…и наказывает тебе государь великий Василий Иоаннович пуще глаза беречь вора Ивашку Болотникова, бунтовщика и богохульника, штобы он побегу не учинил, людишек боле не смутьянил, аще штоб о заточении у тебя того вора лишние не ведали. А вора держать в чёрном теле, давая ему ясти единый хлеб да воду ежедень трижды: об утре, о полдень и вечером, отходя ко сну… И как опосля быть с вором Ивашкой, тебе последует изустный указ.
И ещё, воевода, штобы ты слушался во всём сотника стрелецкого и дворянина Илью Петрищева - глаз и руки государевы в твоём остроге при сидении вора…
Воевода спрятал письмо, запер ларец на ключ, задумался.
Данила Дмитрич слыхал о холопском бунте, о том, что осенью прошлого, 1607 года сто тысяч восставших против царя осадили Москву. Шуйский в великой растерянности отсиживался в Кремле. И вёл то сермяжное войско на столицу беглый холоп князя Телятевского Иван Болотников.
Крупную дичь отправил Шуйский в каргопольскую клетку после того, как хитростями взял её в полон. Воевода встревожился, но тут же успокоил себя: Добро, что тайный приказ послал сюда своего доглядчика. По крайности, что случись - не одному мне в ответе быть. А хранить сию птаху надлежит зело зорко. Тут уж я промашки сделать не должон.
Подумав так, воевода отправился в покой досыпать до света. Снял одежду, завалился под тёплый ульянин бок. Жена проснулась и спросила:
- Чего стал середь ночи? Дня мало?
- Не скажу.
- А почему не скажешь?
- Из Москвы вора привезли, - помолчав, не утерпел воевода. - Забота на мою шею… тьфу!
- А кто тот вор?
- Знать лишне тебе.
- А привёз кто?
- Сотник стрелецкой. Дворянин.
- Каков он?
- Молодой. Борода лисая. Огнём горит.
- Баской.
- Тьфу! Тебе што за корысть? Спи!
Ульяна вздохнула, улыбнулась и закрыла глаза.
II
- Эй, вор! Хлебай щи, покудова жив! - послышался окрик.
Иван Исаевич, неподвижно сидевший в углу, вздрогнул и открыл глаза. Тёмная фигура отошла от него и скрылась за дверью. Чья-то рука поставила на полку с той стороны зарешеченного окошка слюдяной фонарь. Светлее стало в коморе. На полу - глиняный горшок, деревянная обкусанная ложка и краюха хлеба на дощечке.
Один из караульщиков, приподняв фонарь, заглянул в окошко, потряс бородой, скаля зубы.
- Воевода жалует тя щами со своего стола!
Иван Исаевич взял горшок на колени и стал есть. Пусть смеются эти ублюдки. Ему надо набираться сил, чтобы вырваться на волю. Воля! Добудет ли он её?..
Окончив еду, Иван Исаевич поднялся с соломы, подойдя к окошку, попытался заговорить с караульщиками:
- Спасибо, брат!
- Леший тебе брат! - глухо донеслось из караулки.
- Не ведаю, куда меня привезли? Скажи, стрелец!
- Нам растабарывать с тобой не велено!
Иван Исаевич, волоча по полу цепь, прошёл по коморе взад-вперёд, погрел коченеющие руки о стену печки. Приблизился к оконцу, что выходило на улицу, оглянулся, потряс руками решётку.
- Решётку добрые мастера ковали! Не первый ты щупаешь, да зря! - из караулки в комору заглядывал стрелец, ехидно щурясь и елозя бородой по обоконью. Казалось, стрелец сидит за решёткой, а не он, Болотников.
Иван Исаевич отошёл от окна. Затёкшие обмороженные ноги плохо слушались, подгибались в коленях. Снять бы сапоги; погреться у печи, да как снимешь, если ноги в железах?
Решётка крепка. Стены - тоже. Половицу не поднимешь, подкопа не сделаешь. Днём и ночью будут следить стрелецкие вороны… Головами небось отвечают за меня, - думал он.
Иван Исаевич силился угадать, куда его привезли. Но как ни напрягал память - напрасно. Ехали долго. Он потерял счёт дням. В пути его почти не выпускали из возка. Лишь на двух неведомых ямах обогрели да накормили горячей пищей. А так: сунут под полог возка краюху хлеба да баклажку с водой - и всё…
По приметам да обрывкам разговоров Иван Исаевич предполагал, что везут куда-то на Север. Мороз становился всё лютей. То ли Вологда? То ли Устюг Великий? - Неведомо…
И зачем его привезли сюда в это, судя по всему, глухое место? Сохранит ли Шуйский, как обещал при переговорах под Тулой, жизнь ему и Илейке Муромцу? Эх, да чего стоят царёвы обещания! Разве мало супротивников царских болталось на виселицах, корчилось на кольях, обливалось кровью четвертованными на Лобном месте?..
А тело всё ещё болит после пыток в тайном приказе. Трещали кости, терял сознание, но лишнего не сказал.
В памяти вставало недавнее.
…Пытошная башня в Кремле. Горит очаг. Возле него - железные прутья да клещи. Пока они холодны. Царь не велел пытать Болотникова горячим, чем озадачил дьяка тайного приказа Окольницына. Дьяк терялся в догадках, почему царь решил испробовать узника лишь плетью?
