- Юзек, ходзь сюда! - позвал ротмистр пучеглазого гайдука, который гнался за девушкой до самых верб. - Поедешь ко двору пана стражника коронного. Пусть он узнает, сколько будет иметь здесь добра.
- На такое добро наш пан охочий, особливо когда оно беленькое, как гусенок.
Ротмистр подкрутил усы.
- Хорошая дивчина, а пану и так достанется добрый кусок. Скажешь - восемь дворов.
Юзек взял цидулку, и скоро шапка его скрылась в зеленых волнах степи, по дороге на север.
V
За буераком желтела рожь. В этом году хлеба стояли буйные, колосистые. Такому урожаю мог позавидовать любой хозяин на волости. Там шестой год подряд не родит земля, а прошлый год налетела саранча черной тучей, на три версты вширь. Солнце закрыла - аж день почернел; где села, там через час уже лысой стала земля. Такой шум стоял, словно плотину прорвало. А как погнало ее ветром дальше, деревья остались точно обгорелые, и в воздухе стоял нестерпимый смрад.
Косари, сбежавшиеся со всех концов, дивились, слушая казака с тремя борзыми, а в сторонке кучкой стояли вязальщицы и сочувственно кивали головами.
- И народ стал похож на обгорелые головешки, - продолжал казак. - Вовсе голод вокруг. А паны свое требуют.
- Панам нет дела до людского горя, - сказал Мусий Шпичка. Он стоял, опершись на рукоятку косы, голый до пояса. - Все они людской кровью живут. Что-то и казаки обленились, смирными стали, - и глянул из-под брыля на казаков.
Трое казаков стояли возле своих коней, а четвертый сидел на снопе и сосал люльку.
Казаки вынырнули из ковыля, как из-под земли. На них были запыленные жупаны и бараньи шапки с красными шлыками, а за поясом торчали пистоли. У двух на боку сверкали насечкой турецкие сабли.
Верига был взволнован появлением гостей и любовно смотрел на казака с люлькой: острые глаза его, как ножи, сверкали из-под нависших бровей, а по обе стороны крутого подбородка двумя упругими змейками спускались усы.
- Вот ты каким стал, Максим, - сказал Верига. - Встреть я тебя на дороге - не узнал бы. Где ж ты пропадал? Спрашивал я у людей. Одни говорят - на Сечь подался Кривонос, другие - будто аж во Франции воюет. Правда это?
- Правду говорили люди.
- И во Франции был?
- Гишпанца воевали в Дюнкирхене. Казаки и прогнали гишпанца, хотя нас было всего две тысячи. А француз до сей бы поры возился.
- Почему так?
- Не умеет сердиться француз - нрава веселого.
- Как же ты сюда, на хутор, попал? Мы думали, нас только птицам видно, потому до сих пор ни один дозорец не набрел.
- Кирила Кладиногу встретил, кобзаря.
У Вериги с надеждой забилось сердце.
- Может, сватом приехал, - сказал он будто в шутку, хотя у самого даже дух захватило.
Вместе с Кривоносом прибыл казак, по всему видно - именитый. Он был моложе Максима, но такой же высокий, стройный и гибкий, с насмешливыми глазами. Опершись на седло, казак иронически улыбался тонкими губами. От каждого движения под жупаном играли тугие мускулы.
Кривонос не то не расслышал, не то не понял вопроса, и Верига снова спросил:
- В науку на Сечь везешь?
- Остап еще других научит.
- Чужой?
- Не узнаешь Бужинского семени?
Верига вспомнил шляхтича, который одно время казаковал, и сказал:
- Вот какого рода! Такому казаку нужна и казачка под пару. Или, может, женат?
- Для казака сабля на боку - верная жена, - ответил Кривонос и залюбовался Остапом: статный парубок!
Мусий Шпичка снова спросил:
- А что ж это, паны вовсе верх взяли, что уже реестровых к собакам приставили?
- Ведь сила-то у них, - сердито пробормотал тощий казак с борзыми.
- Бегите, как мы, - посоветовал Гаврило. - Свет велик, поля много.
- А они жену и детей на виселицу потащат.
- Мало еще таскают, коли терпите, - вставил хмурый джура, стоявший у коня.
- Раз право только для шляхты, так ничего тут не поделаешь: хочет - милует, хочет - казнит.
Максим вынул изо рта люльку и повел глазом.
- Куда псов тащишь?
Тощий казак толкнул ногой борзую - та даже тявкнула.
- Чтоб они подохли вместе с панами: полковник черкасский хочет презент уманскому сделать, а ты глотай стыд, ноги труди. Счастье еще, что сейчас тепло; других в такой холод посылает, что птица на лету падает.
- Это еще добрый полковник, хоть верхом на вас не ездит.
- А в Лубнах уже, говорят, ксендз запрягает хлопов православной веры, чтобы его возили, - сказал косарь.
- Почему же и не ездить на дураках?
