- Вот именно, дочь моя, вот именно, - медленно проговорила старая королева, и огоньки затаенной радости заблестели в ее глазах. Внезапно она добавила, для виду вздохнув: - Впрочем, я еще не решила, быть может, я оставлю их себе, они действительно великолепно выполнены и удобно и изящно будут сидеть на моих руках.
Диана кивнула и отправилась домой, но, выходя из Лувра, встретилась с Алоизой де Сен-Поль. Эта встреча задержала ее на добрую четверть часа, но в течение этого времени произошло событие, о котором она с содроганием вспомнит несколько часов спустя.
После ухода герцогини Монморанси Екатерина некоторое время пребывала в раздумье, потом решительно взяла ларец с перчатками, накрыла его той же синей материей и распорядилась, чтобы ей подали носилки. Выходя из Лувра, она увидела Диану, беседовавшую с госпожой де Сен-Поль. Разговор был настолько оживленным, что обе женщины не заметили королеву, устремившую на них пристальный взгляд. Убедившись, что им не до нее, Екатерина быстро села в портшез и приказала нести себя к мосту Святого Михаила.
Вечером, когда в Лувре завершались последние приготовления к отъезду королевского семейства на бал в Ратушу, Лесдигьер, который оставил Жанну на некоторое время, чтобы повидаться со своими старыми друзьями, несшими суточную караульную службу во дворце, неожиданно встретился с Дианой де Монморанси. И он, и она искренне удивились и обрадовались встрече, ведь именно у французской принцессы Лесдигьер начинал службу, когда десять лет назад впервые приехал в Париж.
Диана сразу же узнала его.
- Лесдигьер, неужели это вы? - обрадованно воскликнула она, жестом приказывая фрейлинам расступиться, чтобы он подошел поближе.
- Кто же другой, мадам, смог бы обрадоваться такой встрече больше, чем я? - с улыбкой ответил Лесдигьер и, подойдя, учтиво склонился в поклоне.
- Сколько лет мы с вами не виделись! Целую вечность!
- За это время многое изменилось, мадам, как в нашей жизни, так и в стране в целом, но неизменными остались мое благоговейное обожание и любовь к вам как к госпоже, которая всегда была внимательна и нежна со мной, и образ которой я, как священную реликвию, всегда буду хранить в с ноем сердце.
- Вы изменились, Лесдигьер, возмужали… Вас стали называть господином, ведь вы теперь сиятельный вельможа; говорят, королева Наваррская души в вас не чает, и вы - ее первый фаворит.
И Диана так игриво улыбнулась, что он не мог не рассмеяться.
- О мадам, я всего лишь охраняю ее величество, и это мой наипервейший долг перед женщиной, которая является родной матерью для всех угнетенных и несправедливо обиженных, имя которым - протестанты.
- Ну-ну, Лесдигьер, не надо вводить меня в заблуждение. Я ведь знаю, что вашим личным отношениям с Жанной Д'Альбре мог бы позавидовать любой принц. Или вы полагаете, что, находясь здесь, в Париже, мы настолько оторваны от мира, что не знаем того, что творится в государстве, в частности, в крепости, именуемой Ла-Рошель?
И она снова чарующе улыбнулась.
- Было бы несправедливым отрицать правдивость ваших слов, мадам, - слегка смутившись, ответил Лесдигьер, - но почту своим долгом заметить, что мною никогда, так же как и в этом случае, не руководило честолюбие. Для меня она - королева моего сердца, для всех остальных - вождь нашей партии.
- Я нисколько не сомневалась в таком ответе, Лесдигьер, потому что вы, пожалуй, единственный человек среди всего придворного общества, который никогда не искал ни почестей, ни славы, ни богатства, поскольку вы благородны, честны и совсем не честолюбивы. Должно быть, именно поэтому фортуна так благоволит к вам и вы за короткое время достигли всего, о чем иные только мечтают, а другие тратят на это десятилетия.
- Благодарю вас, мадам, за столь лестные отзывы о моих ничтожных способностях, - склонил голову Лесдигьер. - Хочу ответить, что весьма сожалею, что мое вероисповедание и гонения на гугенотов не позволили дальше служить вам и герцогу Монморанси. Его светлость - человек высоких моральных качеств и нравственных устоев; быть его доверенным лицом и одним из друзей - предел мечтаний честного человека. Служить при этом еще и вам, мадам, - наивысшее счастье, потому что женщины, обладающие такими незаурядными качествами, весьма редки в наше время.
- Мне искренне жаль, - вздохнула Диана, - что ваши убеждения не позволяют принять веру нашего двора. Случись так, вы снова были бы в центре всеобщего внимания, и мой супруг, коннетабль, дал бы вам звание полковника.
- Когда-нибудь, быть может, я им и стану, - скромно улыбнулся Лесдигьер, - но пока меня вполне устраивает то почетное место, которое я занимаю при Жанне Д'Альбре, королеве французских протестантов.
- Вы, конечно, поедете на бал, Лесдигьер, который устраивают в Ратуше отцы города? - поинтересовалась Диана.
- Разумеется, ведь туда приглашена и королева Наваррская.
