* * *
Забот и хлопот у Николки Алексеева было предостаточно: отец частенько посылал его понаведать ульи диких пчел. В эти дни, считай, он из лесу и не выходил. Пчелиные ульи он находил по зарубкам на деревьях да по концам веревок, привязанных в определенных местах. Найдет дупло на дереве, заберется на вершину и слушает: пчелы живы или нет? Зима была лютой, много их погибло от морозов. Нутро дупла гудело равномерно - Николка во весь рост улыбался: без мёда не останутся. У нового найденного пчелиного гнезда он аккуратно ставил отметину: рубил на стволе стоймя две палочки. Это их семейная отметка. Если гнездо найдут другие, будут знать, кто истинный хозяин. Вокруг зимнего омшаника чернели ольховые пчелиные рамки. Домик купили в позапрошлом году у Окси Кукушкиной. В пустые ульи, откуда улетели пчелы, Николка лубяным ковшиком носил новые рои. Эта работа требовала много времени и сноровки. От одиночества в диком лесу Николка затосковал. Поэтому в следующий свой приход в лес он взял с собой Улю Козлову. Дома родителям ничего не сказали, убежали тайком. Только они не за дикими роями пчел охотились, а ловили глухарей силками. Николка с восхищением смотрел на девушку. Уж больно она сноровистая насчет охоты. Свяжет силок, поставит на нижнюю ветку, спрячется где-нибудь и ждет. У глухаря, известно, какие мозги - с наперсток. Поднимет он свой черный веером хвост и - "кыр-мыр" - давай трещать. Каждый самец во время брачных игр собирал вокруг себя десяток самок, чтобы себя показать. Вот и нынче, когда солнце едва-едва вышло из-за горизонта, глухари слетелись на токовище. Самцы - сущие драчуны-бойцы. Налетают друг на друга так, что в воздухе только перышки порхают. Зазевавшуюся глухарку ловко подхватывал Ульянин силочек: за горло цап-царап.
Николка глядел-глядел на девушку и пошел искать новое место. Багровые лучи восходящего солнца горели где-то наверху, освещая почти полнеба. Сосны и ели были окрашены в красный цвет, в кронах лиственных деревьев щебетали птицы. Николка остановился, зачарованный окружающей красотой, раскинул руки, словно желая обнять и лес, и птиц, и закат.
На щеку упала капелька горячей смолы, светлая, как слезинка. Николка стер ее пальцем, поднес к носу и с наслаждением вдохнул смолянистый аромат. Нехотя пошел вперед по едва приметной звериной тропке. До слуха Николки донесся стук трудолюбивого дятла. Крича, как на базаре, где-то рядом стрекотали бестолковые сороки. Под ноги то и дело попадали грибы - съедобные и поганки. Николка поддавал их ногой и шел дальше.
Вот на сосновой ветке прыгает белка. Николка хотел ее вспугнуть, но та уже с другого дерева сверлила его своими черными пуговками глаз. Белка напомнила Улю. "Зачем я ее одну оставил?" - подумал про себя Николка. Сложил трубочкой ладони, крикнул:
- А-у-у! У-у-ля-а!!!
- У-у-а-а, - прокатилось по лесу. Николка снова крикнул - эхо снова ответило ему. И он поспешил туда, где оставил девушку. Теперь она, конечно, горюет одна. Ныряя в кусты, раздирая в кровь лицо и руки колючими ветками, он почти бежал. Теперь ему казалось, что солнышко уже не так светит, птицы не так поют. Ноги его уже ослабели, а деревья все не кончались, загораживая дорогу, словно злые косматые черти…
Вот глубокий овраг, заросший лозняком и папоротником, который он обошел давеча стороной. Он углублялся в густеющий лес, вышел на сухую песчаную тропинку и понял: идет верно, не заблудился. Устал Николка, во рту пересохло, хотелось пить. Наконец он увидел девушку. Уля стояла, прислонившись спиной к дереву, перед ней на сухой ветке висели три глухаря. Один такой большой, что облезлый хвост касался земли.
- Ух ты, да он с доброго гуся, гляди-ка! - обрадовался встрече Николка.
И тут всей спиной своей почувствовал, как Ульяна всем телом прижалась к нему, дрожа и шмыгая носом. Сердце Николки защемило от жалости.
- Что с тобой, испугалась?
- Вчера отец говорил, скоро в рекруты молодых набирать будут. Боюсь, заберут тебя в солдаты…
Николка опустил голову.
* * *
Шаркая босыми ногами по дощатому полу, Григорий Миронович Козлов прошел в чулан перед печью, большим ковшом зачерпнул воды, стал жадно пить. Из передней горницы раздавались тяжелые вздохи Ули. Девушка ворочалась во сне, что-то бормоча. Уже несколько дней она мечется в жару. И болезнь не отступает. Чтобы разогнать неприятные чувства, Григорий Миронович вышел на крыльцо. В сенях спал Афонька. Остановившись у изголовья сына, он поправил сползшее одеяло, закрыв худенькую мальчишечью спину.