Женщины даже перекрестились и уже тревожно посматривали на казаков. Переглянулись и косари. Вериге стало неловко за гостей. Казаки издавна недолюбливали гнездюков-гречкосеев, но в неучтивости их обвинить нельзя было. Разве уже на Сечи стали забывать казацкий обычай? Воцарилось тяжелое молчание. Гордий Недорезанный раздраженно сказал:
- Что же ты поносишь нас, пане атаман? Мы неоружны, а может, и умишка не хватает, а вот как вы допустили, чтобы Конецпольский гетман свернул шею казацкой вольнице? Слыхали мы, что он послал свое войско на Запорожье и Кодак-фортецию поставил, чтобы вы на волость и носа не казали...
- А еще над нами насмехаетесь, - колко добавил Шпичка, почуяв поддержку. - У самих уже не хвост, а одна репица.
- Вы теперь без дозволения шляхты даже татар пугнуть не смеете. А сюда паны не отважатся прийти - тут земли вольные, народ сердитый.
Максим попыхивал люлькой и только поглядывал то на Шпичку, то на Гордия, но Остап даже в лице изменился.
- А кто подвел Павлюка под Кумейками или Остряницу под Лубнами? - сказал он гневно. - Гречкосеи первые благим матом закричали, испугались. Устояли бы на реке Старице, не дошло бы до ординации. Может, и все двенадцать тысяч имели бы в реестре.
Гаврило скривил пересохшие губы и неприязненно посмотрел на Остапа.
- Хотя бы и дважды двенадцать, милостивый пане, - а что из того посполитым? Как были быдлом у панов, так и остались. Ни Павлюк, ни Остряница - никто из них не встал на защиту нашего брата мужика. Вот вы какие рыцари!
- Не поноси, хлоп, казаков! - уже с угрозой выкрикнул Остап. - Казаки всегда боролись за православную веру, за вольности наши!
- За вольности? Для кого? Было ли нам оттого легче? Так уж повелось: паны дерутся, а у мужиков чубы трещат.
Верига с опаской взглянул на Кривоноса: за казацкую честь он мог и саблей проучить нехитрых гречкосеев. Чтобы прекратить спор, от которого насупились косари, он примирительно сказал:
- Зачем же этак говорить? Вы пашете, вы сеете - вот ваше дело, а казак животом рискует. А то как же?
Нынче я сплю на подушке, а прежде, бывало, - на кулаке.
- А вы бы меньше спали да больше бы о нас беспокоились, - буркнул Гаврило.
Кривонос чему-то улыбнулся, хотя лицо его от этого не стало веселее. Упруго поднявшись на ноги, он шагнул к разгневанному Гаврилу, который, видно, не все еще высказал, и положил ему руку на плечо. Гаврило опасливо втянул голову в плечи и вопросительно посмотрел из-под мохнатых бровей.
- Когда кликну, человече, - заговорил Кривонос, раскачивая Гаврила, который старался устоять на ногах, - хватай саблю, вилы, косу - что случится под рукой - и бей выродков. И ты тоже, - Максим перенес руку на плечо Шпички, отчего Мусий смутился. - Вижу, чем вы дышите. Будем биться за свободу трударей, пока не оставят нас в покое паны, сто чертей им в глотку!
Мусий глянул на запорожца уже веселыми глазами.
- Вот это песня на наш голос, ваша милость! Не один Мусий пристанет к такому делу. Против панов хоть с косой пойду, а не будет косы - голыми руками душить стану. - И он, поднявшись на носки, обнял Кривоноса жилистыми руками за плечи.
Теперь и остальные косари поняли, к чему клонил речь суровый запорожец, и заговорили все разом. Смекнул кое-что и Верига, хотя и не об этом он сперва подумал, увидев Максима, но заговорила казацкая кровь и в нем.
- Бей их, сила божья, а мне бы только дорваться - я бы попомнил панам невинную кровь жены!.. Идемте на хутор. Хозяйки у меня нет, но, благодарение богу, дочь выросла. - И он украдкой кинул взгляд на Кривоноса.
Кривонос, словно о чем-то вспомнив, ответил:
- Говорят, хорошая у тебя дочка. Хлеба-соли не чураемся, - и поклонился хозяину, а когда поднял голову, на краю поля заметил дивчину на коне.
Она летела, как стрела, пущенная из лука. Верига засиял горделивой отцовской улыбкой. Загорелись глаза и у Кривоноса, должно быть, залюбовался казак ее смелой посадкой в седле, а его товарищ даже невольно подался вперед.
Дивчина возле самых косарей осадила взмыленного коня. Глаза ее метали искры, лицо пылало гневом.
- Тату! - крикнула она, отыскивая глазами отца.
Верига и сам еще никогда не видел ее такой красивой и взволнованно сказал:
- Доню! Поздоровайся сперва с гостями. Может, сердце тебе подскажет, кто к нам пожаловал, ты ведь не раз вспоминала бесстрашного казака.
Девушка только теперь заметила всадников. Один смотрел на нее с восторгом, и улыбка играла на его красных губах. Второй, с горбатым носом, с усами, как ятаганы, глянул ей прямо в очи. Девушка даже зажмурилась. Знала, что надо гостям поклониться, пригласить в дом, но что-то неведомое сковало язык. Она покраснела и оттого еще больше смутилась.
- Что это ты, Ярина? - спросил Верига, удивленный поведением дочери. - Это пан атаман, Максим Кривонос, а Остап - его товарищ.
Косари, услыхав имя Кривоноса, смущенно переглянулись, а женщины даже закраснелись.