Хмельницкий взглянул на кованый ларец - он был продолговатый, как гроб, - и мурашки пробежали у него по спине. Под малиновым стягом отчетливо представлялась гетманская булава, такая заманчивая и такая страшная. Круглая маковка ее, украшенная драгоценными камнями, была словно обрызгана кровью запорожцев, которые отдали свою жизнь за свободу Украины. Перед мысленным взором Хмельницкого величественно, с высоко поднятой головой, прошли славные рыцари: Косинский, Наливайко, Трясило, Павлюк, Остряница, Гуня... Теперь он, сотник Чигиринский, должен выбрать время, когда отдать в залог судьбе свою голову и, может, вскоре и собой пополнить их ряды. Чтобы снова не подвести людей под страшный обух, нужно точно определить час. Он придет. Хмельницкий, словно продолжая свою мысль, уже вслух сказал:
- Настанет час, Максим, - слышишь? Но в сечу вступать еще рано.
- Не было бы поздно. Или, ты скажешь, ждать, пока из хаты выгонят?
- Не все еще забрал Чаплинский, раз сабля при мне.
- Чем ты-то не угодил вельможным панам?
Колкий тон и кривая улыбка Кривоноса взбесили было Хмельницкого, влажные глаза его потемнели, но он только еще быстрее забарабанил пальцами по столу.
- Не о службе и не о дружбе идет речь, а о моем добре. Ненасытные глаза у пана Чаплинского - земли мои, вишь, поперек горла ему стали. Теперь он хочет играть на том, что я, мол, nulo possessor.
Кривонос вопросительно посмотрел на Остапа.
- Бесправный, дескать, держатель земли, - пояснил сам Хмельницкий. - Но мы имеем доказательства, только в книгах не записанные.
- Ничего твои бумаги не стоят против сабли. На панской спине надо права писать, тогда поверят.
- Против каждой болезни есть свое лекарство. Есть еще староста, а над ним трибунал. Если и это не поможет, в сенат обращусь, а своего буду добиваться. Забрали хлеб - еще не беда. Хлопчика жаль, и хозяйки в доме не стало. Пани Елену силком увел Чаплинский.
Пани Елена была предметом увлечения всех приятелей и знакомых Богдана Хмельницкого. Она появилась в доме войскового писаря еще при жизни его жены, как наставница детей. Пани Елена была хорошо воспитана, происходила из старинного, но обедневшего шляхетского рода. У нее были большие серые с поволокой глаза, нежное белое лицо и лукавая улыбка. Высокая, стройная, с приятным голосом, с гордо посаженной головой, пани Елена всем нравилась. Понравилась она и Богдану Хмельницкому. А когда не стало ее в доме, когда ее так нагло похитил Чаплинский, Хмельницкий почувствовал, что любит пани Елену.
- А почему не спрашиваешь, Богдан, как мою хозяйку звать?
- Сам скажешь. - Он хлопнул в ладоши, вошла Гафийка. - Как там хлопчик?
- Уснул, пане, или забылся.
- Нацеди нам горилки, меду и пива подай, будем молодого величать. За этим и на волость выбрался?
- Нет, Богдан, я еще не перестал быть казаком. Случай вышел. А ехал я к тебе. Теперь поеду, куда ты скажешь.
Хмельницкий вопросительно поднял брови.
- А до каких же пор, Богдан, ждать будем? Я говорю прямо. Вот в Киев наведаюсь, и сигнал можно подавать.
- Не к воеводе ли Тышкевичу в гости?
- Когда-нибудь и к Тышкевичу заявимся, а сейчас на оклады для образов немного серебра от братов везу. В Печерскую лавру.
- Значит, хочешь владыку повидать? Попробуй.
- Раз уж угадал - скрывать не стану. Что сказать ему? Посоветуй!
И Кривоносу и Хмельницкому было понятно, что без пушек, без оружия не только повстанцы, но и реестровые казаки не смогут ничего сделать. А у монастырей большие деньги, да жадность монахов еще больше.
- А почему ты у меня спрашиваешь? - Хмельницкий сделал вид, что удивляется. - Поступайте, как надумали. Только митрополит Петро Могила на ладан дышит, можешь уже и не застать его.
- Рясы на один покрой шьются.
- Они ведь и сами должны понимать, что река родником начинается, а кончается морем. - Помолчав, добавил, словно бы между прочим: - Там у тебя по дороге будут Филон, Гладкий и Чернота. Увидишь - от меня кланяйся, а Остап пусть погостит здесь денек-другой: нужно будет и еще кое-кому о себе напомнить.
