* * *
В июне, когда все поля засеяны и все огороды засажены, как никогда нужен дождь. Однако дождей не было давненько. Наконец-то утром, когда небо было яснее младенческих глаз, из-за дальнего леса наползла темная заволока. Чирк! - небо прорезала неожиданная молния. Гром прогремел раскатисто и давай резвиться. Ветер рвал листья с деревьев, по дорогам гнал крутящуюся пыль. Затем хлынул ливень, превратив улицу в реку.
Люди радовались дождю. Мальчишки, босоногие, полураздетые, едва утих гром, выбежали на дорогу - и по лужам наперегонки. Женщины на коленях тихо шептали молитвы, поднимая к небу натруженные руки. Дождь был спасением. Поля на глазах зазеленели, пошла в рост трава на лугах.
В такой день Грузинский задержался на мельнице. Тут его застал ливень. Пришлось переждать.
В мельнице от скрежета жерновов хоть затыкай уши, барабанные перепонки лопнут от шума. Из всех щелей и от поднявшегося ветра в ноздри лезла мука. Князь чихал и на чем свет стоит ругал мельника:
- Ты, дьявол окаянный, останови колесо, пока я не задохнулся!
Мельник Ефим, которого в селе прозвали Волчарой, был могучим здоровяком. Башка огромная, как деревенское решето, пальцы, что кузнечные клещи, лицо круглое, всегда красное. Князь на мельнице не бывал около двух лет. К Волчаре не ходили даже сельские жители - побаивались его. Если и приходили, то мололи свой хлебушек молча. Волчара жил в пристройке, прилипшейся к мельнице, вместе с женой.
Жернова остановились. Стало тихо. Только дождь шумел снаружи. Волчара грустно смотрел на пол, покрытый мукой, о чем-то раздумывал.
- Где-нибудь посушиться бы… Промок я под дождем, не видишь? - проворчал Грузинский.
Волчара боязливо предложил:
- Жене скажу, чтоб баньку истопила…
- У тебя есть жена?
- У тебя, хозяин, горничной была. Ксенией зовут.
- Ксенией? - удивился Грузинский. Думал-думал, но с таким именем женщина ему не припомнилась. Разве всех слуг в памяти удержишь?
Подошел к единственному окну, стал смотреть на дождь. От нового удара грома улица осветилась бескрайним светом, мельницу охватило синим пламенем. Грузинский перекрестил грудь, словно этим спасал самого себя, боязливо открыл дверь - с улицы подул резкий сырой ветер. Дождь хлестал по лужам. Привязанные к забору лошади тревожно заржали, увидев хозяина.
- Где мои сторожа? - сердито спросил князь Волчару и, увидев, что тот испуганно дрожит и крестится, усмехнулся: - В штаны наклал? Ладно, Бог не выдаст. Иди-ка ко мне поближе…
Мельник с опаской подошел.
- Наклонись-ка. Да не так…
- За что бить меня собираешься, Егор Лександрыч?! - задрожал Волчара. - Какая вина моя перед тобою?..
- Эко, какой ты дурень, право, - князь пнул его. - Садись на четвереньки. Хорошо, теперь я залезу…
Подняв мокрые полы своего сюртука, князь уселся верхом на Волчару.
- До своего дома неси меня. Да гляди, не урони. Уронишь - уши отрежу.
Прошли длинный двор, зашли в темный коридор мельниковой избушки. В горнице было светлее. Перед печкою, повернувшись к пришедшим задом, хлопотала женщина. В коротенькой рубашке, ноги дразняще белели. Когда повернулась в сторону вошедших, князь сразу ее узнал, бывшую свою возлюбленную. Женщина от испуга закружилась по дому, не чуя собственных ног: поправила на полу дерюжку, смахнула со стола крошки хлеба, сорвав с головы платок, стала разгонять им мух.
- Выходит, ты здесь обитаешь, с муженьком жизни радуешься? - усмехнулся князь.
- Здесь, Егор Лександрыч, здесь, - курицей-несушкой прокудахтала женщина, сама то и дело вытирая концом платка свои стручковатые губы. - Чай, замуж сам меня сунул, против моей воли…
- Подзабыл я про то, ты уж прости меня, - Грузинский не стал изворачиваться, сказал прямо: - Годы свое берут. А что сделал, за то прощенья не прошу. Характер мой ты сама знаешь.
- Верные слова сказал, князь, характеры богачей тяжелее тяжелых. Да чего там, характер не рубашка, с себя не скинешь.
- Не скинешь, мм-да…
Вскоре Грузинский уже парился в бане, поглаживая свою волосатую грудь. Волчара то и дело лил на каменку из ковша то кислый квас, то речную воду. Хлестал князя березовым веником.
"Спереди очень даже похорошела", - думал князь о жене мельника. В голове других мыслей не было.
Волчара принес маленькую скамейку, поставил князю под ноги, крикнул жене, стоящей в предбаннике:
- Утирку принеси!..
Ксения словно этого и ожидала. Вошла в баню совершенно без стыда. Егор Александрович всеми десятью пальцами гладил свой жирный живот. Проходящую перед ним женщину ущипнул за круглую ягодицу, засмеялся. Ксения вытерла князя полотенцем, вышла. Тут же вернулась с кувшином. Муж глядел в ее сторону с восхищением.