А Шуйский собирался отправить Болотникова в глухомань, и надо было, чтобы он имел силы не умереть в дороге.
- Всё, что скажешь, милостью обернётся для тебя, - предупредил дьяк, глянув на Болотникова и подвинув к себе бронзовую чернильницу с гусиным пером. - Утайки быть не должно! Великий государь должен знать правду! От языка твово зависят твои суставы, кости да воровская спина!
Болотников молчал, расслабив связанные за спиной руки, но голову держал дерзко и прямо. Дьяк начал допрашивать:
- Что обещал князьям Мосальским да Долгорукому за измену государю?
Болотников подумал и ответил спокойно:
- Обещаний никаких не давал.
- Зачем тогда они к тебе пришли?
- То у них на уме и осталось, а мне неведомо.
- Во лжи мало толку! - нахмурился дьяк. - Что сулил холопам в подмётных письмах?
- В тех письмах говорил народу правду.
- За сколь злотых продал душу свою проходимцу Лжедмитрию - Мишке Молчанову? И за что купил тя Шаховской?
- С ними дела не имел. Во всём всё от себя вершил.
- Опять ложь! - крикнул дьяк и дал знак палачу. Тот взмахнул плетью, ожёг спину узника. Болотников от неожиданности вздрогнул, но устоял на месте.
- Умыслил Лжедмитрия посадить царём и получить от того себе выгоды? Так?
- Неправда это.
- Правда! Нам ведомо!
- А ведомо, так что спрашиваешь?
Дьяк взбеленился:
- Шкуру спущу!
- Тебе не привыкать то делать…
- Молчи! Говори дале: Прокопка Ляпунов что измышлял против государя?
- То - ему ведомо, а мне - нет…
- Тебе неведомо? Так… Клещи вон изготовлены! Палёное мясо с тебя полезет клочьями! Что хотел делать, ежели бы в Кремль вошёл со своим вшивым воинством?
Болотников угрюмо молчал. Палач уже много раз прошёлся по его спине плетью. Дьяк вцепился, словно борзая в подранка оленя:
- Что бы стал делать на Москве? Что? Ответствуй!
Молчал узник. В пытошную вошли двое, развязали Болотникову руки, вдели их в ремённые кольца дыбы, ноги притянули к тяжёлому бревну. Что-то хрястнуло, заскрипело, как колодезный ворот, и Болотников повис на дыбе с вывернутыми суставами. Острая боль прорезала тело. На миг сознание помутилось, голова склонилась на грудь. В лицо плеснули водой, и он пришёл в себя, замотал головой. Брызги воды летели на дьяка, тот посторонился, повеселел:
- Так-то толковать сподручней, - и подошёл и как будто участливо заглянул в лицо узнику, а потом стал повторять те же вопросы. Болотников молчал. Плеть снова и снова свистела в промозглом воздухе пытошной. Палач взопрел, утирал лоб рукавом рубахи. Дьяк настойчиво спрашивал:
- Государя Шубником звал по какому праву?
Молчит Болотников.
- Сколь войска собрал перед походам на Москву?
- Боле, чем у царя, - поднял голову Иван Исаевич. - И войско доброе! Не то, что ваши трусливые стрельцы да прелюбодейное боярство!
- Ах, ты вот как! - задохнулся от злобы Окольницын и сильно ударил узника по скуле. - Что бы стал делать в Москве?
Болотников собрался с силами и сказал, сверкая набрякшими кровью белками:
- Ближних бояр покидал бы с Ивана Великого. Остальных развесил бы по стенам, яко крыс!
Дьяк злобно оскалился, подскочил к нему с новым вопросом:
- А что думал с государем учинить?
- Про государя ничего не скажу. А для твоей з… изладил бы добрый кол, вострой!
…Из пытошной Болотникова без памяти унесли в тюрьму.
Иван Исаевич чувствовал себя худо: ноги совсем отказывали, в голове будто кто бил в набат. Он поплёлся в угол и лёг на солому. Долго лежал неподвижно, потом стал сгребать к бокам солому, чтобы хоть немного стало теплее. Когда стал засыпать, услышал, как за дверью тихо говорили стрельцы:
- Кинуть ему, ай нет?
- Не велено!
- То так. Не велено… Но смёрзнет вор.
- Смёрзнет. Кинь, пожалуй.
- Ответ держим оба, коли воевода лаяться будет.
- Да уж так. Кидай!
Сквозь дрёму Иван Исаевич слышал, как кто-то вошёл и набросил на него какую-то одежду. Стало теплее. Узника сморил сон, тревожный, глухой, как вьюжная ночь. Иван Исаевич будто провалился в пропасть.
А вьюга за стеной то улюлюкала, то выла по-звериному тоскливо и надсадно, и съезжий домишко вздрагивал от ударов ветра.
Стрельцы на улице, пока не пришла смена, продрогли до костей. И воеводская чарка не помогла.
На рассвете воевода поспешил к съезжей - проверить, не случилось ли чего ночью. Стрельцы, вытоптавшие торную тропу вокруг домишка, спросили:
- И днём тут стоять?