Там, где раньше стояли палаты князей и бояр, теперь белели в вишневых садах только хатки, крытые гонтом. Возле хаток дети в длинных сорочках играли в салки. От корчмы из слободки, приютившейся между старыми валами, молодица тащила за чуб казака, а под монастырскими воротами старцы заунывно выводили "Лазаря".
На широкой площади казакам повстречалась только одна дивчина с ведрами на коромысле, да от Золотых ворот, скрипя, проехал воз, запряженный волами.
Обновленная София красовалась, как вишня в цвету, но разрушенные боковые галереи омрачали ее красу. Казаки обогнули златоглавый Михайловский монастырь и Боричевым взвозом спустились на Подол.
В глаза ударил серебряный блеск воды. Нижний город пестрел деревянными домиками, лавками, островерхими церквами и башнями с бойницами в дубовых стенах.
За городскими валами протекала речка Почайна, а дальше, за песчаным островом, лежал истомленный зноем Славута-Днепр. По воде сновали челны, у причала сгрудились байдаки и большие дубы.
У ратуши путь казакам преградила похоронная процессия. Хоронили райцу [Радник, райца - советник]. Воздать последние почести советнику магистрата собрались все двенадцать цехов. Горожане были в зеленых и коричневых жупанах, а те, что победнее, в желтых - из рогожки. У поясов висели короткие ножи.
Цехмейстеры сановито опирались на высокие бамбуковые палки с серебряными набалдашниками. За ними шли цеховые браты. Каждый цех нес свое знамя из зеленого или красного штофа, обшитое шнурами. На знамени изображен был свой святой. Во главе процессии шел войт [Войт – сельский староста, городской голова] Андрий Ходыка в дорогом кунтуше. Завидев запорожцев, он не мог отвести от них глаз. Должно быть, воспоминание об отцовой смерти искривило его лицо, в глазах вспыхнул мстительный огонек. Отец его тоже был войтом, правил горожанами и перешел в унию, стал запечатывать православные церкви. Горожане вместе с казаками в отместку насыпали ему за пазуху песку и спустили в Днепр воду пить. Сын превзошел отца, приумножая свои достатки, и потому каждый казак вызывал у него тревогу.
VI
Цехмейстер Трохим Братыця был лучшим оружейником не только в Киеве, но и по всей Украине. Жил он на Подоле, в кривом переулке возле армянской церкви. От улицы дом отделялся низеньким плетнем и такими же воротами, запертыми на засов. Максим Кривонос крикнул через ворота:
- Пугу, пугуI
На крыльцо выкатился круглый, как бочонок, Трохим Братыця.
- Курица б тебя залягала, чуть не подавился! И когда этих лугарей к респекту приучишь?! [Респект – уважение, почтительность]
- Паны респектны, да земля по ним плачет. Челом, пане цехмейстер соломенных дел! - Они троекратно поцеловались.
- Чем ты, Максим, молодицам по сердцу пришелся? Приснишься, и то страшно, а спрашивают.
- Женщины сердцем чуют, кто продаст, а кто выкупит. А что, дело какое?
- Из замка приходила одна. Про какую-то дивчину все долбила.
Кривонос застыл на месте.
- Где ее искать?
- Не разберешь запорожца: попробуй жинку на Сечь привезти - смертью покарают, а на волость выедет - рыцарь, да и только. Неделю уже ходит и сегодня, должно, придет. Что-то крепко приспичило старухе.
Комната была убрана образа́ми отличного письма. Перед божницей горела хрустальная лампадка, за матицей торчали пучки трав, влажный пол был посыпан татарским зельем. За столом сидели гости, затянутые в жупаны, женщины были в кунтушах, хотя в хате стояла духота.
- Видно, доля у тебя счастливая, пане атаман: поминаем райцу!
- Царствие ему небесное!
- Славный был покойник - и швец и боец. Бывало, как выпьют со старым Галкой, так и заспорят. Покойник скажет: "Никто лучше меня не сошьет сапог". А Галка ему: "Брешешь, я лучше сошью". "Разве на слона?" - скажет покойник. "А тебе только на мертвецов шить!" - ответит Галка. Покойник его по загривку. Однажды бил он его, бил, пока Галка не опустил голову на стол. "Ой, кричит, убил человека!" Прислушались, а тот храпит. Уснул, сердечный.
Гости выпили за спасение души новопреставленного, и один сказал:
- Он уже с правдой, а мы еще с кривдой.
- Прошу я вас, дорогие гости, - сказал хозяин, - выпьем за здоровье пана атамана, а он нам расскажет, как там можется татарам. Видно, смирны стали, давненько не слышно их, а нам спокойно, только что платим коляды [Коляда – здесь: подать] пятнадцать гривен да справляем службу и постой пану подстаросте, а больших повинностей не несем.
- Да и сами ничего не получаем, - бросил гость, сидевший у порога.
- Потому у вас и валы в замке осыпаются? - спросил Кривонос.
- Это правда, пан воевода о том не думает: в частоколе свиньи дыры прорыли, а он и не беспокоится.
Теперь заговорили все сразу:
- Ему бы только унию плодить.
- На Братский монастырь насел.
- А ты, пане Трохим, говоришь - живем спокойно, - снова подал голос гость у порога.