- Медовуху не попробуешь ли, ваша светлость? - обратилась она к князю. Ласково сказала, не поворачивая в сторону Волчары даже головы.
- Немного выпью…
Ксения наполнила ковшик. Брага пахла медом и душицей. Князь вытянул хмельную до дна. Протягивая пустой ковш женщине, схватил ее руку, погладил. Рука пухленькая, косточки тоненькие.
- После баньки уху не сварить ли?
- Кхм… неплохо было бы, неплохо, - очнувшись, как от сна, проговорил Грузинский. - Иди готовь…
Волчара помог князю выйти в предбанник, одел его.
- Хозяин, а твоих парней не позвать? - спросил Волчара.
- Место собакам на улице! - отмахнулся князь.
После возвращения из бани хлебали уху. Ксения глядела на мужчин из предпечья, не решаясь садиться с ним за один стол. После ужина князь бросил Волчаре:
- Знаешь, где волки ночуют?
- Под кореньями деревьев, думаю, там, где теплее… - ни о чем не подозревая, простодушно ответил мельник.
- А-а! Выходит, знаешь! Тогда иди на свое место! Попутно и охранников моих понаведаешь!
- Они на мельнице, там и переночуют, - подала голос женщина.
- Тогда и я пойду, - пятясь к двери, Волчара злобно сверкнул глазами на женщину. Та отвернулась.
Князь давненько не касался женского тела. И теперь от предвкушения удовольствия он опьянел, как от медовухи.
Архиереевы "уроки"
Давным-давно уже закрылись магазины и лавчонки. На улице Лыскова лишь изредка раздавался лай собак да сонный стук колотушки сторожа. Летняя ночь накрыла землю густым туманом. Ни шороха, ни звука. Приказчики спят на мягких перинах, мастеровые - на скамьях, положив под голову старые зипуны, нищие - в своем клоповнике на соломе, мечтая увидеть хотя бы во сне пироги да кусок жирной рыбы. Отдыхает и Волга. Ни ударов весел, ни движения волн. Река устала от непрерывного движения баржей и лодок, бороздивших ее водную гладь, и ночью блаженно вздыхала, наслаждаясь покоем.
В прибрежной низине, роняя вокруг искры, горел одинокий костер. Перед ним сидело двое табунщиков. В костре пеклась картошка. Дожидаясь своего позднего ужина, они говорили о своей жизни, прожитых днях и годах, проклинали старост и полицейских, которые, по их словам, последние капли их кровушки высасывали.
Мужики только тем себя и тешили, что Бог окажется милостив и худшего ничего с ними не произойдет.
Вокруг паслись, пофыркивая, лошади: арабские скакуны и орловские рысаки.
- Гляди-кось, пегий-то опять в сторону Волги пошел, - сказал молодой пастух. - Пойду-ка поверну.
Было далеко слышно в тишине ночи, как он кричал, хлопал кнутом.
И снова покой. Лошади собрались вокруг костра, поглядывая на горящее пламя красными глазами.
Парень вернулся на прежнее место, вынул палкой из затухающего костра печеную картошину, подул на нее, огорченно проговорил:
- Пегий захромал, пропадет конь ни за грош, виноваты будем, стало быть…
- Это не наши заботы, парень, - у него хозяин имеется. Пусть Жигарев, строгановский управляющий, в кузню пегого ведет, - успокаивал молодого пастуха его напарник, небритый и нестриженый старик, седые волосы его доходили до самого пояса. - Наше дело - сторона: было бы стадо в сохранности.
- Пегий - коняга славный, из доброго племени, жалко, ноги попортит, - не отступался молодой. Ему годков двадцать. Приплюснутый нос, широкоскулое лицо. Наклонился над костром, о чем-то задумался. - На реке лодку видел, - после недолгого молчания молвил он тихо, боязливо прислушиваясь к чему-то. - Без весел, в нашу сторону двигалась. Неторопко так. Вдруг кто лихой?!
В растрепанной бороде старика сухая травинка задрожала.
Молодой опять тронулся в сторону реки. Когда вернулся, поеживаясь, подошел к храпевшему напарнику:
- Хватит дрыхнуть! Пастухами нас наняли не сны разглядывать!
Спящий открыл глаза, хрипло бросил:
- Отстань, пиявка!
- Там в лодке человек ничком лежит. Или это почудилось мне? Поближе подойти побоялся. У-у, хо-ло-ди-на!
- Разве на Волге мало бродячих людей, чего об этом беспокоиться-то? - бросил, поднявшись, широкоплечий.
- Много, да боюсь, воришки бы не явились. Жигарев придушит нас…
Старый выхватил из-за пояса топор.
- А эту штуку зачем я таскаю?..
Молодой махнул рукой, сел поближе к огню. Тихо вокруг. Только где-то в ближнем лесу прокричала ночная птица, но вскоре замолчала и она.
- Иди-ка пройдись, дружище, - строгим тоном проговорил старик, сам же снова прилег на свой зипун.
- Сам пройдись, если ножа или пули не боишься!
- Если празднуешь труса, тогда зачем меня взбутетенил? Никто бы и не знал, кого ты видел… - Старик поднял свой топор. Острие угрожающе сверкнуло при свете пылающего костра. - Востренный!..
Пошли вдвоем. На берегу реки долго вслушивались в окружающую тишину.
- Видел, наверное, на реке бревно и в штаны наклал, - фыркнул старик.