* * *
Кузьма лежал на скамье в своей келии и думал о доме, о близких ему людях, сожалея в душе, что причиняет им столько горя. Ведь царевы псы и их не оставят в покое, загрызут…
Одиночество узника нарушил келарь.
- Пророк эрзянский, тебя сам Строганов Силантий Дмитриевич в гости зовет, - объявил Гавриил. - Игумену так и сказал: "С глазу на глаз хочу с ним потолковать". Купца ведь ты знаешь, неправда ли?
- Правда, знаю. Я у него работал, - холодно ответил Кузьма.
Перед его глазами еще стоял сын Николка. Кузьма лишь сегодня подумал: жизнь сына сломана только из-за него, Кузьмы. Женился бы сейчас на Уленьке Козловой, вон у них любовь какая была! А что теперь? Николке - солдатчина, Уленьке - нелюбимый богатый муж. Уж Григорий-то об этом позаботится…
- Ну чего? Идешь, что ли? - отвлек его от мыслей келарь.
Кузьма подпоясал рубаху, застегнул косоворотку и хотел было уже последовать за Гавриилом, но тот, обернувшись, строго сказал:
- Смотри! У купца дёгтем нас не мажь. Понял?
Кузьма усмехнулся: ишь, боятся его слов!
На улице ждали два полицейских. Молоденькие, совсем мальчишки, над губами пушок цыплячий.
- Глядите, во время его назад доставьте! Не сердите игумена нашего! - учил Гавриил парнишек уму-разуму.
На берегу Волги долго ожидали парома. Наконец он пришел на их сторону. Посередине парома лежали четыре трупа. Как объяснил паромщик, мужики запутались в сетях и захлебнулись.
"Не к добру это", - подумал Кузьма и стал с подозрением всматриваться в сторону Лыскова, словно река могла что-то поведать ему об утопленниках. Но Волга равнодушно гоняла свои волны, они с плеском и шлепками ударялись о края парома, и ничего в этих звуках не разобрать.
Утопленников наконец погрузили на телегу и увезли. Паром отчалил. Темная вода кружила вокруг и будоражила разум. Кузьма вспомнил о встрече в соборе. Филипп Савельев сообщил ему о всех сельских новостях: в Рашлейке родник вычистили, Репештя не сгорела, лишь почернели стволы дубов. Но ничего, весною они снова зазеленеют, оденутся в новую листву и будут красивее, чем раньше. Плохо то, что люди перестали ходить на старое кладбище - боялись. Матрена рассказывала о семье, где все идет по-прежнему: Зерка с Любашей ткут холсты, а ее саму Козлов гоняет сучкорубом в лес.
"Успокаивают, конечно, меня, - плывя по Волге, думал Кузьма. - Думают, мне от этой полуправды легче будет…" И опять чувство вины нахлынуло и потревожило сердце. До самых хором Строганова он винил себя и ругал.
Купец стоял у ворот. Его поджидал? Кузьма удивился, но виду не подал.
- Говорил я тебе и много раз говорил: останься приказчиком, в обиду не дам. Ан нет, не послушал меня, пошел дорогою еретиков. Все вы, мордва, такие, - слово-то выкрикните, когда же надо драться, то на других надеетесь. Да ладно, чего теперь тебя учить!.. Лучше скажи, как там, в монастыре-то, житуха твоя, голодом не морят?
Несмотря на теплый солнечный день, на Строганове был черный суконный сюртук, застегнутый на все пуговицы, и такие же штаны. Полицейских он обвел тяжелым сердитым взглядом, и те поспешно удалились, оставив их одних.
Сначала Силантий Дмитриевич завел Кузьму в свою молельную избушку. В церковь он не хаживал, молился в одиночестве. Избушка внутри вся была обставлена иконами - большими и маленькими. В подсвечнике горели две толстые парафиновые свечи, мерцали, подмигивая и потрескивая, лампадные огоньки у иконостаса, перед которым стоял бархатом накрытый аналой. Пахло воском, ладаном и смолою.
Перед иконой купец помолился, шепча "Отче наш", потом опустился на колени. Крестился двумя перстами, широко, размашисто. Встал. Достал с киота толстую книгу, откашлявшись в кулак, сказал:
- Вот это прочтешь. И всю дурь свою позабудешь, поверь.
- Я "Ветхий завет" уже четыре раза читал, - сказал Кузьма.
Купец удивился и озадаченно посмотрел на гостя. Ничего на это не ответил, только задышал тяжелее, с перерывами - купец страдал удушливой астмой. Книгу положил на место.
