Винтирь наполнил едой переметные сумы, сел в седло и, чтоб услужить императору, не мешкая отправился в путь. Через несколько дней добрался он до армии Эккехарта, занявшей область по названию Белина. Эккехарт разграбил эту область и уже собрался проникнуть дальше в глубь Чехии. Но на подходе к Гневину мосту встретил он Винтиря и, узнав от него о случившемся, впал в великое смятение. Не пожелал слушать никаких советов, но, чтобы узнать намерения Бржетислава, отправил к нему того же Винтиря, этого посредника между князьями.
А Бржетислав уже приближался к расположению армии Эккехарта со стороны Домажлиц. Впереди его полков шли музыканты и ехал всадник с княжеским стягом. За ним шагали носильщики с трофеями. Сам князь верхом на жеребце ехал между этим передовым отрядом и следующим, где вели в оковах вельмож императора и шли простые пленные, впряженные в повозки. Далее двигались полки, и жители подавали воинам еду и кувшины с молоком.
Винтирь предстал перед князем и передал то, что ему было поручено; тогда Бржетислав отверз уста и вымолвил:
- Сдается мне, ты наполовину просишь, а наполовину угрожаешь. Право, не будь ты святым угодником, не стал бы я тебе отвечать. Но я отвечу тебе, и это ты передай своему Эккехарту: у князя Бржетислава нет недостатка в советниках, и он знает, что ему делать. Угроз он не боится, хвастунов презирает. Повезло тебе, Эккехарт: Бржетислав настолько великодушен, что дает тебе сроку три дня. За это время выйди из его страны и не дразни его гнева. Иначе он отрубит тебе голову и приставит ее лицом к твоему заду.
И ушел Эккехарт с великим позором.
Проиграв все битвы, император Генрих III помышлял только о мести и страстно желал наказать Бржетислава за гибель благородных своих князей, убитых в Чехии. Он снова стал готовить войну и готовился к ней целый год. Затем тремя сильными потоками ворвался в Чехию, наводнив войсками всю страну. И горели города, пустели поля, и люди попадали в рабство. Грозил голод: возрастал страх, что в этой погубленной стране долгие годы никто не засеет нивы, и пахари, избежавшие меча императора, будут разорены и все вымрут. Этого же опасался и Бржетислав. Он видел - страна его похожа на страшную рану, видел - народ его истекает кровью, и сострадание, и это опасение - единственные, какие дозволены князьям, - заставили его кончить войну. Он чувствовал, на зовы смерти и голода он обязан ответить голосом жизни. Чувствовал, что его воля есть воля тех, кто воюет против войны. Смерть малых детей ужасала его. Легко ему было пасть в бою - куда труднее отказаться от боя; но Бржетислав избрал более трудное. Он покорился. Принял страшные условия победителя. В одежде кающегося, босой, вышел он навстречу императору.
И было дозволено ему оставить за собой лишь две польские области. Было приказано выплатить задержанную дань, а сверх того восемь тысяч немецкими деньгами в возмещение. Приказано ему было признать верховную власть императора.
Все это Бржетислав принял. Целовал землю перед стопами Генриха, твердо надеясь на свое войско.
Позднее, оправившись от этого удара, пошел Бржетислав войной на венгров. Пошел в Словакию и присоединил эти земли к Чешской земле.
Быть может, мнилось ему тогда, что снова исполнил он странное повеление, звучавшее некогда в его мечтах.
Мнилось, будто, пронзая бурное время, переходит в его руки, через руки Болеслава, наследие Святополка.
Волною памяти, нахлынувшей издалека, принесло к нему некое предание, такое знакомое, но ускользающее, и в этом предании дела давних времен казались происшедшими только что.
И верно, бывают забытые деяния, обретающие живые краски в пролетающих мгновениях; и они возвращаются, подобные вечному дуновению, подобные крылу, что само становится ветром, и подобные ветру, что обретает облик крыла.
Видимо, непостижимые эти деяния соединялись в мыслях князя Бржетислава. Он был счастлив своими трудами - он ужасался своим поражениям.
Немногое осталось из всего завоеванного им, но народ, шагавший с ним по дорогам успеха и по дорогам бедствий, возвысился в походах его и поднялся до обретения желания и воли. Народ был. подобен князю. Он мужал. Он жил.
Вот слово о трудах Бржетислава.
Он рос на победах и на поражениях.
