- Что-нибудь случилось, граф? Вы врываетесь сюда, будто Менелай, узнавший о похищении жены Парисом, а на лице написан такой ужас, будто это не Алкмена, а вы сами увидели в детской колыбели Геракла двух страшных змей.
- Ваше величество, - стараясь говорить спокойным голосом, ответил Лесдигьер, - мне сказали, что вы уже выехали, поэтому я так торопился.
Говоря это, он внимательно осматривал комнату и наконец, остановил взгляд на злополучной шкатулке, спокойно лежащей на банкетке близ туалетного столика.
- Я вижу, мадам, ваш наряд уже закончен, остались лишь некоторые детали.
- Да, Франсуа, сейчас я подберу брошь и ожерелье и буду вполне готова. Останется только надеть перчатки, подаренные мадам Екатериной.
Лесдигьер вздрогнул.
- Какие перчатки? - быстро спросил он.
- Да те самые, которые вы уже видели. Они лежат в ларце, у туалетного столика, - небрежно ответила Жанна, глядясь в зеркало и поправляя прическу.
- Откуда вы знаете, что это подарок Медичи?
- Она сама мне сказала, когда приходила сюда недавно.
- Королева-мать приходила сюда?
Она удивленно посмотрела на него:
- Что же в этом плохого, Лесдигьер?
- А вы… надевали уже эти перчатки?
- Нет еще.
- А королева просила вас об этом?
- Она не настаивала, но выразила надежду, что они очень подойдут к моему наряду.
- А вам самой они нравятся?
- Они великолепно выполнены, я уже успела их рассмотреть.
Лесдигьер похолодел: сам не зная почему, но он сомневался в последних словах миланца - следствие перенапряжения нервов.
- Как! Вы брали их в руки?
- Ну да, что же тут такого? Ее понимаю, почему это вас удивляет. Хотите, я надену их, чтобы вы полюбовались, как они будут сидеть на моих руках?
- Нет! - вскричал Лесдигьер.
Она оторвалась от зеркала и повернулась к нему. На ее лице было удивление, граничащее с испугом.
- Что с вами, граф? Вы так смотрите на меня, будто видите впервые.
- Я хочу спросить, хорошо ли вы себя чувствуете?
- Я? Великолепно. Я свежа и бодра, как никогда, хотя мне и не очень хочется ехать на бал, где опять до утра будут продолжаться надоевшие танцы.
Лесдигьер смотрел на ее лицо, но не видел на нем никаких признаков, которые говорили бы об отравлении. И он понял, что Рене не солгал: яд был только внутри, ведь эти перчатки мог взять в руки кто угодно, даже сама Екатерина Медичи.
- Так вы говорите, что сюда приходила богиня Гера в образе королевы-матери?
Жанна пожала плечами:
- Она пришла, чтобы полюбоваться моим праздничным платьем, которое висело в шкафу. Странные какие-то причуды, честное слово, стоило ради этого приезжать.
Лесдигьер подошел к шкафу и открыл его. Он был пуст.
- Где же оно? - спросил он.
- Платье? Оно давно уже на мне, разве вы не видите? Его я впервые надела в Ла-Рошели, когда… когда вы с Шомбергом вернулись из похода. Помните, вы гостили у герцогини Д'Этамп?
Но Лесдигьер не слушал. Теперь все его внимание было сосредоточено на платье с высоким вырезным воротником вокруг шеи.
- Она подходила к этому платью? - спросил он.
Жанна недоумевающе глядела на него, и на ее лице он прочел некоторые следы тревоги.
- Франсуа, что за вопросы вы задаете сегодня? Сначала перчатки, теперь это платье… Вы подозреваете что-нибудь?
Ее фрейлины и камеристки молча, стояли вокруг королевы, ожидая ее дальнейших распоряжений. Частые разговоры графа с госпожой были им не в новинку, но такого странного диалога слышать еще не приходилось, поэтому они с удивлением смотрели на Лесдигьера. Он махнул рукой, прося выйти, и они исчезли одна за другой, потому что и этот жест тоже видели не впервые.
- Она брала в руки это платье? - спросил Лесдигьер.
- Франсуа, ты пугаешь меня… Неужели ты подозреваешь, что она могла…
- Я подозреваю все что угодно, потому что не верю в искренность Екатерины Медичи. Вокруг этой женщины витает смерть, все, к чему она ни прикоснется, оказывается зараженным ядом… Вспомни нелепую смерть Д'Андело, а ведь этот яд предназначался его брату. А кардинал Шатильон? Тебе прекрасно известно, что он был отравлен по ее приказу.
Жанна задумалась. Теперь она начала понимать причину странного поведения Лесдигьера.