- Что ты там знаешь, Микита? - пренебрежительно отвечал хозяин. - Твое дело - челн хорошо засмолить.
- А то знаю, что когда пан воевода приезжает в Киев, а с ним дармоедов без числа, то не кому-нибудь там, а нам, горожанам, приходится целых три дня довольствовать весь этот поезд. И то я хорошо знаю, что померное со всякого зерна и муки идет не на ратушу, а на монастырь доминиканский. А десятину рыбы с рыбного торга взимают ксендзы. И то еще хорошо знаю, что наши горожане, не имеют доступа никакого ни к одному из богатств - ни к лесным, ни к полевым, ни к сенным, ни к водным, а те богатства все у костелов. А не у костелов - так монастырские либо шляхетские, а жолнерам давай довольствие из года в год, да и немалое...
Хозяин не стал дальше слушать.
- Татары, отведи господи, как наедут, так не десятину рыбы - всю рыбу заберут и тебя самого с нею... Скажи, пане Максим: так уж спокойно на Диком поле или такой у нас воевода беспечный? Не раз и не два цеховые братчики сами замок подновляли, и еще подновим, чтоб только уберечься от татар, а он и пальцем не шевельнет.
Кривонос взглянул на гостей. На их лицах, раскрасневшихся от жары и оковитой [Оковитая - водка], отражалось одно желание: только бы их не трогали, а до остального дела нет. Он сжал челюсти так, что выступили желваки.
- Был я сегодня на рынке. Сидит торговка, а товара не видно. "Тетка, говорю, где же твой товар?" - "Подо мной, в мешке". "А что же у тебя в мешке?" - спрашиваю. - "Чертяки. Чертей продаю". - "А почем продаешь?" - "По три шистки", - говорит. - "Так выбери и мне, да получше", - "Э, пане, не беспокойся, говорит, какого черта ни возьмешь, все равно чертяка, друг друга стоят!"
Кривонос одним духом выпил чарку оковитой, а остатки плеснул под потолок.
Гости таращили осоловелые глаза, только Братыця, уставившись в стол, пожевал губами и сказал:
- Против правды не пойдешь!.. А я думаю: лежат мои сабли, и спроса на них нет, - может, и запорожцы уже обленились?
Гости все еще тужились уразуметь, к чему это им казак напустил чертей. Наконец старый бондарь толкнул локтем коваля.
- Он говорит на глум, а ты бери на ум. От казака всего ждать можно!
- А я знал одного, - сказал портной. - Так ему абы хлеб да одежа - и ел бы он лежа.
Цеховые браты переглянулись и насмешливо заулыбались, а жены их захихикали. Кривонос обвел их взглядом и едко заметил:
- Казак пьет не за то, что есть, а за то, что будет.
- А что же будет? Раз кармазины начинают уже заглядывать в Киев, добра не жди. Должно, обносились там, на Сечи, а турка трогать не смеют.
- Слепой сказал - увидим, а глухой - услышим!
Такой ответ не понравился гостям. Они уже раскумекали, что запорожец над ними смеется, и громко заговорили, но хозяин быстро налил чарку и снова поднял ее за здоровье Кривоноса.
- Пью за то, чтобы казаки с горожанами во веки веков в согласии жили. Вспомните, как гетман Конашевич-Сагайдачный, царствие ему небесное, отстоял веру православную и нам помог бороться с униатами. Заботами его и всего товариства Низового наш Братский монастырь и доселе держится. Это на пользу, что запорожцы про Киев не забывают, наведываются, а то снова сели бы нам на голову римокатолики.
После обеда, когда гости вышли в садик, под вишни, Максим Кривонос внес в хату мешок с деньгами и сказал:
- Тут тебе, пане Трохим, и арабские цехины, и гишпанские реалы, и чеканные талеры, и червонцы. Товариство Низовое держало в мыслях на поминание грешных душ отдать, да, вижу, кто народ забывает, тот бога не знает. Крестом сабли не перебьешь и стрел не отгонишь, делай пистоли, делай ятаганы и сабли.
- Иль надумали что? Хвала богу, жили спокойно!
- Я уже исповедовался сегодня в лавре, а твое дело - замкнуть и деньги и язык на ключ!
- У пана Вишневецкого от пистолей коморы ломятся. Говорят, у посполитых отобрал уже шестьдесят тысяч. Тоже, должно, что-то задумал.
- Ты это верно слышал или бабьим языком торгуешь?
- Поспрошай у купцов с Вишневетчины. Говорят, виселицами все шляхи обставил.
Кривонос растер между пальцами кончик уса, в глазах его загорелись мстительные огоньки.
- Мастери сабли, да чтоб дамасской стали! Буду на своей пробовать. И не откладывай. А про пистоли ты это кстати сказал. Ох как кстати!
Мастер заглянул в мешок, и глаза у него заискрились. Он взял деньги и унес их в другую комнату, а вернувшись, сказал:
- Я когда-нибудь такую выкую саблю, которой и мне голову снесут.
- Только бы с честыо умереть, пане Братыця, вот о чем тужить надо, а не о жизни.
- Ну так дай боже, чтоб казаки пили, гуляли да врагов воевали!