- Эко, как весело посапывает! - нахмурил брови Козлов. - Сестра его при смерти, а ему хоть бы что!
Разбудить же Афоньку и не пытался - толку от него все равно нет. Пнул попавшего под ноги котенка, тот отскочил пушистым мячиком.
- Господи, помоги рабе твоей Ульяне одолеть проклятую болезнь!
Григорий Миронович двуперстно перекрестил свой лоб и поспешил на крыльцо, на свежий воздух. Небо было опоясано мерцающим серебряным кушаком из звезд. Поднимающаяся с Сережи прохлада щекотала лицо. Прислонившись к перилам, Козлов пытался отогнать тяжелые мысли. Чудилось уже ему, что Уля лежит возле окошка на скамейке, мертвенькая, покрытая до подбородка белым саваном, между пальцами скрещенных рук - горящая свечка.
"Немедля надо звать Алексеева! Он умеет телесные болезни отгонять!" - пронеслось в голове управляющего. Он поспешил в конюховку, где все лето спал его работник Игнат Мазяркин.
- К Кузьме Алексееву беги, живо! Скажи ему, так, мол, и так, дочь заболела… - скомандовал Козлов, дав Игнату подзатыльник.
Работник лениво спустил с широкой лавки босые ноги, протирая глаза, сказал:
- Кузьма не придет к тебе, пожалуй…
- Как не придет?! - всплеснув руками, удивился Козлов. - Как это он не придет?..
Мазяркин молча стал одеваться.
Когда Григорий Миронович вернулся в дом, он раскрыл глаза от удивления: дочь сидела на краю постели. Каштановые ее волосы были мокрыми, лицо бледное.
- Что, уже поправилась, милая? - спросил он с облегчением.
- Вот туточки жжет, - Уля ткнула себе в грудь.
- Так тебе и надо! Поделом! В холодную воду не будешь лазать, по лесу ночами не будешь шляться… - заворчал было Козлов.
Уля снова уронила голову на подушку.
Время показалось вечностью. Обессиленный бессонницей и переживаниями, Григорий Миронович задремал и не слышал прихода Кузьмы. Жрец встал возле постели больной девушки, из-под одеяла достал ее руку, стал внимательно слушать биение пульса. Тик-тук, тик-тук! - часы, висевшие на стене, словно вселяли надежду: беды большой не случилось, девушка поправится, только легкая простуда коснулась ее молодого тела.
Кузьма достал из кармана темную бутылочку, капнул из нее несколько капель в маленький горшочек с водой, стал поить Улю. Та кривила губы.
- Пей, дитятко! Лекарство, понятно, горькое, да польза от него большая, - ласково уговаривал Алексеев. - Потом всю хворь вышибет.
Когда Уля выпила горькую настойку, Кузьма повернулся в сторону Козлова, в приказном порядке сказал:
- Шубу принеси и малиновый чай! Грамотный человек, а сам не знаешь ничего. Дочь надо было еще вчера прогреть и попарить как следует, пока жару не было.
- Раз ты умный, то и делай, как знаешь! - бросил обиженный Козлов и вышел из горницы.
Сидя на крыльце, он теперь раздумывал о домашних делах. Надо будет поднять повыше забор сада, новому жеребцу построить теплую конюшню. Жеребца он недавно купил на Макарьевской ярмарке, содержался он пока в той конюшне, где подавился железным шкворнем Чингисхан. Нынче Козлов летающую гору купил, а не жеребца. На лбу, как и у Чингисхана, беленькая звездочка, белые чулки на ногах… Такой красавец в тарантасе будет всем на загляденье.
Потом мысли управляющего переключились на Улю. Вот поставит единственную свою дочь на ноги, затем о ее замужестве подумает. В Сеськине зятя незачем искать. В селе ему равных нет, он один здесь голова, хозяин крепкий. Ульяна тоже завидная невеста и по характеру, и по уму, и по внешности. А вот из Афоньки чего вырастет - это большой вопрос…
На крыльцо вступил Кузьма. Вдохнув полной грудью яблоневый аромат сада, он сказал:
- Лекарство я на столе оставил. Уля проснется, в теплую воду накапай двадцать капель и напои дочку. Через некоторое время малиновый чай ей дай. И таким образом до тех пор, пока жар не спадет. Ничего, она молодая, выдюжит! - И уже уходя, о другом сказал: - Завтра приходи на Репештю. От своего рода-племени нечего убегать!
Козлова словно кипятком ошпарили. Он воскликнул:
- Мой род и мое племя - это мое богатство. И без вас я не пропаду!
- Ну-ну, это дело твое…
Долго еще, глядя вслед Кузьме, Григорий Миронович думал. Теперь Алексееву новая помощь пришла - Окси Кукушкиной муженек… Кузьма с Листратом добрые приятели. Зачем Алексеев пристал к старинным молитвам, если есть церковь? Григорий Миронович и сам обманывался - из Оранского монастыря, считай, не выходил. Хватит, теперь его туда арканом не затащишь. Знает, как Зосима мучили. Брат его теперь отшельником живет на пасеке. От людей и жизни там прячется. Да и жить-то осталось всего ничего.