* * *
Солнечные зайчики плясали на полу. Из-под лавки выскочил взлохмаченный кот и прыгнул на них. В лапы ничего не попало. Кот жалобно замяукал.
- Нашел мышей! Молока вона скока, лопай, пока не треснешь! - Лукерья Москунина пнула кота ногой.
У нового попа она вторую неделю работает. Отец Варлаам в Сеськино матушку свою не привез почему-то. И с Иоанном так же было. Тот, длинногривый жеребец, словно в воду канул. Ни слуху о нем, ни духу. Вероятно, в монастырь какой - нибудь спрятался, хитрющий черт.
Из горенки вышел Варлаам. Почесал через рубаху свой толстый живот и, обняв Лукерью, елейным голосом сказал:
- Ты бы, Лукерьюшка, по селу прошлась, узнала, чего там нового, а то от мыслей разных душа разболелась…
- Некогда мне по селу разгуливать! Тесто на хлебы пора ставить… - уклонилась Лукерья.
- Успеешь, поставишь еще. Мне сейчас важнее обо всех знать.
- Не настаивай, батюшка! - запротестовала женщина. - Мне лучше людям на глаза не показываться, и так все пальцем показывают, прости, Господи…
Варлаам посмотрел на нее исподлобья, оценивая ее пышное тело. Только теперь Лукерья заметила, что стоит перед хозяином в одной нижней рубашке. Как встала с постели, так и хлопочет в предпечье.
- Сердце так ноет, Лукерьюшка, хоть вешайся. Вчера выпил, видать, изрядно…
- Так кваску вон попей. Квас кислый-кислый, как раз по тебе!
Варлаам вчера сарлейского попа ездил наведовать, у которого родилась одиннадцатая дочка. Лукерья с сочувствием посмотрела на хозяина, налила ему квасу и опять за свое:
- Пройтись по улице, батюшка, дело не тяжелое, да ведь разговоры всякие пойдут. Это тебе не город Арзамас.
Услышав слово "Арзамас", поп поперхнулся. Там у него молодая жена осталась, нашла ухажера и в Сеськино теперь её веревкой не затащишь. Конечно, здесь он и с Лукерьей не пропадет. Этой зимой Варлааму тридцать три исполнилось, он еще молод, в силе. В Арзамасе дьяконом был, а сюда его направили священником. Эрзяне пришлись ему по душе. Беспокоило только то, что в церковь их приходиться тащить силой. Раньше было гораздо легче - сотский возьмет кнут, народ гуртом пригонит в церковь. Сейчас кнутом не испугаешь, да и сотского в селе нет: Ефим Иванов помер в прошлом месяце, замену ему еще не нашли.
- Ты, Лукерьюшка, пуре не забудь поставить. Меда не жалей, так оно ядренее будет. - Варлаам опять заходил по избе, обхватив голову руками.
В это время с улицы донесся чей-то вопль, за ним еще голос, еще… Варлаам кинулся к окошку.
- Чего там, недоимки что ли собирают? - спросила Лукерья.
"Эх-ма, сам Ребиндер пожаловал! А я здесь утехами занимаюсь", - охнул поп, заметив появившуюся бричку из-за церкви. У него затряслись плечи.
- Лукерьюшка, через огороды беги, да так, чтобы тебя никто не видел. Звонарю скажи, пусть на колокольню поднимется на всякий случай и ждет моего сигнала! - крикнул он.
- Вот это уж не моя забота! - прикусила обиженно свои пухлые губы Лукерья.
* * *
Ни мерцающих огоньков на улице, ни собачьего лая. Из-за лохматой седой тучи луна мигнула тусклым глазом и снова спрятала свое лицо. В небесном омуте, отстав от своих подружек, желтеньким утенком покачивалась единственная звездочка.
Матрена после волнительного дня, когда увидела в телеге, окруженной жандармами, связанного мужа, всю ночь ходила по избе. Ходила и вспоминала. Вся жизнь прошла перед ней - все горести и радости. Дочери сладко спали на полатях, изредка что-то бормоча во сне. Любаше этой зимой двадцать два года исполнилось - девушка созревшая. Да и Зерке пора бы уже замуж, порог двадцатилетия перешагнула. Семена Кучаева на службу забрали, оттого она и на улицу гулять вечерами не ходит. Теперь сестры из-за ткацкого станка не встают, словно престарелые женщины. Судьба девичья известная: искать мужа сама не пойдешь. Да эти заботы - еще полбеды. Беда, похоже, на пороге стоит: с Кузьмой что-то надумали "сотворить". А что, ей пока не известно. Поговорить и повидаться им не дали. Заперли его в церковном подвале и стерегут. Только подумала про это Матрена, как в дверь ногой ударили: бум-бум! Женщина накинула на плечи платок, пошла открывать. Отпустили, может, Кузьму?.. Дрожащими руками отодвинула засов - за дверью стоял Максим Москунин.
- В дорогу дальнюю собирайтесь. Всей семьей! Много поклажи не бери, не примут, - огорошил ее староста.
- А куда нас погонют-то? - оцепенела от услышанной новости Матрена.
- Про это завтра сообщат. На великом суде…
- Судить нас будут?..
- Учти, Матрена, я сообщил то, что надобно за зубами держать. Утром к церкви приходи вместе дочерьми. Поняла? - не дожидаясь ответа, староста растворился в темноте.
Пока будила дочерей, пока, дрожа, собирались и увязывали пожитки в узлы, наступило утро. У церкви собралось все село. У церковных ворот белел грубо сколоченный настил, на нем две скамейки. Эрзян со всех сторон окружили всадники с ружьями и саблями. Из подвала привели Кузьму Алексеева. Его было не узнать: лицо почерневшее, в сплошных ссадинах, под глазами синяки. Кафтан разорван в клочья, дырявые сапоги просили "каши".