Ему так же, как и Болеславу Храброму, не дано было сотворить из собственной земли и из земли соседней единое государство; но окрепла эта невысказанная идея, усилилось и обрело форму то чувство, что вместе с другими причинами позволило в конце концов возникнуть двум нациям: нации польской и чешской нации.
КОСМАС
В капитульном доме возле пражского костела жило двадцать пять каноников. Одного из них звали Космас Он не был ни высок., ни низок, и, когда сидел, локти у него приходились как раз на уровне стола. Так что ему не нужно было особенно тянуться к миске или письменным принадлежностям.
Дело в том, что Космас обладал славным аппетитом и с не меньшей охотой копался в различных латинских свитках. Ел он что подадут, но насчет чтения был разборчив, и нравилось ему то, что отличалось какой-нибудь уж особенной прелестью. Произведений косноязычных или топчущихся на одном месте он не любил.
- Это напоминает мне, - сказал он однажды по поводу такой рукописи, - собаку, гоняющуюся за своим собственным хвостом. Честное слово, у меня нет ни малейшего желания смотреть, как она вертится, понапрасну щелкая зубами. Все известно! Всегда одно и то же, и меня тошнит, когда я вижу эти бесплодные усилия.
- Ты прав, - ответила ему супруга, которую звали Божетеха, - ты совершенно прав. Ну что это такое: развлекаться рассказами обо всяких происшествиях? Разве не довольно, что они совершились? Как могу я поверить, что Господь Бог, властелин всех происшествий, мирится с тем, чтобы какой-нибудь ледащий магистр Бруно перевирал их и пережевывал? Это дурная затея, и ты, мой друг, появившийся на свет довольно давно и ставший каноником довольно поздно, а священником - еще позже, не можешь в этом отношении следовать за магистром. Никогда в жизни не пойму, что заставляет тебя уподобляться глупому переписчику, просиживая целые дни над чепуховинами, которые либо уже были и с ними покончено, либо их вовсе не было. Тогда это попросту бесстыдная ложь.
- Иисус Христос, - ответил Космас, - научил нас прекрасным притчам и поведал ученикам Своим о бесчисленном количестве происшествий, совершившихся только на словах и в мысли. Значит, есть две правды: одна, на которую можно положить руку, как на очаг, а другая, которую не схватишь за крылышко. Эта правда напоминает мне тень летящей птички.
- Тень, тень, тень! - возразила супруга. - Хотела бы я знать, на каких лугах она клюет зерна и сколько ей этих зерен требуется.
Подобные споры между мужем и женой не влекли за собой отчуждения. Ни малейшего! Они любили друг друга и в старости, но нежность, выражающаяся на тысячи ладов, подходя к их двери, надевала маску беспрестанных разногласий, колкостей и язвительности. Отчего? Оттого, что кровь с великой силой устремлялась в них к сердцу, а от сердца к рукам, ногам и к лицу; оттого, что дыхание у них было лучше, чем у иного юноши или девушки; оттого, что они жили припеваючи, оттого, что им не приходилось думать о том, сколько уродится ржи или льна. Канониковские амбары были чрезвычайно просторны, и всего там - в достатке. Это - насчет зерна. А что до мяса, так в погребе висели вверх тормашками преотличные телята. Каждую неделю - глядь, на крюке новая туша; да шесть поросят и двенадцать кур в придачу; и меда, и пива - сколько душа ни попросит. В перечислении не следовало бы опускать вина (ведь это венец пира!) и других даров Божьих, но не довольно ли будет сказать, что яств и питий было у Святовитского капитула предостаточно и что каноник этого капитула не знал нужды?
Космас жил беззаботно, но хорошая жизнь мешала ему жить по-хорошему. Вместо того чтоб с утра до ночи славить сытыми устами своими Господа Бога, он думал о суетном. И притом был страшно упрям, так что, если б Бог не дал ему веселого, легкого нрава, пани Божетеха, конечно, не могла бы любить его.
И коль зашла уж речь о его недостатках, нужно прибавить, что он до смерти любил слушать всякие были и небылицы. Зазывал к себе в дом молодцов, у которых язык хорошо подвешен, и еще - старожилов, умеющих про старину рассказывать.
В год от Рождества Господня 1114 стали ходить к Космасу четверо.
Один - язычник звериного образа, состарившийся на полевых работах на бесплодной почве и потерявший во время чумы всех своих родных.
Вторым в этой четверке был увечный воин. На войне с Польшей ему отрубили руку, и с тех пор он стал ни к чему не пригоден.