали многие из толпы, совершенно утратившей всякое сострадание к несчастному обвиняемому. Его молодость и красота делали его еще более подходящим для арены.
- Принесите какие-нибудь доски или носилки, если есть под рукою: нельзя же тащить жреца, как какого-нибудь гладиатора, убитого на арене, - сказал Арбак.
Несколько человек удалились за носилками, а близстоявшие положили тело Апесида с набожным страхом на землю, лицом кверху. В эту минуту какая-то высокая, сильная фигура пробралась сквозь густую толпу народа и христианин Олинф остановился против египтянина. Но глаза его сначала обратились с невыразимою скорбью и ужасом на окровавленную грудь и обращенное к небо лицо, сохранявшее еще следы насильственной смерти.
- Убили! Рвение твое довело тебя до этого! Может быть, они узнали твое благородное намерение и поспешили убить тебя, боясь своего разоблачения?
Тут он поднял голову и, остановив на египтянине долгий, пронизывающий взгляд, протянул руку и сказал глубоким, громким голосом:
- Над этой юной жертвой совершено убийство. Кто убийца? Отвечай мне, египтянин, потому что я думаю, что это - твое дело!
При этом брошенном ему прямо в глаза обвинении, Арбак изменился в лице, но только на секунду; в следующий же момент черты его приняли выражение негодования и он гордо заявил:
- Я знаю дерзкого, который меня обвиняет, и знаю также, что побуждает его к этому. Мужи и граждане! этот человек - назарянин и притом самый вредный изо всей шайки, что же удивительного, что он в своей злости даже египтянина обвиняет в убийстве египетского жреца!
- Это верно, верно! я знаю эту собаку! - закричало несколько голосов. - Это Олинф, христианин, или, вернее, безбожник, потому что он отрицает богов!
- Успокойтесь, братья мои, и выслушайте меня! - с достоинством начал Олинф. - Этот убитый жрец перед смертию принял христианство. Он открыл мне волшебные фокусы египтянина и обманы, совершаемые жрецами в храме Изиды, и собирался вывести все это на чистую воду, во всеуслышание. В самом деле, кто стал бы преследовать его, этого безобидного иноземца, не имевшего врагов? Кто стал бы проливать его кровь, если не один из тех, которые боялись, что он выступит против них? А кто должен был более всего бояться его разоблачении? Арбак, египтянин!
- Вы слышите, вы слышите: он порочит жрецов! Спросите еще, верит ли он в Изиду?
- Верю ли я идолу? - смело сказал Олинф, и на ропот, пробежавший в толпе, безбоязненно продолжал:- Отойдите вы, ослепленные! Это тело принадлежит нам, последователям Христа, и нам подобает отдать ему, как христианину, последний долг. Я требую этот прах во имя Великого Творца, Который призвал его дух.
Слова эти были сказаны таким торжественным и повелительным тоном, что присутствующие не решились громко выразить ненависть, которую они питали к назарянам: все с напряженным вниманием следили за этой многознаменательной сценой. Темный фон деревьев, просвечивающие изящные очертания древнего храма на заднем плане, освещенном колеблющимся светом факелов, а впереди залитое ярким лунным светом тело убитого. Вокруг - пестрая толпа, представлявшая разнообразие лиц и выражении; немного поодаль, безумная, поддерживаемая стражей, фигура афинянина. На первом же плане два главные лица - Арбак и Олинф. Египтянин, выпрямившись во весь свои высокий рост, возвышался над толпой целой головой, сдвинув брови, с легким подергиванием губ, стоял он, сложив на груди руки, с выражением презрения на неподвижном лице. Христианин, полный достоинства, протянув левую руку к убитому другу, а правую к небу, стоял с величавым спокойствием и с печатью скорби на изборожденном морщинами челе.
Центурион выступил опять вперед и обратился к Олинфу с вопросом:
- Есть у тебя какое-нибудь доказательство против Арбака посильнее твоего личного подозрения?
Олинф ничего не отвечал; египтянин язвительно улыбнулся.
- Ты требуешь тело жреца, потому что он принадлежит, говоришь ты, к назарянской секте?
- Да, так, как ты говоришь.
- В таком случае, поклянись этим храмом, статуей Кибеллы, древнейшей святыни Помпеи, что он принял твою веру!
