* * *
Ha следующее утро Мария с Фридой занялись избитым и опухшим Вилом: тряпицами, смоченными в студеной речной воде, они сноровисто промыли раны и порезы. Прикосновение рук Фриды было особенно приятным.
– Томас всего-то выродок, и душа у него насквозь черна, – пробормотал Вил. – В нем нет ничего хорошего.
Старик подумал над ответом.
– Ну, сын мой, мы, может, и все грешны, но не все в нас грешно.
Карл улыбнулся.
– Юный господин, ежели ты ведешь за собой людей, помни: пусть всякое неискупленное сердце однажды предстанет перед троном безгрешного Создателя и будет осуждено, но покамест каждое из них носит на земле маломальский образ Творца. Это свидетельство Его благости. Тебе следует различать сей слабый образ и в друге, и во враге.
– Разве, Петер? – запротестовал Карл. – Ведь в нас-то нет ничего худого. Мы как цветы с добрыми корнями: кто посажен в почву хорошую, кто – в худую, на кого-то льет дождь и греет солнце, на кого-то – нет. Оттого-то и в пору цветенья кто-то благоухает меньше, а кто – больше, но все мы люди добрые.
Мальчик выжидал ответа Петера.
Старый священник улыбнулся.
– Ах, кабы было по словам твоим, сын мой, но с прискорбьем замечаю, что все корни в людском цветнике изгнили, загноились. Я знавал людей достойных, людей высоких по званию и роду, которые часто – к своему изумлению – погибали в собственных пороках. Да-да, и к удивленью своему, встречал я и отъявленных злодеев, которые преображались в милосердии и доброте, пусть и не на долгое время – но расцветали как цветок в палестинской пустыне. Боюсь, юноша, что наши корни сплошь прогнили, но Господь по милости Своей дает цвести тем, которые Ему угодны, и когда Ему угодно.
Карл растерялся. Его неприятно разозлил упрек Петера. круглое лицо его покраснело.
– Я… я не верю, что у меня прогнившие корни, Петер, и я часто получаю благословения.
Вил встал на ноги и поправил кинжал на поясе.
– И на мой счет ты тоже ошибся, Петер. У меня добрые корни, чистые и сильные. Кроме тех необходимых наставлений всяким там дюнкельдорфцам, Томасам и Пиям, ничего худого я не совершал. Я неплохо забочусь о себе, и только я еще ни разу не подвел себя. – Он самодовольно ухмыльнулся и нахально прошел мимо священника, прикрикнув: – Живо построить шеренгу. Мы идем к восточным лесам, затем на юг к Базелю.
* * *
С жестким попутным ветром дети послушно отправились за вожаком на восток, доколе не добрались до сомнительной безопасности лесистого кряжа. Но вопреки неизведанным доселе окрестностям, долгожданная прохлада бесконечных еловых зарослей была приятна, и дети радовались, что опаленная солнцем дорога осталась позади. Они довольно улыбались, ступая натруженными ступнями по толстому ковру из мягких иголок, и полной грудью вдыхали чистый и бодрящий запах леса. Под ногами копошились белки и мыши, а толстые ветви над головой давали приют птицам, чьи задорные песни эхом разносились между живыми колоннами, стоящими гордо и прямо. Казалось, лесу не было конца.
Вскоре дети повернули на юг и, к всеобщему восторгу, натолкнулись на оленью тропу, которая вела чрез многие студеные и чистые ручьи. Так они шли по темному лесу, полагаясь лишь на мимолетные проблески неясного солнца, по которому они держали путь. На душе у крестоносцев было легко, а бойкие крестьянские песни вперемешку с захватывающими вековыми легендами и сказаниями делали путь приятным и скорым.
Карл уже выбросил из головы последние изречения Петера и весело подошел к старику.
– Помоги же мне с той твоей окаянной загадкой!
