Входили, оглядевшись, чтобы никто не заметил их за таким не грешным занятием, в нательных рубахах в теплую воду, молча наслаждались покоем и тишиной. Тишина здесь всегда стояла, как в первый день творения, а небо, звезды говорили о вечности и призывали к себе. Для верующего во Христа человека этот зов особенно внятен. Существовала легенда, что уже в христианские времена провалилась православная церковь по какой-то причине и на ее месте возникло хорошее озеро с чистой и мягкой водой. Поговаривали, что в праздничные дни, особенно на Святую Троицу, доносится колокольный звон из его глубин - однако услышать его может лишь безгрешный человек после причастия. Так это или не так, но и благочинный, и преосвященный нет-нет да и внимали: не послышится ли?
Однажды к ним присоединились предводитель дворянства Ждан-Пушкин, обер-комендант города Родионов, городничий Волк-Леванович. Пьяно шумели в бане, причем только обер-комендант вел себя пристойно, а Ждан-Пушкин стонал и охал, будто его стегали сыромятным кнутом, Волк-Леванович верещал, будто поднимали на дыбе. Ухали-охали за столом у матушки Анны, обжигаясь горячим чаем, потом понеслись на тройке к Святому озеру, плавали в темноте со смехом и воплями, наделали шума на все немалое озеро, а возможно, на весь город. Больше отец Феодосий не приглашал их.
Говорили преосвященный Георгий и благочинный Феодосий мало, однако обойти старую боль не могли: как противостоять кармелитам, иезуитам, униатам, которые тащат христиан в свои храмы? Только умной проповедью, проникновенной молитвой. Несчастье с настоятелем Тупичевского монастыря стало известно всему уезду. Как оказалась кстати эта печальная история мстиславским инославным, как подходяща для совращения православных!
Спал преосвященный в Мстиславле обычно спокойно и крепко. Но в этот раз не мог уснуть. Задремал лишь под утро, а проснулся - возчик уже запрягал коней. Позавтракали, матушка Анна, как всегда, положила щедрый узелок в кибитку - и в путь.
* * *
Путь предстоял дальний - в Костюковичи, где, по доношению, священник уличен в прелюбодеянии. Не столь уж редкий случай, хотя и наказывался этот любострастный порок всегда сурово. Год назад преосвященный лишил иеромонаха Спасского кафедрального монастыря Палладия и священства, и монашества.
Ехали, однако, не торопясь, останавливались во всех малых городах, местечках и селах, где имелись церкви: когда еще выпадет случай побывать здесь, да и людям поглядеть и послушать епископа - немалое событие, а православию поддержка.
При въезде, конечно, колокольного звона не было, поскольку не знали, что едет епископ, но поняв, кто приехал, звонили долго и радостно, и скоро у церквей собиралось много людей, приходили и католики, и униаты. В этой стороне Белоруссии православие пока преобладало, и прихожане не без гордости глядели и на епископа, и на инославных.
Приехали в Костюковичи поздно, было темно, а человек, которого спросили о гостевых номерах, даже не знал, что это означает.
- Где можно переночевать? - взялся объясниться с ним возчик Тимофей.
- А кто вы такие?
- А тебе что за дело?
- Есть дело. Если хорошие люди - одно, плохие - другое. Православные или униаты? А может, иезуиты?
- Православные. Епископ Могилевский Георгий.
Тот молча осваивал новость.
- Быть не может! - Но, подумав, поглядев на хороших лошадей и карету с православным крестом, видно, поверил. - Нет, ко мне нельзя. Тесно у меня.
- А к кому можно?
- Не знаю. У всех тесно. Тебя к себе возьму, а епископ пускай к батюшке православному едет.
- У него не тесно?
- Как не тесно? Пятеро деток и хозяйка больная, лежит который год. Показать, как ехать?
Так преосвященный оказался в доме священника Тарасия.
Дом был из двух комнат и кухни. Первая, передняя, была разделена тяжелой домотканой занавесью на столовую и кухню. Здесь же на грубой деревянной кровати спал старший, лет двенадцати, мальчик. У окна стоял довольно широкий обеденный стол с табуретками. На подоконнике глиняный горшок с цветами.
Священник был молод, лет тридцати пяти. Он смело открыл дверь, не спросив, кто и откуда столь поздний гость, провел в дом и по облачению тотчас догадался, кто перед ним и по какой причине. Тем не менее его все это не смутило, он помог преосвященному разоблачиться, разбудил мальчишку и перевел в другую комнату, освободив кровать для епископа. Однако спать им в эту ночь не пришлось.
- Знаешь ли, отец Тарасий, зачем я к тебе приехал?
- Знаю, ваше преосвященство, - твердо и решительно отозвался тот.
Быстро и привычно принес из сенцев кувшин, налил кружку молока, достал из комода четверть каравая хлеба.
- Не хлопочи, батюшка, - сказал епископ. - Лучше поговорим.
