- А вы разве еще не слыхали? Так вы издалека едете! Пан подстароста сделал вчера наезд на хутор сотника Хмельницкого! О, там пан Чаплинский погрел себе руки: на хуторе было еще копен четыреста прошлогоднего хлеба, да пасека, да разное добро во дворе. Сотник ведь с достатком.
- Ты не врешь? - удивленный Верига даже встал.
- Да провались подо мной земля, сама видела, как пан Комаровский стегал на площади малого сотничонка.
- Какой Комаровский?
- Я же говорю, что вы издалека! Зять Чаплинского.
Чапа дергал Домну за рукав кофты, но она горела желанием рассказать новость и окрысилась на Чапу:
- Что ты меня дергаешь, все же об этом знают!
- Да от тебя же и знают, а пан подстароста подумает, что Чапа умышленно подстрекает казаков. Получишь тогда аренду!
- А где же Хмельницкий был? - спросил Верига. - Как он допустил?
- Лащевцев мы на хуторе проучили, - начал Гордий, но, почувствовав, как под столом его толкнул коленом товарищ, замолчал и стал старательно собирать крошки хлеба.
При этих словах Чапа навострил уши, глаза его загорелись, но он, словно бы между прочим, сказал:
- Можно себе представить, что у вас там наделали эти лащевцы. Пан стражник, слыхали мы, портит и дивчат и молодиц, кто ни попадется, а его разбойники всякое добро хватают.
- У нас люди злые, мы им...
Верига сердито перебил Гордия:
- Как пан Хмельницкий, спрашиваю, допустил, чтобы его так оскорбил Чаплинский? Да еще и кумом ему доводится!
- Так пан знает Хмельницкого? - сочувственно спросила Домна. - Может, вы пан Богун? Может, пан Кривонос?
- С чего бы им здесь быть? Они теперь с Запорожья и носа не кажут, - сказал Верига, подмигивая Гордию.
Чапа хитро сощурил один глаз и поковырял пальцем в густой бороде.
- А люди говорят...
- Что говорят? - остро посмотрел Верига.
- Что Максим Кривонос тут где-то мотается, а Богун поехал на Вишневетчину.
- А тебе что до этого?
- Спокойнее спится, когда они сидят за порогами.
- А ты разве уже пуганный?
Под окнами затопали кони. Домна выглянула за дверь, потом повернулась к Чапе и пожала плечами.
- Может, гости пана хорунжего? Пан Конецпольский умеет банкетовать - третий день уже едут и едут. Обрадовались, наверно, что старый пан помер.
Чапа зашел за стойку. В корчму вошли Кривонос с Остапом. За ними следовали оба джуры. Верига тревожно оглядел корчму: крестьяне, подвыпив, уже дремали. Домна проворными пальцами быстро чистила рыбу, а Чапа, цедивший горилку из бочки, не отрывал глаз от Кривоноса.
- Хлеб-соль вам! - крикнул Кривонос. Головой он касался потолка, опаленное солнцем лицо казалось выкованным из меди. На подбритой голове змеей лежал толстый чуб. - А почему же, шинкарка, стол пустой? Горилки, пива давай, будем пана-ляха поминать, что не хотел казакам дорогу дать!
- Приключилось что? - взволнованно спросил Верига. - Ты бы подождал хотя...
- Ты будешь ждать, а они себе плодиться будут...
Горилка лилась уже на пол, но Чапа не замечал этого. В глазах его зажглись мстительные огоньки, он быстро отвернулся к бочке, потом, не поднимаясь на ноги, выставил на стойку сулейку с водкой, а сам вытянул голову вперед и крадучись двинулся в боковушку. Жестами он что-то показал Домне - и у нее вдруг испуганно расширились глаза.
- Что ты, батьку, невеселый? - сказал Кривонос Вериге. - А как невеста? Здорова ли?
- Дочка, Максим, еще вчера тебя ожидала.
- В лесу задержался. Эй, шинкарь!
- Что вельможному пану подать? - быстро выбежала Домна и игриво повела плечами.
- Шинкарь, слышишь? - загремел Максим уже так, что за другим столом вскочили крестьяне и гурьбой двинулись к двери.
Чапа высунул из боковушки только голову, - на нем уже была шапка.
- Разве мало шинкарки?
- Чапа! - удивился Кривонос. - Ты уже и здесь присосался? Оставь шапку! Не покаялся, значит, хочешь и дальше доносами промышлять? Вот злодюга, сколько беды вокруг себя плодит!
- Будет и на них погибель, - сказал угрюмый джура. - Сами на себя, обдиралы, беду накликают.
- А уж как разгневается казак - прощения не проси, - добавил второй, - не такие мы, чтобы прощать.
- Никуда не ходи, если не хочешь, чтобы и вторую ноздрю тебе вырвал. На мне ты больше заработаешь. Вот тебе, шинкарка, на сафьяновые сапоги! - и Кривонос бросил на стол мешочек с талерами. - Угощай жениха!
Чапа, пряча глаза, снял шапку и снова наклонился к бочке с водкой.
- А ты почему не садишься, Остап? - спросил Верига. - Ты аж осунулся за эти дни. Может, и тебе какая-нибудь сердце зазнобила?
- Зазнобила, да еще как! - сказал Кривонос, насмешливо улыбаясь.
