– А если я скажу вам, что лично имела удовольствие лицезреть корчащегося в предсмертной агонии маркиза, испустившего дух в момент, когда я ещё не покинула его прескверную берлогу?
– Я не стану вам перечить…
Потеряв от изумления способность двигаться, Миледи устремила вызывающий взгляд на "Красного герцога".
– …Вы действительно покончили с маркизом, вот только имя его – де Жизор. Что же касается де Шале, то он, увы, жив, напуган, но жив, что, впрочем, сделает его лишь осторожней. Как изволите лицезреть, вы оказали нам дурную услугу, мадам.
В оцепенении, Миледи, просидела несколько минут, не имея возможности даже шелохнуться. Она размышляла над услышанным, пока, наконец, в неистовстве не прошипела:
– Тем не менее, я настаиваю на том, что выполнила свою часть договора, я не виновата, что какой-то глупец, решил выдать себя за де Шале! Мне не в чем себя упрекнуть, поэтому я требую, чтобы и вы, потрудились удовлетворить и мою просьбу, тем исполнив свое обещание!
– Хорошо, я согласен выплатить вам сумму, покрывающую с лихвой расходы на подобные предприятия.
– Монсеньор, я уже имела честь сообщить вам, что деньги меня не интересуют. Мне нужна лишь жизни моих врагов.
В этот миг, пламя дремавшее в камине, охватило в забушевавшем сверкающем танце буковую колоду, лежащую тут же, на свинцовой решетке, наполнив комнату ярким светом, озарившим искаженное ненавистью лицо молодой женщины. Заметив сие преображение, Ришелье, больше из интереса, не угасавшего в нем в отношении каждого, с кем приходилось иметь дело, что давало кардиналу в совершенстве разбираться в тонкостях человеческих душ, задал вопрос.
– Неистовое желание, читающееся в вашем взгляде, не удивляет, но оскорбляет,… тем не менее, потрудитесь объяснить, о ком вы говорите, и что является причиной столь величайшей ненависти к этим людям?
– Речь идет о моем бывшем муже, графе де Ля Фер, прячущим свое гнусное имя под мушкетерским плащом, укрывшись под странным прозвищем Атос. А ещё о маленькой потаскушке, его племяннице – Беатрис-Мари-Луизе де Силлег.
Оторвав отрешенный взор от огня, прищурив глаза, Ришелье принялся с пренебрежением разглядывать особу воспылавшую ненавистью к невинному ребенку. Тем не менее, не выказав не единой ноткой неприязни, он вновь обратился к гостье.
– Я, сударыня, могу понять, что бывшие мужья, порой, вызывают негодование…но, простите, чем провинилось перед вами сие невинное дитя, которое, если мне не изменяет память, почти с рождения, до сей поры, прибывает в одном из монастырей Иль-де-Франс?
Очевидно то, что вырвалось из уст прелестной особы, по мере углубления в разговор, а значит в воспоминания о презренном роде де Силлег, превращая её в желчную бледную Фурию, цепляющуюся за жизнь лишь надеждами на отмщение, далось ей не без труда.
– Это давняя и печальная история, монсеньор. Но могу заверить вас лишь в одном – пока жив хоть один нащадок рода де Ля Фер, я не успокоюсь. Но обычное убийство это не иначе как награда для них. Я заставлю их страдать, изнывать от горя, вымаливая у Неба милости в виде смерти!
При этих словах она оскалилась как затравленная волчица, глаза её пылали неистовством, а красивые изящные пальцы судорожно впились в резные подлокотники кресла. Ришелье с любопытством наблюдал за девушкой, и только тонкие лучики, едва заметных морщин, расходившиеся от уголков глаз, выказывали иронию. Выслушав гостью, погрузившуюся, незаметно для себя в экстаз вызванный предчувствием расплаты, он тихо спросил:
– Ну, а я чем могу помочь?
– Вы должны дать мне бумагу, которая позволит забрать девочку из монастыря и вывезти её за границу.
– Зачем?
– Я продам её османам, в один из самых грязных борделей востока. После этого я напишу письмо её дядюшке, презренному Атосу, где сообщу об участи его единственной племянницы, богатой наследницы и последней оставшейся из рода де Ля Фер. Не сомневаюсь, что мой подарок впечатлит бесстрашного мушкетера, пронзив раскаленным жалом его измученную душу. Он бросится искать девчонку, и вероятно, благодаря своей настойчивости, сообразительности, а так же верным друзьям, найдет её, но…это будет их последняя встреча. Я не дам им насладиться этой победой, и уничтожу их! И расправа будет столь кровавой и страшной, что все кто узнает о ней, содрогнутся!
Во время кратковременного затмения вызванного иступленной одержимостью, лицо прелестной особы исказила изуверская гримаса. Миледи устремила неистовый испепеляющий взгляд куда-то в потолок, как будто именно там, разворачивались, осязаемые одной ею события, кои она так страстно жаждала видеть наяву. Она замолчала, постепенно выходя из транса. Молчал и Ришелье. Пауза затянулась.
– О чем вы думаете, монсеньор?
