* * *
По пути в трапезную игумен вдруг спросил своего гостя:
- Слышал я, в селении вашем Кузьма-пророк какой-то объявился, будто мордовских богов проповедует?
Григорий Миронович неохотно стал рассказывать об Алексееве: сам он не вникал в это дело, да, честно говоря, и не понимал ничего в речах Кузьмы. Чувствовал только, что добром это не закончится, плачет по смутьяну острог или даже виселица.
Гермоген выслушал внимательно и сказал:
- Нынешние церкви, сам знаешь, я не признаю, новые церковные уклады и книги не жалую. Ими русскую душу не осветишь. И все же, думаю, он, этот Кузьма Алексеев, власти не божеской, а собственной хочет. От этого эрзянского жреца нам, истинным правоверам, добра не перепадет. Мудрецов на Руси всегда было много. И не наша это забота, сосед дорогой.
Григорий Миронович игумена не слушал, думал о своем. Из Петербурга пришло письмо, в котором графиня Сент-Приест опять требует денег. Целую тысячу рублей! Откуда он возьмет столько? Собрать с селян? У них за душой и копейки не найдешь. В прошлогоднее дождливое лето весь урожай сгнил на корню. Если только домашний скот продать…
В трапезной Григория Мироновича усадили напротив Гермогена. Еремей и трое "апостолов" съежились по его левую руку. Марк прочитал краткую молитву, все перекрестились и принялись за похлёбку, которую принес худощавый невзрачный монах: каждому свою миску.
Григорий Миронович до смерти проголодался и с жадностью набросился на еду. Гермоген приторным голоском обратился к нему:
- Может, красной рыбки приказать принести? Губы посолить, а?
- Спасибо, святой отец. Не привык я к разносолам, - смиренно сказал Козлов, не поднимая головы от глиняной миски.
После того, как был съеден суп, Гермоген поднялся, помолился и первым вышел на улицу. На крыльце остановил Марка, приказал ему:
- Завтра к рассвету баньку истопишь. Да смотри у меня, сухие дрова чтобы были, без угару. Для мягкого парку квасу доброго припаси. Не забудь венички березовые.
- Всё будет, святой отец, - Марк торопливо удалился.
Гермоген обратился к Павлу:
- Пока мы по чистому воздуху прогуливаемся, самовар поставь. Чтобы хорошенько скипел. Понял? Мед в сотах принеси! И яблок.
Немного погодя, игумен привел гостя в большую горницу монастырской гостиницы. В середине ее стоял выскобленный добела длинный стол. В центре стола свистел самовар. Еремей расставлял угощения: соленые грибы, мясо вареное, резаные дыни, мёд, изюм, пряники, орехи.
- Я рад, соседушка, что ты к нам пожаловал, - прислонясь к широкой спинке мягкого кресла, улыбнулся Козлову Гермоген. - И обратился к Еремею, уже приказным тоном: - Налей-ка нам винца сладенького, - показал на узкогорлый кувшин в центре стола. - И вновь елейным голосом гостю: - Перед чайком понемногу, Григорий Миронович, не соизволите пропустить? Настойка облепихи, говорят, уж больно ядрена! - Гермоген пристально глядел, как келарь разливает по чаркам вино.
- Мне прямо неловко, святой отец. Хорошо ли - в ските-то пить?.. - Григорий Миронович аж растерялся…
- Мы, сосед, гостей всегда хорошо встречаем. Конечно, разносолов мало, амбары наши полупустые… Кто чего привезет, тем и гостей потчуем., - слащаво лопотал игумен и вдруг, словно заметив чего-то, рявкнул на Павла: - Что я тебе давеча наказывал, ворон корчуровский? Где икра, которую из Поморья прислали?!.
- Тык… тык… приказа твоего не было, - попятился к двери "апостол".
Гермоген уже как будто забыл про икру, угощал, не переставая:
- Не попробуете ли грибочки, нашего, собственного засола… А вот мясцо - нежная зайчатинка… В наших лесах этого добра - не ленись, лови!
Выпили по стопочке, принялись за грибочки, закусили квашеной капустой, сдобренной конопляным маслом.
- Святой отец, а что сам-то не пьешь? - Григорий Миронович кивнул на нетронутую чарку.
- Чин не позволяет, сын мой! По уставу вина нельзя иноку употреблять, дьявольский это соблазн на пути к праведной жизни.
- Да за святость твою, отче, Господь тебе и не такой грех простит.
- Хорошо сказал, Григорий Миронович! Истинно хорошо… Ну а если не простит, то пусть на тебя сей грех запишет. - Смех забулькал где-то в глубине горла Гермогена. Он подмигнул Козлову, перекрестился и лихо опрокинул в себя наполненную вином чарку.
"Апостолы" и гость последовали его примеру.
Вернулся Павел и сообщил: монахи наловили свежей рыбы, варят уху, скоро принесут.
- Бог им в помощь. Не оставили старика без внимания. Да и тебе, Григорий Миронович, после долгой, утомительной дороги наваристая ушица очень кстати оказалась бы. Садись, отец Павел, в ногах правды нет. Выпей-ка полстаканчика за нашего доброго гостя. Двадцать верст отмахал, чай, устал, притомился.
Наполненную чарку отец Павел высосал до единой капли и даже без закуски, все смотрел, как собравшиеся хватали с огромного блюда куски мяса - зайчатину и лосятину, дышащие ароматным паром. Снова выпили. Тут и уху принесли. Дух от нее шел - язык проглотишь! Котелок в миг опустошили, резво стуча ложками.
Григорий Миронович и изюмчик попробовал, и мед сотовый.
Над историей грехопадения Адама и Евы "апостолы" долго зубоскалили. Даже безъязыкий Иона от смеха куском рыбы подавился.
- Уймитесь, ироды! - остановил вакханалию игумен. - Не согреши женщина единожды, вас бы и на белом свете не было…
Все присмирели, а Григорий Миронович, чтобы перевести разговор, спросил:
- Как дела вашего скита идут, святой отец?
- Скит наш, сам видел, не маленький, и мне, старику, обо всем приходится заботиться. О жилье постоянно думаю, об одежде и пище. А кто за табуном лошадей да за стадом коров смотреть будет? Опять-таки я. Быть главою братии, думаешь, легко? Да если б знал ты скитскую жизнь - волосы б встали дыбом! Не бывает, конечно, и без греха, чего там говорить…
Прислуживающий гостям монах внес осётра с тертым хреном. К нему - большой кувшин квасу. На новую закуску кинулся один Иона. Друзья его уже бодали носами стол.
- Батюшка, дозволь, я их разведу по кельям, - обратился к игумену Еремей, хотя и сам еле стоял на ногах.
- В самом деле, разойдитесь, братья, по местам, а то, гляжу, совсем человеческий облик потеряли… Ох, слаб и грешен человек - вместилище порока!
Когда келарь уволок пьяных и в трапезной воцарилась тишина, Григорий Миронович спросил о брате.
- Как Зосим-то, прилежно Богу служит? Да здоров ли?
Гермоген долго молчал, словно припоминая что-то. Оторвавшись от мрачных дум, ответил туманно:
- Мы, монахи, люди подневольные. Наша жизнь в руках божиих. Каждый день из церкви - в келью, из кельи - в святой храм… Как Бог попустит, так и живем. Так что с Господа весь спрос… - И, видя, что управляющий опять хочет задать вопрос, сказал: - Утро вечера мудренее… Теперь отдыхать, гость дорогой, отдыхать. - Гермоген, кряхтя, поднялся из-за стола.