- А может, хоть без хвоста, да пожила, - вздохнула девочка.
- Может, и так, Глашута, а может, спаслась, им зубы заговорила, - утешила правнучку Анна Тихоновна.
Иванов высунулся с печи и сказал:
- Вот Маши моей нету, чтобы сказок твоих, матушка, послушать. Она тоже, верно, лису б пожалела.
- Уж я б ей порассказывала. Чего не взял с собой?
- Будущий раз, как поеду, беспременно привезу.
- Ну, слезай, светик мой, лепешки есть да баранину… А вы, ребята, бегите на двор…
В этот бездельный день унтер попросился у отца помолотить.
- Чего вздумал! - сказал Иван Ларионыч. - Нас вся деревня засмеет. Отдыхай перед новой дорогой.
Отдыхать? Но что делать-то? Даже письма Анюте написать не может - с собой только карандаш да бумажка, на которой раскидывал цены семейству. Поручик в деревню не показывался, а то у него бы попросил письменные принадлежности. В Епифань идти не хотелось - больно там на него глаза пялят…
Сходил один на кладбище за околицу, нашел могилы Даши и Степаниды, постоял над ними. Вот не сдали бы в солдаты, женился бы на Даше и сам когда-то лег в эту землю, в которую отец и матушка, братья и племянники сойдут в свое время. А теперь куда повезут под грохот барабанов и свист флейт? На Чесменское? Недалече от Варламова положат под салют холостыми патронами, и Павлухин, обратно идучи, будет вирши про него плести…
Следующим утром опять слушал сказку. Проснулся от тихой возни. Выглянул: ребята и бабушка на столе горох перебирают.
- А сед ни про мышку со звонком, - вполголоса попросила девочка.
- Ладно, слушайте… Да сами помогайте, а то всё мне в рот глядите… Ну вот, женился мужик вдовый на вдове, и у обоих по дочке. Мачеха была ненавистная, отдыху не дает старику: "Вези свою дочку в лес, в землянку, она там больше напрядет". Послушал мужик бабу, свез дочку в землянку и дал ей огнивца, трутку и кремешок да мешочек круп. И говорит: "Ты огонек не переводи, кашу вари, сама сиди, да пряди, да избушку-землянку прибери". Девка затопила печурку, заварила кашку. Откуда ни возьмись - мышка, и говорит: "Девица, дай мне ложечку кашки". - "Ох, моя мышенька, разгони мою скуку, я тебя досыта кормить буду!" Поела мышка и ушла. Настала ночь, и вломился в землянку медведь: "Нут-ка, девица, туши огонь, давай в жмурки играть". Мышка взбежала на плечо девицы и шепчет на ушко: "Не бойся, скажи: "Давай", а сама потуши огонь да под печку полезай, а я буду бегать и в колокольчик звонить". Так и сталось. Гонялся за мышкой медведь, никак не поймает. Устал и говорит: "Мастерица ты, девушка, в жмурки играть, за то пришлю тебе утром табун лошадей да воз добра".
Наутро жена говорит старику: "Поезжай проведай дочку, что напряла за ночь". Уехал старик, а баба ждет, как он дочерины косточки привезет. Вот собачка: "Тяв, тяв, тяв! Вижу: со стариком дочка едет, табун коней гонит и воз добра везет". - "Врешь, Шавка поганая, это в кузове ее кости гремят". Вот ворота заскрипели, кони во двор вбежали, а дочка с отцом на возу добра сидят. У бабы от жадности аж глаза, как уголья, горят, и кричит: "Эка важность! Повези-ка мою на ночь! Моя два табуна коней пригонит, два воза добра добудет!" Повез мужик и бабину дочку. И так же снарядил едою и огнем. Заварила и она к вечеру кашу. Вышла мышка и просит угощенья. А Парашка кричит: "Ишь, гада какая!" - и швырнула в нее ложкой. Мышка ушла, а Парашка уписывает кашу, огни позадула и в углу прикорнула. Пришла полночь, вломился медведь и говорит: "Эй, где ты, девушка? Давай-ка в жмурки играть с колокольчиком". Девица молчит, только зубами стучит. "Ах, вот ты где? Бери колокольчик да бегай, а я буду ловить". Взяла девка колокольчик, рука дрожит, колокольчик бесперечь звонит, а мышка из-под печки кричит: "Тебе живой уж не быть!.."
Баба мужа опять в лес шлет: "Ступай, дочка уже два воза добра везет и два табуна гонит". Уехал мужик, а баба за воротами ждет. Вот Шавка: "Тяв, тяв! Хозяйкиной дочки в кузовке кости гремят, а старик на пустом возу сидит!" - "Врешь ты, Шавчонка! Дочь табун гонит, а старик возы ведет!" Глядь, а старик уж у ворот жене кузовок подает. Баба кузовок открыла и на косточки завыла. И так была зла, что от злости и померла. А старик с дочкой век доживали и хорошего зятя в дом принимали…
- Ну, матушка, спасибо, что напомнили. Эту сказку я теперь Маше своей перескажу, - подал голос Иванов.
- Сказала тебе - сюда вези, - отозвалась Анна Тихоновна. - Я уж сыщу, чего ей рассказать из старых побасок.
17
Михайло сказал, что по нонешней погоде нельзя ехать без "кибитки", и весь четверг возился с ее устройством. Приладил плетенные из прутьев полукруглые ребра, натянул на них три слоя промасленной холстины. А в пятницу дед не велел ехать - день тяжелый. Выехали утром в субботу.