– Я думаю о человечестве, и, признаться, впрочем, как обычно, подобные мысли не вселяют в меня надежды на лучшее. Я не вижу безоблачной счастливой участи наших потомков…перспективы для дальнейших поколений. Нет, не вижу. Напротив, чем дальше, тем будет хуже. Люди лишь удивляют меня маниакальной способностью к самоуничтожению. И, что особо огорчает, делают это с неимоверным удовольствием, затейливостью и желанием, огромным желанием. Но вот, что примечательно: подобные устремления весьма небезопасны, более того, рано или поздно, этот процесс выйдет из-под контроля. Он необратим. И когда человечество, бесконечно плещущееся в собственном самолюбовании, поймет, что воспрепятствовать всеобщей гибели уже невозможно, оно возьмется за спасение мира. Но колесо уже отпущено, и остановить его, не представляется возможным. Это крах.
Миледи глядела на кардинала, как на человека, только сейчас, на её глазах лишившегося рассудка.
– Простите, монсеньор, вы это о чем?
– Да так, мысли вслух. Теперь о деле. Вы видите на столе кошелек туго набитый золотыми экю?
– Да, вижу, Ваше Преосвященство.
– Сие предназначается вам. Здесь вполне существенная сумма, наверняка, способная скрасить те неудобства, которые вы претерпели, исполняя мою просьбу.
Глаза женщины округлились от неожиданного предложения, идущего вразрез её интересов.
– Вы меня превратно поняли…
– Нет, мадам, это вы ошиблись…
Спокойно произнес Ришелье, заставив Миледи прерваться, так как в его голосе и интонации было столько властности и уверенности, что девушка была вынуждена замолчать.
– Вы Гарпия мадам, но в моём присутствии, ни дай вам Бог, ещё раз попытаться вынудить ангелов плакать. А теперь, берите деньги, и прощайте. И не станем ждать того момента, когда мы окончательно наскучим друг другу, потому, что та малость, которую я узнал, склоняет меня к нежеланию узнать большего. Прощайте.
Раздосадованная и униженная Миледи, будто невзначай подхватив кошелек, демонстративно небрежно выказав почтение кардиналу, медленно направилась к двери. Она оглянулась, кода, на пороге, весьма неожиданно, её окликнул Ришелье.
– Да, и запомните, мадам…я, с детьми, не воюю.
ГЛАВА 8 (102) "Кладбище аббатства Сен-Жермен"
ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.
Узнав от Бикара, о несчастье, постигшем его друга, кавалера де Ро, де База, без промедлений отправился в Сен-Жерменский фобур. Он нещадно подгонял рысака, терзая острыми шпорами бока вороного, будто стремился успеть к тому последнему и единственному рубежу, где решалась его судьба. Преодолев тесноту улиц правого берега и оставив за спиной башни и мосты Сите, анжуец миновав городские ворота, Сен-Мишель, пустил жеребца в галоп, пугая одиноких прохожих, прогуливающихся, под ласковыми лучами солнца, вдоль крепостных стен. Наконец шевалье, натянул повод, заставив коня остановиться, и спрыгнув, ощутил подошвами землю, быстрым шагом направился к небольшому домику, утонувшему среди буяющей яркой зелени, в глубине уютного дворика. В два прыжка поднявшись на крыльцо, он будто не замечая маленького бронзового молоточка, висящего прямо перед глазами, забарабанил кулаками в дверь с такой силой, словно желал разнести её в щепки. Анжуец продолжал стучать всё настойчивее, пока дверь не отворилась, и на пороге не показался пожилой мужчина, в выцветшем, некогда коричневом колпачке, удивленно глядевший на гостя.
– Простите сударь…
С некоторым вызовом произнес дворянин.
– … я непременно желал бы увидеть виконта де Сигиньяка!
С явным нетерпением, тяжело дыша, задал вопрос гость. Человек в колпаке, молча, глядел на незнакомца, будто не совсем понимая, о чем идет речь, что воззвало шевалье к возгласу:
– Сударь! Вы метр Трювало?
Будто не желая брать во внимание горячность визитера, мужчина, с виду обычный ремесленник, протянул.
– Да, Трювало, это я.
– И, стало быть, дом, куда я непременно стремлюсь попасть, является единственным вашим прстанищем?!
– Да, это так.
С ещё большей невозмутимостью ответил хозяин дома.
– В таком случае это дает мне право полагать, что господин виконт де Сигиньяк именно здесь, снимает комнату?!
– Да, и это правда.
– Так, где же он, черт вас подери?!
Вскипая от нетерпения, завопил шевалье. Облаченный в сети невозмутимости, не более, чем гость окруженный нетерпением, хозяин дома спокойно произнес:
– Сударь, отчего вы так кричите? И зачем ломаете дверь? Здесь, если вы не слепы, имеется кольцо и колокольчик, вот шнурок.
– Да к дьяволу ваши шнурки и колокольчики!
Готовый броситься на ремесленника заорал Гийом, но, в последний момент, с неимоверным усилием усмирив свой пыл, фальшиво изображая спокойствие, отчеканил.
– Ну, хорошо, хорошо, простите…я погорячился…
Испепеляя глазами хозяина, он слегка кивнул.
– … Прошу лишь незамедлительно предоставить мне возможность увидеть месье де Сигиньяка.