– Могу предложить еще одну подсказку, – сказал Петер. – Слушай:
К какому очагу летит
Блеск искорки в глазах?
И что за чудеса таятся
В далеких серых небесах?
– Ну, а дальше.
– Все! Вот очередная подсказка, как ты и просил. Надобно сложить все отгадки, и ты найдешь ответ.
Карл простонал.
– Давай, я их перескажу.
Куда душе цветка лететь,
Когда окончен путь?
Где тень заснеженных дерев
Мечтает отдохнуть?Песнь дрозда и соловья
По ветру рождена.
Но вот куда, к каким краям
Лететь она должна?К какому очагу летит
Блеск искорки в глазах?
И что…
Карл выжидающе замер.
– О, прости! "И что за чудеса таятся в далеких серых небесах?" Карл пожал плечами.
– Кажется ты говоришь о каком-то месте, об особом месте, полагаю, о месте, куда уходит душа цветка, пение птиц, сила ветра… и надежды человеков.
– Отлично! – воскликнул Петер. – Просто отлично. У тебя острый ум, юноша.
Петер подал знак Вилу умерить шаг.
– Мои старые ноги малость подустали.
Вил поднял руку и остановил колонну. Он посмотрел на священника с нескрываемой досадой.
– Я предупреждал тебя, священник, еще вначале, что ты идешь с нами, пока ты идешь с нами в ногу.
– Точно, у тебя великолепная память, – смиренно ответил Петер. – И я полон решимости не отставать от твоего нового шага. – Посмотрев на детей, которые проявляли признаки утомления, он добавил: – Мои старые глаза подсказывают мне, молодой господин, что юные воины также исчерпали запасы сил. Могу ли я почтительно…
– Ты можешь держать свои мысли при себе, – перебил его предводитель. – Я решаю, как нам идти, а твоя задача – повиноваться мне.
Петер решил не отвечать, последовав тактике временного подчинения, но когда кивнул, строго посмотрел заносчивому парню в глаза. На сердце стало тяжко, ибо он знал опасности, которые таит в себе гордость. Он почесал Соломона за ухом и вспомнил слова старого французского мастера по вазам, который много лет тому назад сказал, что глина непригодна для ваяния, пока ее хорошенько не растолочь и все ее изъяны не выйдут на поверхность "Значит, Соломон, как и прежде: мы ждем, мы наблюдаем, мы молимся и надеемся".
Прошло еще несколько изнурительных часов, пока Вил, наконец, позволил сделать короткий привал. Отряд повалился на мягкий лесной настил, устремив глаза на зеленый полог над головами. – Петер прошептал Карлу:
– Юноша, по моему разумению, мы минуем Базель и прибудем в Бюргдорф как раз в пору празднества Успения Богородицы, к середине месяца.
Глаза Карла восхищенно расширились, а Георг, неотступно следовавший за Карлом по пятам, просиял от радостного нетерпения.
– Несколько лет тому назад я побывал на празднике Успения в Мангейме, – вдруг заговорил он, и восхищенно добавил: – Wunderbar! Это было чудесно. Я до сих пор не могу забыть трубадуров и менестрелей, и выступления англичан. А еда – столько еды! – Он остановился и засмеялся. – Папа пили эль и хватили лишнего, а мама – слишком много вина. Я потом нашел их за садовой стеной лорда Конрада, где их стошнило!
– Верно-верно, Георг, – заметил Петер, – мне и самому довелось заплатить ту же цену за излишки удовольствия.
Их разговор донесся до слуха Фриды и Фридриха, и они восхищенно захлопали в ладоши.
– Не может быть? Неужели мы попадем на праздник, Петер? – спросила Фрида.
– Ну, думаю, удача может улыбнуться нам, дорогая моя. По моим исчислениям сейчас первая неделя августа, и мы находимся в двух днях от Базеля, получается, что в неделе пути до Бюргдорфа. Святые угодники, кажется, мы успеем вовремя!