Кривонос долго морщил лоб, стараясь до конца во всем этом разобраться, и наконец с удовлетворением улыбнулся.
- Тебе только гетманом быть, Богдан.
- Зачем говорить пустое? Украина достойна гетмана головой выше святой Софии, а мы больше на горло полагаемся. Вы слыхали, что гонцов с Дона перехватили?
- Коли к тебе, то, может, еще и наведаются, - многозначительно сказал Кривонос.
Дивчина в клетчатой плахте внесла на подносе куманцы и сулейки [Сулейка, сулея – посуда для вина] с водками и кованные из серебра кружки. В это время во дворе залаяли собаки. Хмельницкий обеспокоенно посмотрел на окна, на Кривоноса, потом на стену, где висело оружие.
- А ну, узнай! - обратился он к дивчине, у которой заплясали кружки на подносе.
Только успела она выскочить за дверь, как под окнами послышались конский топот и хриплые голоса:
- Пугу, пугу, пугу!
- Пугу, пугу! - ответил Хмельницкий, выглядывая в окошко. - Пан хорунжий, счастливая твоя доля!
В светлицу вошел хорунжий Лава, за ним, неуверенно ступая, шел Верига. Отдав поклон хозяину, они начали оглядывать комнату, потом в замешательстве посмотрели друг на друга. Верига насупился и сердитым голосом сказал Кривоносу:
- Ты что же, собачий сын, казацкого обычая не знаешь? Зачем дивчину до срока увез? Забыл про пост? Что тебе батюшка сказал?
- И моему дому срам, - добавил хорунжий. - Ты что, Максим, хозяйки моей не боишься?
Кривонос подмигнул Хмельницкому. Сотник тоже улыбнулся их наивной хитрости.
- А я было подумал, что ты шутишь, Максим. Значит, и тебе надоело быть холостяком? Ну, если дочь в отца пошла, тогда пожелаем, чтобы и внуки за святую веру стояли, за нашу волю, за нашу отчизну!
- Да будет! - сказал Верига. - Но что я теперь батюшке скажу?
- Батюшка только словом пожурит, а жинка моя еще и ухватом огреет, - сокрушался хорунжий. - Запряг бы рыдван - стоит ведь без дела, - и почетнее, и для дивчины более удобно. Когда уж этих запорожцев к учтивости приучат!
- А что случилось? - спросил Остап, насторожившийся с самого начала.
С лица Кривоноса исчезла беспечная улыбка.
- Разве Ярины нет дома? Где Ярина? - вскочив с места, уже сурово спросил Кривонос.
Верига посмотрел на хорунжего, потом на Кривоноса и без слов понял, что с Яриной стряслось что-то еще похуже, чем они думали.
Все невольно поднялись. Хорунжий разводил руками, пожимал плечами, потом рассказал, как было дело. О девушке вспомнили, когда уже совсем стемнело. Лава сам обыскал весь сад. Всех дружек обошли - ни к кому не заходила. Как проводила казаков, пошла в сад, и больше ее никто не видел.
Кривонос стоял потрясенный. Потом, словно проснувшись, он пытливо посмотрел на Остапа. Тот встревоженно и нервно кусал кончик уса.
- Что ж ты молчишь?
Остап бросил холодный взгляд.
- В колодце надо искать, а может, в речке утопилась.
Все лица побледнели, по щекам Вериги стеклянными шариками покатились слезы. Кривонос дышал шумно и тяжело; со склоненной головы у него все ниже сползал чуб. После паузы Хмельницкий среди тревожной тишины сказал:
- Может, и на тебя нашелся Чаплинский?
Кривонос поднял на сотника мутные глаза, спотыкаясь о скамьи, вышел в сени и с порога крикнул:
- Коней!
Протяжное эхо покатилось рощей и замерло у Мотронинского леса.
IV
Стража медленно похаживала по валам замка и из-под ладони всматривалась в сожженную солнцем степь. Над дорогами густой тучей висела пыль, поднятая копытами коней, волов и босыми ногами крестьян, спешивших на ярмарку в Корсунь.
Вся площадь вокруг деревянной трехглавой церкви была забита людьми, белыми палатками и возами. Мелкая шляхта в серых жупанах из дешевого сукна целыми семьями толкалась у палаток, где армяне из Львова волнами взбивали персидские шелка, переливчатые глазеты и бархаты, тонкие сукна и жесткую парчу. В другом ряду купцы из Гданска и Кракова торговали венгерскими винами, восточными сладостями, орехами, фарфоровой посудой. Киевские и московские оружейники навезли разного оружия - на столах лежали мушкеты, дорогие сабли, пистоли с серебряной насечкой, ятаганы, пули и порох.