Пара рыжих гладких лошадок бодро везла тележку, в которой рядом сидели дядя с племянником, а за спинами - чемодан да короб подорожников.
- Сколько в день на твоих рысаках проедем? - спросил унтер, когда выехали на Богородицкую дорогу.
- По сорока верст без натуги, - уверенно сказал Михайло. - Ну, еще погода какая. А вы сколько на конях походом проходили?
- На войне и по семьдесят верст случалось, а на маневрах так коней берегли, что быстрей нас пехота шагала…
Кибитка оказалась весьма нужной: стояли последние дни октября - нет-нет и заморосит дождь, да и ветер холодный налетал постоянно. И правда, проезжали до сорока верст в день, вовсе не изнуряя коней, часто шедших шагом. Если унтер не дремал, Михайло расспрашивал про походы, заграничные земли с ихними порядками, про тяжкую службу мирного времени, про теперешнюю дворцовую и как скопил столько денег на выкуп.
- А может, Федор все же правду сказал, что, если деньгами ссудить, свою торговлю заведешь? - спросил как-то Иванов.
- Брехал старик. Может, оттого вздумал, что при барине в Лебедянь с охотой ездил. Любо было на многолюдство, на товары разные наглядеться, а главное, на коней, которых туда пригоняют. Да что скрывать, и от Степаниды уехать рад был, а теперь про нее такая тоска берет…
- Про солдатку какую-то я слыхал…
- Что ж солдатка! То дело давнее. Первое - после Стешиной смерти отшибло от нее, а второе - хотя баба добрая, да не вдовая, замуж не возьмешь… Но ты вперед скажи, сколько оброку назначишь, чтоб свои дела мог прикидывать…
- Какой оброк? Как денег снова подкоплю да кой с чем в своей семье справлюсь, вас вовсе на волю выпишу. Ведь и за то пошлину казна берет, а денег у меня мало осталось. Однако, может, и нонче половину отпущу, когда купчую утвердят…
- А хозяйка твоя поперек не станет говорить? Коли нам расселиться да земли прикупить, то на три исправных двора работников хватит и оброк тебе не пустой брать можно.
- Да полно, дурень! Сам видел мою Анну Яковлевну. Коли надумаешь от деда отделиться, я на устройство помощь подам…
За Воронежем пошли дожди, дороги размокли. Хорошо, что тележка оказалась прочной - не ломалась, хотя и кренилась с боку на бок, как пьяная. А кругом за черноземными полями белели хатки, окруженные облетавшими садами. Проезжих встречалось мало. Только однажды остановил их рьяный капитан-исправник, но, заглянув в отпускной билет Иванова, раза три извинился и приглашал к себе обедать и ночевать.
"Как бы не оказалось, что Красовский куда уехал и даром такой путь отломаем, - думал Иванов. - Надо бы еще из Петербурга написать, что долгий отпуск получаю и полтора месяца от одной канцелярии до другой перерыву. Ну, авось…"
В полдень 10 ноября сквозь сетку дождя завиднелись ряды белых домиков, сады, за ними купол церкви, колокольня. Встречный верховой драгун, окликнутый Ивановым, сдержал коня.
- Он и есть самый Беловодск, ваше благородие.
- А где квартиру майора Красовского сыскать?
- Насупротив церкви, на площади, всяк укажет дом со светелкой. Только их высокоблагородие в постеле лежат, так что ежели по службе, то пожалуйте к ротмистру Мухину.
- Чем же болен? - встрепенулся Иванов.
- Конь оземь бросил и ногу раздавил, ваше благородие.
- Давно ли?
- Да уж ден никак десять будет. Бают, обе кости враздроб.
- А окромя ноги все ли цело?
- Будто, что все. Я при том не случился, ваше благородие.
- Ну, спасибо, братец! Трогай, Миша…
"Такого наездника, как Красовский, чтобы конь сбросил! Или уж состарился, что в седле не крепок… Сколько же ему? С Суворовым в Тульчине за писаря был, тому не меньше сорока лет. Да сам писал, кажись, что шестьдесят. Для наездника не так и много…"
Дом нашли сразу - один и был на площади с мезонином. Иванов взошел на крыльцо и толкнул дверь. В передней два денщика хлебали из чашки щи и вскочили при входе офицера.
- Как доложить, ваше благородие? - спросил усач с галунами ефрейтора.
- Покажи ход к Александру Герасимычу. Бранить не станет…
- Пожалуйте.
В большой комнате у стены против окон на диване под одеялом лежал Красовский, обращенный лицом к двери, поседевший, худой, в очках и с книгой в руке. А у его изголовья в кресле, с белым пухом вокруг лысины, в сером подряснике, дремал отец Филофей, маленький, будто ссохшийся, кроме чрева, которое круглилось под тканью.
- Батюшки! Александр Иванович! Друг милый! - воскликнул Красовский, отбросив очки, книгу и широко раскрыв руки: - Pectus - amico!..
Дьякон проснулся и таращился на приезжего, склонившегося через него, чтобы поцеловаться с приподнявшимся Красовским.
- Да как тебя угораздило, наездника знаменитого?! Ушам не поверил, - разгибаясь, сказал унтер и чмокнул Филофея в темя.
- Но кто же тебе уже рассказал?