Почему-то прежде, когда смерть не раз подступала совсем близко, в разных обличьях, он не задумывался обо всем этом так, как сейчас. Почему? Не потому ли, что не видит возможности сопротивляться? А немецкий плен? Но там был противник, с которым можно было и нужно было драться - в любом положении, самом, казалось бы, безвыходном. А сейчас… Сейчас его могут убить эти красноармейцы - свои. Драться с ними? Немыслимо!
Что же оставит он после себя? Так ничего особенного и не успевший совершить.
Не успел освободить Самару. Не успел перехватить и остановить страшный предательский нож, нацеленный в спину революции и Советской власти. Ничего не успел! Хотя бы предостеречь Варейкиса - и то не успел. Жив ли он, председатель комитета, в данный момент? А если жив, чем можно ему помочь, когда сам - безоружный, под стволами винтовок - делаешь, быть может, последние свои шаги…
Ну ладно, выслушал он Муравьева до конца, тот раскрыл свои карты. И что же? Что сумел, что успел предпринять командарм Тухачевский?
Нет ничего томительнее вынужденного бездействия.
Нет ничего обиднее ощущения полной своей беспомощности.
И что может быть отвратительнее предательства?
Да, Тухачевский швырнул в самодовольную физиономию главкома-предателя все, что думал о нем. Но только назвать предателя предателем… этого еще явно недостаточно! Надо еще и обезвредить его, пока он не натворил беды непоправимой.
Не сумел, не успел обезвредить! Сам был обезоружен и арестован. Более того, сам был объявлен предателем, во всеуслышание. И ни в чем не повинные красноармейцы поверили. Поверили, будто командарм намеревался арестовать их командиров. Поверили в байку, будто красный главком разоблачил бывшего гвардейского офицера, дворянина, оказавшегося якобы белым провокатором.
Что может быть хуже положения, когда нет хоть какой-нибудь возможности опровергнуть возведенную на тебя чудовищную напраслину и клевету? Хотя бы минуту такой возможности, а там - будь что будет!
Прямо с пристани Муравьев повез его с собой по городу, обезоруженного, под конвоем. Разыграл дурацкий фарс на митинге. И когда кто-то легковерный истерично потребовал "расстрелять на месте белую сволочь", главком позволил себе снисходительно бросить через плечо:
- Всегда успеется…
Одни конвоиры передавали арестованного другим - теперь его ведут латыши. Эти шутить не любят. И не будут. По лицам видно: окаменевшие, неумолимые лица. Они сейчас видят в нем лишь заклятого классового врага, врага революции и народа.
Все. Дальше - тупик.
Железнодорожный тупик. И старый заброшенный вагон, трехосный. В полуразбитых окнах, там, где уцелела часть стекла, пламенеет оранжевое отражение светила.
Завели в пустой вагон, оставили сидеть на скамье. Как на скамье подсудимых. Но будет ли суд? Или - без суда и следствия?..
Сами все вышли. Слышно, как спорят по-латышски, - ему ни слова не понять. И вдруг голос по-русски:
- Здесь и расстреляем.
В вагон вернулись двое, и тот же голос - опять по-русски:
- Вставай! Выходи!
Вот и все. Хватило бы сил держаться достойно, не перечеркнуть честно прожитые годы последними минутами неуправляемой слабости.
Обидно! Обидно умирать так рано, успев так мало. И главное, быть убитым своими же, погибнуть от своей руки! И никто ведь никогда не расскажет этим подло обманутым бойцам, кого они расстреляли у одинокого вагона в дальнем заброшенном тупике. Самому, что ли, сказать? Не поверят, сочтут за хитрость, за трусость.
Тупик. Дальше - пути нет. Нет пути из тупика.
Знакомый металлический звук затворов… Ну, чего тянут?! Скорей бы уж!..
Вот снова заспорили по-латышски. И затем - по-русски - обратились:
- Знаешь, за что тебя?
- Знаю! За то, что большевик, - ответил со злостью, с нескрываемым вызовом. Пускай думают, что хотят, терять ему все равно нечего.
Ну что за народ латыши! Как медленно до них доходит! Глядят на него изумленно. И - ни слова. Да уж стреляйте, черт бы вас побрал! Не томите…
- Так… так ведь и мы тоже… большевики.