- Напрасное требование! Я отрицаю ваших идолов, я отвращаюсь от ваших храмов: как же могу я клясться Кибеллой?
- Прочь его! Прочь преступника, на смерть его! - закричали в толпе. - Бросить его на съедение диким зверям! - Теперь есть прекрасный кусок и для льва и для тигра! - зазвенел какой-то женский голос.
Не обращая внимания на крики, центурион начал опять:
- Ну, если ты не признаешь Кибеллы, назарянин, то кого же из наших божеств ты признаешь?
- Никого!
- Слышите, слышите, богохульство! - дико заревела толпа.
- О, вы, ослепленные! - заговорил, возвысив голос, Олинф. - Как можете вы верить деревянным и каменным изображениям? Думаете ли вы, что у них есть глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать ваши просьбы, и руки, чтобы помогать вам? Разве это немое, человеческими руками вырезанное изображение - богиня? Разве она создала людей, когда она сама создана людьми? Смотрите вот, и вы убедитесь сами в ее ничтожестве и в своем невежестве!
С этими словами, он подошел к храму и, прежде чем кто либо успел догадаться о его намерении, он столкнул деревянную статую с пьедестала.
- Вот ваша богиня, - видите: не может даже себя защитить! Разве это не вещь, недостойная богопочитания?
Дальше ему не дали говорить: такое неслыханное преступленье привело в ярость даже самых равнодушных. Как звери, набросились они на него, схватили, и - если бы не вмешательство центуриона, то разорвали бы его на части.
- Прочь! - крикнул воин. - Надо вести этого богоотступника к властям, мы и так уже потеряли тут много времени. Отведем обоих преступников к начальству, а тело жреца положите на носилки и отнесите в его дом.
В эту минуту, подошел к центуриону какой-то жрец Изиды и сказал:
- Именем нашей жреческой общины я требую эти останки нашего жреца.
- Отдайте ему! - сказал центурион. - А что, как убийца?
- Он или в беспамятстве, или спит.
- Не будь его преступление так ужасно, я бы пожалел его! Вперед, однако, пора! - И центурион двинулся, сопровождаемый стражей с обоими преступниками.
Народ стал расходиться; какая-то девушка подошла к Олинфу и сказала:
- Клянусь Юпитером, здоровый молодчик! Теперь для каждой кошки есть отдельный кусок! Ну и весело же будет, говорю вам, господа!
- Ура! Ура! - заревела толпа. - Один для льва, другой для тигра! Славно!
Повернувшись, чтоб тоже уходить, Арбак встретился глазами с глазами жреца, пришедшего за телом Апесида: это был Кален. Взгляд, которым последний посмотрел на египтянина, был так многозначителен и зловещ, что Арбак прошептал про себя: "Неужели он был свидетелем моего преступления?"
ГЛАВА XII. Оса, попавшаяся в сети паука
Благородный Саллюстий, в глубине души совершенно уверенный в полной невиновности Главка, спас своего друга от заключения в тюрьму, поручившись за него до окончательного приговора суда. Он держал его у себя в доме и, - совершенно не понимая причины его внезапного помешательства, усердно ухаживал за ним. Иона, тоже не веря, конечно, этому дикому обвинению, втайне подозревала, даже почти ни минуты не сомневалась, что убийство совершено Арбаком. Страдания ее, под тяжестью свалившегося на нее горя, были так сильны, что окружающие боялись, как бы она не сделалась тоже жертвой безумия. Несчастная должна была, согласно обычаю, участвовать в похоронной процессии Апесида, прежде чем осмелиться броситься к ногам претора с мольбой о справедливости по отношению к Главку. Но Арбак, не без основания считавший возможным, что какая либо случайность откроет его преступление, не оставался в бездействии. Он выхлопотал себе у претора полномочие поселить опекаемую им сироту у себя в доме, чтобы она не оставалась без защитника по случаю смерти брата и болезни жениха, и теперь торопился воспользоваться этим правом.
На рассвете, как это полагалось для молодых покойников, проводили тело Апесида со всеми жреческими почестями за город на кладбище, сохранившееся еще и теперь. Там, ложе с телом умершего поставили на приготовленный уже костер. Раздалось печальное пение и воздух огласился плачущими звуками флейт. В безутешном горе, Иона припала к погребальному ложу.
- Брат мой! брат мой! - вскричала бедная сирота, заливаясь слезами.