Остап хищно сверкнул белками.
- Вот видишь, угадал. Поезжай лучше за невестой, а мы прямо в церковь прибудем.
Остап молча пошел к коню. В корчму, громко разговаривая, вошла гурьба шляхтичей - наверное, из свиты какого-нибудь магната. Смахнув посуду со столов прямо на пол, они громко закричали:
- Шинкарь, ставь мед! Сегодня за всех пан Чаплинский платит!
- Вот жох! Пусть придет, я его поцелую: такую красавицу отбил!
- Но если бы она не пожелала, то пан Чаплинский должен был бы телку вместо пани Елены целовать!
- Это бы ему больше пристало!
Все громко захохотали.
- Ну, цыган, чего переминаешься? Может, гостинца ждешь? - и длинноносый шляхтич вытащил из-за пояса пистоль. - Век наш крутки, выпьем вудки!
Подбежала, блудливо улыбаясь, шинкарка и начала собирать на стол.
Максим Кривонос, как только шляхтичи переступили порог, нахмурился, на его челюстях выступили твердые, как камни, желваки.
- Как засмердело здесь лащиками. На хутор больше не заявлялись?
- Я уже не о своем, а о хуторе Хмеля думаю, - ответил Верига. - Это же о нашем сотнике болтают панки... Ты не заезжал в Суботов?
- Завтра собираюсь. Надо и сотника на свадьбу пригласить.
- Не до свадьбы, верно, Богдану.
- А что случилось? Слыхал я, будто он с этим литвином, Чаплинским, покумился.
- В глаза - гож, а в спину - нож.
- Уже?
- Набег учинил на Суботов... - и Верига стал рассказывать все, что слышал.
Максим Кривонос одним духом выпил горилку, ударил кружкой о стол и с ненавистью взглянул на шляхтичей.
- Ну, так не будем зря времени терять!
Казаки встали из-за стола.
IX
В казацком городе Чигирине было более пятисот дворов. Вокруг пустынной площади ютились покосившиеся лавчонки и домишки горожан. За ними, над рекой Тясмином, тонули в зеленых садах беленькие казацкие хаты.
В кривом переулке находился дом сотенного хорунжего Лавы. Уже второй день здесь была необычная суета. Через двор к погребам непрерывно бегали девки, в саду расчищали дорожки, посыпали их песочком. Огонь на кухне пылал весь день. В печи на огромных сковородах жарились караси в сметане, колбасы из рыбы, крученики из муки, в кастрюлях загустевали на огне подливки из шампиньонов, сморчков и щавеля. Длинные листы румяных пирогов с грибами стояли уже на столах, а в саду, под грушей, на печурках варились постные борщи с карасями, холодные супы из вишен, малины и клубники.
Гордая пани хорунжева была известна на весь Чигирин своим гостеприимством и вкусными яствами. Сегодня она сама во все вникала и пробовала на вкус. Если бы не Петров пост, долго бы вспоминал Чигирин, как бездетный хорунжий Лава отпраздновал свадьбу племянницы, но и в пост гости должны остаться довольны всем. Хотя и не разрешалось теперь казаку в своем доме держать напитки, не только мед, водку, пиво, но даже и брагу, хорунжий все-таки тайком от корчмаря целую ночь гнал водку и сейчас, закрывшись в кладовке, разливал ее в кувшины и жбаны.
Ярина уже в третий раз примеряла платье, надевала на голову кораблик, обувала желтые черевички, но все это почему-то не радовало ее. Устало присела она к окну. На дворе ярко светило солнце, под окнами красовались пышные георгины, стрельчатые мальвы, ароматные чернобривцы, зеленый кануфер, широколистый любисток. Из-за густых деревьев выглядывала трехглавая церковка, а дальше, на горе, стоял замок старосты, обнесенный высокими валами. К нему вилась пыльная дорога, по ней скакал всадник.
Привыкшая к степным просторам и постоянной тишине, Ярина чувствовала себя в городе, как на ярмарке. От шума и суеты болела голова и почему-то тоскливо сжималось сердце. Может быть, потому, что еще вчера должен был приехать Максим, а его нет до сих пор. Всюду за ним охотятся паны, и если что случится в пути, так и знать никто не будет, как о тех гайдуках, которых зарыли на хуторе.
За спиной скрипнула дверь, и Ярина равнодушно оглянулась. На пороге стоял задумчивый, грустный Остап.
Ярина уже знала, что у Остапа есть нареченная в Корсуне, что он из Чигирина должен ехать к ней. Наверно, и она выглядывает своего суженого и так же, как и Ярина, сохнет и тоскует... Она соскочила с лавки и протянула руки. Глаза Остапа вспыхнули, заискрились, он судорожно засмеялся.
- Почему так долго? Где же Максим? - спросила Ярина сдержанно, хотя сердце билось как сумасшедшее.
Остап отступил, и лицо его перекосилось.
- Ты о Максиме думаешь?.. А я, Ярина... - Он вдруг упал на колени. - Единственная моя, неужто ты не видишь, что я тебя полюбил? Еще не поздно, верни Максиму слово, иди со мной под венец. Я шляхетского рода, я брошу, если хочешь, казацкую жизнь - лишь бы только быть с тобою. Ну, скажи хоть одно словечко!