Разговор их затянулся почти до утра. Оказалось, Тарасий закончил духовную семинарию в Киеве, завел семью сразу после окончания, рукоположил его покойный епископ Иероним Волчанский в Костюковичский приход, поскольку здесь жили отец-мать. Жена родила пятерых ребят, но уже три года не встает с кровати, помогать ему приходит хорошая православная женщина, - вот и получилось, что согрешил, и женщина эта родила ему дочку, которая для него - свет в окошке.
Разговор был неторопливый, откровенный, спать не хотелось, и неожиданно для себя преосвященный рассказал о своих покойных уже родителях, о городе Нежине, где родился в небогатой шляхетской семье, об отце, сотенном уряднике Нежинского казачьего полка, а затем и бургомистре Нежина, о доброй матери. О том, как решил посвятить жизнь Богу, услышав рассказ матери об одном из своих пращуров старце Иове Конисском, совершившем подвиг иночества в Пустынно-Николаевском монастыре. И о собственном торжественном пострижении, которое совершил Киевский митрополит.
На рассвете кто-то постучал в окно комнаты, где они сидели. Тарасий вышел, и преосвященный услышал неразборчивые слова: "Батюшка… батюшка… скорей, батюшка…"
Оказалось, зовут в одну из деревень на соборование старика. "К заутрени не успею", - сказал Тарасий, прощаясь.
Утром пришла женщина убираться и кормить детей, Конисский понял, что это и есть помощница Тарасия. Она тоже догадалась, что гость духовного звания, неуверенно попросила благословить. Первым делом она вошла в большую комнату, где лежала хозяйка дома, взялась ее обихаживать. Послышались и голоса детей. Преосвященный переоблачился в простую ризу, набросил на плечи омофор, не открывая дверь, перекрестил семейников отца Тарасия и вышел.
Такие города и местечки он видел не раз. Несколько улиц, излучина небольшой реки внизу холма, колодец-журавель, две старые церквушки, скорее всего, одна униатская. Люди из соседних хат с удивлением и почтением поглядывали на него.
Возле одной из церквей увидел свою карету и запряженных лошадей. Это, конечно, его возчик поднялся, собрался, разузнал, где православная церковь, и конечно, похвалился, кого привез, - вдруг начали звонить колокола, радостно, торопливо, взахлеб. Слух о приезде епископа уже распространился, люди собирались, чтобы взглянуть на него.
- Ваше преосвященство… батюшка наш… святой отец… - слышалось со всех сторон.
Он подошел к Тимофею.
- Рано запряг, - сказал ему. - Буду заутреню служить.
- Поесть бы! - сказал на это Тимофей. - Я с тобой, батюшка, опять совсем оголодал. Сам не ешь и меня заморил.
- Хозяин тебя не покормил?
- Ага, покормит. Я уже подумал - неправда, что православный, иезуит или униат. Молока дал с хлебом. А я бы каши две миски.
- Потерпи, покормимся после заутрени.
Прав был Тимофей: сам преосвященный мог забыть о еде на весь день.
Людей в церквушке собралось немало, и дети явились, и старики.
Церквушка была, конечно, бедной, но содержалась в чистоте и порядке. Светились лики Христа и Богоматери, Тайная вечеря напоминала прихожанам о последнем земном дне Спасителя, слева и справа стояли два многосвечника. Преосвященный с привычным удовольствием взял кадило, вышел к алтарю, взглянул на лица людей и сразу же почувствовал тепло, шедшее от них к нему.
Хор - несколько человек, - стоявший на левом клиросе, пел слаженно, видно, отец Тарасий любил церковное пение и занимался с певчими. Привычные слова молитв не мешали мелькать коротким мыслям.
Доношение о чьем-то грехе - не грех, - думал он. - Но кто из вас послал доношение на владыку Тарасия? Составлено оно было малограмотно, неуклюже, но все же писать человек умел. Кто? Может быть, доноситель некий православный шляхтич, строго блюдущий евангельские заветы? Или кто-то из вас, глядящих сейчас на меня и нетерпеливо жаждущих наказания согрешившему иерею? А может, униатский священник, желающий овдовить приход, чтобы волей-неволей его прихожане оказались в унии?
- Аз грешный раб Божий припадаю к вам всем святым, приимите мя грешнаго и сквернаго и сохраните мя во вся дни и нощи и на всяк час на пути и в дому и в всяком месте… - С верой и любовью смотрели на него люди, с благодарностью, что он, епископ Белорусский, с ними. Наверно, для них это было предзнаменование, обещание если и не вечной жизни, то земного благополучия. Также и он пристально вглядывался, чтобы запомнить как можно больше лиц, дабы узнать их в грядущей жизни. - Молитеся за окаянную ми душю Богу вседержителю, Ему же слава, честь и поклоняние…
Отец Тарасий появился, когда заутреня завершалась.
- Благословите, святой отец, - тихо сказал он.
Преосвященный перекрестил его:
- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Епитимья тебе - чтение Акафиста святому Ангелу Хранителю сорок дней и по сто поклонов до заутрени.
- Исполню, ваше преосвященство, - покорно ответил Тарасий.