Затем пошли в хоромы. Дом был двухэтажный. Кузьме очень понравился пол из широких досок, он выкрашен коричневой краской и натерт воском, от чего блестел, как пасхальное яйцо. Шкафы - из мореного дуба, вдоль стен расставлены разноцветные, обитые сафьяном сундуки. Купец открыл один из них. Там лежали книги. Купец взял в руки одну, похвалился:
- Вот эту прислали мне из Александро-Невской лавры. Тамошний архимандрит Серафим написал, "Русская душа" называется. Сам Серафим по рождению своему наш, арзамасский, полурусский, полумордвин. - Купец надел очки, отыскал знакомое место в книге, принялся читать: "Русскую землю накрыла зловещая тьма: все святые дела приостановлены. Теперь многие наши пастыри - еретики, хоть об этом и стыдно говорить. Тех людей, которые работают во имя пользы нашего государства, правители не любят. Везде и повсюду на руководящих постах немцы да шведы, кои копят богатство лишь для себя…"
Гладким холеным пальцем купец ткнул в другую страницу, тоном, не терпящим возражений, сказал:
- Прочти-ка, Кузьма Алексеевич, вот это. О нашем государе здесь сказано, о его проделках злых…
Алексеев пристальным взглядом прошелся по буквам, словно ища те самые "злые проделки". Строганов же потерял интерес к чтению, потянул гостя в другую горницу. Она была поменьше и к тому же - неубранная, видимо, туда редко кто заходит. В середине - маленький столик, на нем стеклянная чернильница с чернилами, гусиные остроотточенные перья и костяные счеты. Рядом два раскрытых мешочка, в одном виднелись медные, в другом - серебряные монеты.
- Здесь все мои радости! - добродушно рассмеялся Строганов. И тут же добавил: - А теперь пойдем-ка откушаем, у меня живот подвело, урчит да урчит… У меня, Кузьма Алексеевич, капитальчик-то был с ноготочек, - рассказывал за столом Строганов. - Отец мне денег немного оставил, очень немного. Своим трудом да умом приумножил состояние. Где в голоде, где в холоде, а где и не спамши вовсе. В пору молодости, считай, все время в дороге бывал, в тарантасе. Там и спал, и ел. Просто так огромные деньги не скопить бы мне.
Хотел дальше рассказать о своем житье-бытье, да обнаружил какой-то непорядок на столе, сердито крикнул кухарку и велел ей принести сахару. Та принесла целую чашку сахарных головок. Купец ножом расколол один кусок надвое и, отправив большой осколок себе в рот, причмокивая, продолжил:
- Князья столичные, Кузьма Алексеевич, лодыри из лодырей. Право слово! Вкусно жрут, до полдня дрыхнут. Палец о палец не ударят, проклятые! В собственных хоромах театры пооткрывали, с крепостными девками спектакли разные играют. А там - объятия, поцелуи, хиханьки-хаханьки. Тьфу! И не стыдятся ведь. Денежки бы свои мне отдали - я бы Россию всяким добром напичкал! В нашем государстве купеческое дело тяжело поставить - все и вся в руках у знати. У вашего мужика-пахаря как не водились денежки, так никогда и не будут водиться. В карман, если и попадет ломаный грош, и тот от барина своего в землю зароет. Бывало пойду я по селам товары скупать - обманывай, сколь хошь: за полцены тебе лен свой продаст, зерно, мясо, масло. А уж денег у него под проценты не проси, в жизнь не отдаст…
Строганов допил свой чай, блюдце перевернул вверх дном и начал совсем о другом, теперь уже пристально глядя в глаза Кузьме:
- За что, скажи мне прямо, язычник, ты любишь своего языческого Бога, а?
- Он призывает возрождать истинную веру, эрзянскую. А когда наши молитвы дойдут до Мельседей Верепаза, ударят двенадцать громов и на землю сойдет Давид и сонмы ангелов. После этого на земле останутся только те, кто будет исповедовать мордовскую веру, принимать наши законы…
- Эрзянские ваши законы, выходит, самые лучшие? - скривил в усмешке рот Строганов. - Ну и придумал!.. И чего же вы хотите со своим Богом? Богатства? Денег?
- Нет, свободы и братства. Мы, земные жители, все едины. Нас разъединяют лишь деньги и чины.
- Тогда что? Я, знаменитый купец, и ты, нищий, братья, по-твоему? - в глазах купца вспыхнула злость.
- Кем бы мы не были здесь, все будем на том свете одним судьей судимы, - не отступал Кузьма.
- Не знаю, как на том свете, а на этом судья только тебя ожидает, - прошипел Строганов с яростью. - Завтра тебя в Нижний заберут, там с тобою чаи не будут распивать! Там прокуроры, надзиратели, палачи. Ох, брат, очень я тебе не завидую!
- В острог посадите? Каленым железом начнется пытать?.. Только и можете, что душить… Зря только время на меня тратили, Силантий Дмитриевич, да хлеб-соль переводили…
Кузьма встал из-за стола, низко поклонился купцу в пояс.
На улице его поджидали те же полицейские.