- А если вы тоже большевики, так знайте же…
И рассказывает все, что знает сам. Все, без утайки. Со всеми подробностями. Они сперва не верят, задают вопросы. Тухачевский отвечает на все их вопросы. Они слушают. И снова спорят меж собой по-латышски. Наконец:
- Вы свободны, товарищ командарм! Разрешите нам идти?
Нет слов ответить, нет дыхания.
Они тихо уходят. Кроме одного. Зачем этот один остался?
- Разрешите, я провожу вас, товарищ командарм? Куда прикажете…
Кто сказал, что нет пути из тупика?
31. ВРЕМЯ И ЛЮДИ
Нельзя было терять ни секунды. Задыхаясь от напряжения, перескакивая через две ступеньки, Иосиф Михайлович добрался до чердака. Отсюда - через слуховое оконце - хорошо видно, что с парадного входа все блокировано муравьевцами. С черных ходов, пожалуй, выйти можно, однако с тем лишь, чтобы упереться в каменную стену, окружавшую здание. Раньше в этом похожем на крепость здании был кадетский корпус, теперь - комитет партии, губисполком и редакция местных "Известий".
И все это - в осаде…
Поздно уже. И тишина нехорошая. Где остальные товарищи, что с ними сталось? Где член президиума губисполкома Шеленшкевич, где политкомиссар штаба Лавров, где политработники Чистов и Муратов? Не в лапах ли у Муравьева? Этот авантюрист ни перед чем не остановится…
Иосиф Михайлович вернулся на третий этаж, в комнату президиума, где не раз ночевал на диване - даже подушка в шкафу есть. Он снял трубку телефонного аппарата, покрутил рукоятку.
- Станция? Алло! Соедините меня…
- Никого не соединяем, - поспешно ответил бесстрастный голосок.
- То есть как это "никого"?!
- Дано распоряжение, - и отключилась.
Он с досадой швырнул трубку.
Шагал из угла в угол, пытаясь сосредоточиться, найти выход. Нельзя же бездействовать! А что можно сделать? Судя по всему, весь город в руках мятежного главкома.
Нет, какой же все-таки подлец! В такой момент - и удар в спину. Открыть врагу фронт…
Но надо что-то предпринимать. Что конкретно? Как?
Кто-то вошел в кабинет. Иосиф Михайлович оглянулся резко, схватился за кобуру - нелегко вам будет взять Варейкиса, сволочи!..
Увидав вошедшего, успокоился. Это был секретарь горкома Каучуковский.
- А, это вы…
- Что происходит, товарищ Варейкис?
- Вы что, с луны свалились? Измена, мятеж! Главком открыл фронт.
- Главком Муравьев?!
- Да, Муравьев! Я никогда ему не верил…
- Что же делать, товарищ Варейкис?
- Действовать! Непременно и решительно действовать… Вот что. Все партийные документы, все деньги надо убрать из здания, надежно припрятать. Ключи от сейфов у вас?
- Как всегда. Разрешите приступать?
- Сумеете выбраться? Ведь все блокировано.
- Сумею, не беспокойтесь. А вы как же?
- Не теряйте времени, действуйте. Главное - успеть!
Слышно было, как затопотал вниз по лестнице Каучуковский. Сейчас он уже на втором этаже, в парткоме… Открывает сейфы, быстро отбирает главное, складывает, заворачивает, аккуратно связывает сверток бечевкой… Сумеет ли выйти, проскочить?
Иосиф Михайлович не знал еще в те минуты, что все произошло именно так, как он себе представил: Каучуковский действительно связал отобранные бумаги бечевкой, затем деловито и непринужденно вышел из здания, усыпив бдительность стражей столь откровенной дерзостью, затем умудрился проскочить мимо заслона пулеметчиков…
Так. Что дальше? Спокойно. Прежде всего - спокойно!
Итак, на что и на кого можно рассчитывать? Симбирский коммунистический отряд - на позициях, Клим Иванов знал, когда и как отправить его из города под более чем благовидным предлогом. Если бы отряд остался в Симбирске… Если бы да кабы! Клим Иванов - такая же эсеровская штучка, как и главком. Все они одного поля ягоды! И щеголь Беретти из той же компании, не случайно его бронедивизион, нужный на фронте никак не меньше, чем коммунистический отряд, оказался в Симбирске и теперь - к услугам Муравьева. Было бы болото - черти найдутся!