Перед народом предстал сам архиепископ Вениамин. В широченной черной рясе с тяжелым толстым животом он был похож на громадное корыто. При разговоре все руками размахивал, будто крыльями. Говорил о язычниках, о том, какое зло они несут людям. И среди них их сельчанин - Кузьма Алексеев. Называл его обманщиком и еретиком. Потом поднял свой золотой крест, злым псом зарычал:
- Мы знаем, кто лжепророку помогал. Божий перст указал нам на те лица. Сегодня мы их накажем. Покайтесь перед крестом Господним!..
Народ молчал. Под ноги себе смотрел или в сторону Алексеева. Только слышались кашель да фырканье лошадей. Наконец раздался голос.
- В чем же мы провинились перед вами? - из рядов крикнул Гераська Кучаев. - Любим свои обычаи и законы предков чтим. Это преступление?
- Кто это? - вскипел Вениамин.
- Кучаев Гераська, бывший приказчик Строганова, смутьян, - целуя руку архиерея, сказал Максим Москунин. Лысая его голова - будто пухлая женская ягодица. - Народ он на святой родник зазывает!
- Взять смутьяна! - крикнул Сергеев.
Гераську повалили, принялись бить.
- Где помощник лжепророка, которого Савельевым кличут? - вскочил со своего места Ребиндер.
- Я здесь! - Филипп ни от кого не прятался, вышел из толпы, поклонился народу и Кузьме.
И его на длинную скамейку повалили. Донат, макарьевский палач, бил кнутом не жалеючи, тот так и плясал в его руках.
- Слаб ты, парень, - усмехался он над Филиппом и с перекошенным от злобы лицом ударил кнутом в очередной раз по спине кузнеца, превратившейся уже в кровавое месиво. Продолжал бы бить и дальше, но Ребиндер резко остановил:
- Пятьдесят уже. Хватит!
- Хватит, так хватит, - и с недовольным видом отошел от Филиппа, который, громко застонав, попросил воды. Солдаты подняли его и бросили в телегу. В стороне, неподалеку, стояло несколько запряженных подвод для арестованных. Их увезут далеко-далеко. И насовсем.
По пятьдесят ударов получили Виртян Кучаев и Захар Кумакшев. И Матрене бы досталось, ее уже повалили на скамью, да архиерей не разрешил. Зато, когда привязывали к скамейке Кузьму, Ребиндер прошептал полицмейстеру Сергееву: "Смотри, брат, девки его какие ядреные, как игрушки! Пусть солдатики поиграют, они заслужили". Полицмейстер весело заржал и дал знак всадникам. Любашу с Зеркой вытащили из толпы и потащили в кусты. А в это время Ребиндер читал решение судебной палаты по отношению к Кузьме и другим сельчанам. Кого в острог, кого на каторгу, кого в ссылку.
Потом глянул в сторону Доната. Палач засучивал рукава. В руках он держал теперь уже другой кнут, на конце которого была привязана тяжелая свинчатка. Он готовился угостить главного богоотступника восемьдесятью ударами кнута, как было написано в бумаге. Не успел Ребиндер окончить чтение, а кнут Доната со всей силой опустился на спину Кузьмы. Бил палач с наслаждением. Кровавые рубцы чернели на глазах и вздувались один за другим наподобие ленточек.
- Что рот разинул?! - крикнул он своему помощнику. - Лей воду! Видишь, спекся!
Круглолицый монах зачерпнул из бадейки ковш воды, плеснул на спину Кузьмы. От холодной воды тело того задергалось.
- Глянь-ка, не подох еще! Живучий… - и Донат снова приступил к битью. С новой силой.
Красные рубцы он теперь "рисовал" на ногах Алексеева. И так же рядышком - один к одному. При этом приговаривал:
- Такие пометки тебе наставлю - долго их будешь носить. Эко, в небо взлететь хотел! Куда тебе?..
Люди в это время, подняв руки, молча молились.
Донат ударил в последний раз и подошел к костру, который разожгли полицейские. Вытащил из него клещами раскаленное железо, вернулся на свое место. Алексеев тяжело переводил дух.
- Оставь его, волк, оставь! Нет сердца у тебя в груди - ты оборотень! - крикнула с тоской Матрена, бросаясь на Доната. Солдаты скрутили ей руки. Клещами палач оторвал Кузьме нос, раскаленное железо прислонил ко лбу. Запахло горелым мясом. На лбу Кузьмы осталось выжженное слово "богоотступник".
Ребиндер снова принялся за чтение приговора:
"Кузьма Алексеев подлежит высылке в Иркутскую губернию. Навсегда. Вместе с ним высылаются также…"
Зазвучали имена высылаемых. Десять домов опустошатся, десять семей покинут родимое село. Какая судьба откроется ссыльным? Какие корни пустят они на далекой холодной стороне? Никто этого не ведал. Да про это они сейчас и не думали. Стоны, плач, вопли, проклятия заглушали даже звон колокола, в который усердно бил звонарь по приказу отца Варлаама.
Примечания
1
Женская рубашка.
2
Черти.
3
Женский головной убор прямоугольной формы с наспинной лопастью.
4
Богиня красоты; хранительница женского здоровья и семейного очага.
5
Богиня плодородия.
6
Хранительница домашнего очага.
7
Кашевары.
8
Абрамов-городок.
9
"Отец, как и нас, эрзян? А мы в чём виноваты?"