- Мы все будем рады видеть ее там, и особенно я, потому что, честное слово, она мне симпатична. Ее гордость и независимость, презрение ко всему, что чуждо, нежелание улыбаться, когда этого совсем не хочется, стремление говорить прямо и открыто то, что думаешь, а не то, что хотят от тебя услышать - лучшие качества человека. К сожалению, придворный штат короля Карла весьма далек от совершенства. Да вы и сами знаете, достаточно взглянуть на льстивые выражения лиц и подобострастные, фальшивые улыбки.
Лесдигьер кивнул и счел нужным заметить:
- При дворе наваррской королевы вы этого не увидите. Люди там честны и открыты, и если улыбаются, то от чистого сердца, а если плачут, то настоящими слезами, порожденными искренней скорбью.
- Я знаю, Лесдигьер, потому и ваша королева импонирует мне. Нет, правда, - добавила Диана, немного погодя, - я даже слегка завидую ее независимости и тому, что у нее такой телохранитель… Одного опасаюсь, - внезапно понизила она голос. - Неспроста Екатерина Медичи решила выдать дочь замуж за наваррского принца. Что-то за этим кроется, что именно, пока не знаю, но догадываюсь - готовится нечто страшное… быть может, даже преступление.
- Преступление?
- Если не хуже, Лесдигьер. Не нравятся мне лживые любезности и улыбки, которыми повсюду встречают гугенотов. Это не может не настораживать и не заставлять задуматься о последствиях неосторожного шага, который предприняли протестанты, начав стекаться в Париж.
- Признаюсь, - ответил Лесдигьер нахмурившись, - что подобная мысль и мне приходит в голову. Что-то чересчур уж все любезны по отношению к нам, - я не имею в виду горожан, - а ведь совсем недавно мы были непримиримыми врагами.
- Воздух двора пахнет отравой! Помните это, Лесдигьер. Дышать им весьма опасно для гугенотов, но поскольку теперь уже ничего не изменить и ваша королева тверда в решении женить сына, то удвойте бдительность и следите за всем, что происходит вокруг нее. Я никому бы этого не сказала, только вам, потому что с жизнью Жанны связана и ваша собственная, которая для меня лично дороже сотни придворных.
- Вы опасаетесь за королеву Наваррскую?
- Да. Берегите ее. Помните: все, что она принимает в пищу, должно быть проверено, а уход за предметами одежды нельзя доверять никому, только самым близким, на которых можно положиться.
- Вы полагаете, - все, более хмурясь, спросил Лесдигьер, - что положение столь серьезно?
- Припомните, какие наряды в последнее время получала ваша королева и от кого? Предметы ее туалета? Духи, опиаты, карандаши для бровей и ресниц, лаки, белила, чулки, накидки, воротники, перчатки…
- Перчатки!.. - воскликнул Лесдигьер, и в сильном волнении, забывшись, схватил герцогиню за руку. - Около часу тому назад какой-то подмастерье принес королеве чудесные перчатки, сказав, что это заказ, который выполнили специально для нее.
- Ну, подмастерье - это не страшно… - ответила Диана, глубоко задумавшись и даже не замечая, что Лесдигьер все еще крепко сжимает ее руку.
Внезапно она подняла на него испуганные глаза. Лесдигьер выпустил ее руку и отшатнулся: такого взгляда он никогда не видел у Дианы. Глаза широко раскрылись, грудь заволновалась, и теперь уже она сама, поневоле выступая в своеобразной роли заговорщицы, схватила Лесдигьера за руку.
- Эти перчатки были в ларце? - быстро спросила она.
- В ларце… - повторил Лесдигьер, не понимая, к чему клонит герцогиня.
- Ларец зеленый… с золотым ободком? На нем выгравированы библейские сюжеты?
- Все именно так, как вы говорите… Но я не понимаю, откуда вам известно?..
- А сами перчатки? Вы видели их?
- Королева заглянула в шкатулку и показала их мне.
- Розовые?.. Расшитые узорами, между которыми вкраплены разноцветные камешки?
- Клянусь, это те самые перчатки… Но откуда…
- Королева надевала их? - и Диана сильно сдавила руку Лесдигьера.
- Нет. Она сказала, что наденет их перед самым выездом.
- А без вас она выезжать не будет?
- Разумеется.
- Слава богу!
Лесдигьер все еще ничего не понимал и, прочтя это по его лицу, Диана стала торопливо объяснять:
- Сегодня утром я видела шкатулку с этими перчатками у королевы-матери. Она хотела подарить их вашей королеве, но внезапно передумала и решила оставить их себе. Позже, когда мы с ней расстались, я увидела этот ларец у нее в руках, когда она выходила из Лувра. Мы как раз беседовали с Алоизой де Сен-Поль, и когда я увидела королеву-мать, мне стало любопытно, куда это она собралась с перчатками? В том, что это были именно они, я нисколько не сомневалась, увидя синий бархат, накрывающий шкатулку. Я сделала вид, будто не замечаю ее и проследила до того момента, когда носилки скрылись из виду.
- Должно быть, она понесла их королеве Наваррской? - предположил Лесдигьер.