- Но платье, Франсуа… - пробормотала она, прижимая руки к сердцу. - Что можно сделать с ним? Она ведь даже не брала его в руки, а только смотрела…
- В чьих еще руках, кроме твоих, оно побывало?
- Моих камеристок, они одевали меня.
- Ты полагаешь, им всем без исключения можно доверить собственную жизнь?
- Разумеется, Франсуа, ведь ты их хорошо знаешь. Они из знатных протестантских семей и приехали со мной из Беарна.
Это заставило его немного успокоиться, но сомнения все же остались, и он снова спросил, придирчиво разглядывая детали одежды королевы:
- Не показались ли подозрительными некоторые запахи, когда ты надевала платье? Не появились ли они сразу после ухода королевы-матери?
- Нет, Франсуа, ничего такого… - пожала плечами Жанна. - Да полно, все это вздор, с какой стати ей желать моей смерти, ведь отныне мы не враги. Ты стал чересчур подозрительным, повсюду мерещатся заговоры, убийства и отравления…
Он бросил такой выразительный взгляд, что она замолчала, осеклась на полуслове, глядя на него.
- Потому что я долго жил при дворе Екатерины Медичи, и знаю цену ее сладким речам и чрезмерной обходительности, за которыми прячутся коварство и измена. А теперь я хочу взглянуть на перчатки, которые так расхваливала королева-мать.
- Что ж, посмотри, они в том ларце, о котором я тебе говорила.
Лесдигьер медленно подошел, осторожно приподнял крышку ларца и заглянул внутрь Его. Розовые перчатки лежали на дне, обитом красным бархатом.
- Ну как? - спросила Жанна. - Что скажешь?
Лесдигьер с опаской, будто на дне шкатулки лежали две ядовитые змеи, уже изготовившиеся для смертельного броска, вытащил обе, покрутил их перед собой, разглядывая со всех сторон, и неожиданно брезгливо поморщился.
- Как! - воскликнула Жанна, выражая голосом всю степень ее удивления и возмущения. - Они тебе не нравятся?!
- Фи, как от них дурно пахнет! - фыркнул Лесдигьер и (отвернулся, зажав нос одной рукой, а другую, в которой были злополучные перчатки, вытянув во всю длину. - И ты собираешься надеть их на руки? Это убожество, годное, чтобы их носила и холодную погоду какая-нибудь прачка или белошвейка!
- Белошвейка?! Так-то ты называешь подарок, достойный руки королевы?
- Он достоин только огня, которому все равно, что сожрать.
И он протянул руку к очагу, в котором, несмотря на начало июня, лениво потрескивали дрова. Угадав его намерение, Жанна бросилась, собираясь отобрать перчатки, но Лесдигьер оказался проворнее, и бросил подарок Екатерины в огонь.
Пламя сначала резво, словно тоже боясь быть отравленным, раздалось в стороны, с готовностью предоставляя место для неожиданных гостей, потом с любопытством лизнуло перчатки, будто желая поближе познакомиться с будущей жертвой, и они сразу же покоробились и зашипели, возмущенные таким неподобающим обхождением. Но огонь, узрев, наконец, пищу и не собираясь либеральничать. Словно палач охватил их со всех сторон, и они исчезли в его объятиях, горя фиолетовым пламенем.
- Что ты наделал! - воскликнула Жанна. - Ведь других у меня нет! Ты что, с ума сошел?
- Ах, что же я натворил? - сокрушенно покачал головой Лесдигьер. - Они и в самом деле были такими красивыми, а уж как они смотрелись бы на твоих руках…
Она бросилась на него с кулаками, но он крепко обнял ее и закрыл ей рот, готовый разразиться проклятиями, сладким поцелуем.
Что я скажу теперь королеве-матери? - спросила Жанна, когда поцелуй закончился. - Ведь она наверняка спросит про подарок.
- Скажешь, что перчатки тебе очень нравятся и как нельзя лучше гармонируют с твоим нарядом.
- Ты издеваешься? Быть может, прикажешь достать их из огня?
- Можно сделать и так, - проговорил Лесдигьер и, живо представив себе эту сцену, не мог не улыбнуться. - Но лучше все же показать королеве-матери, как изящно сидят эти перчатки на твоих пальчиках.
Жанна не могла сказать в ответ ни слова, только ошарашено смотрела на возлюбленного, полуоткрыв рот от удивления. Лесдигьер рассмеялся и окончательно поверг ее в состояние полной отрешенности от всего происходящего, когда неожиданно сказал:
- Бал еще не успеет начаться, как на твоих руках будут точно такие же перчатки, как и эти. На мой взгляд, даже краше.
И прибавил немного погодя:
- Когда-нибудь, когда твоя болезнь окончательно отступит и мы будем далеко отсюда, я объясню тебе, что произошло, а пока зови камеристок и не задавай никаких вопросов.