- То и дело, что как раз очень просто. Они к Василию Андреевичу часто приходят, раз первейшие друзья. Курчавые такие, быстрые, зубы белые видать, как смеются. По субботам всегда у них вечерами. Но летом, понятно, в Царском всё и там тоже пишут. Прошлый год с Василием Андреевичем сказки стихом вперегонки сочиняли. Про то пока понаслышке, в переписку не доставались… Мы с Федей, другом моим, прошлой весной их обоих на Адмиралтейском бульваре встретили и до сего дома проводили. Теперь понимаете, Александр Иванович, как возликовал, когда сюда назначили? Не раз, значит, обоих близко увижу. И господин Крылов, говорят, сюда жалуют, да на самый-то верх, с ихней толщиной…
- И что Пушкин пишет, раз его так славят? - спросил Иванов.
- У них всякое. И сказка про старину - "Руслан и Людмила", первое их большое сочинение. "Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…"- так оно начинается. И "Цыганы", и "Бахчисарайский фонтан"- про хана крымского и пленницу одну несчастную. И про господ нонешних - "Евгений Онегин". А недавно "Полтаву" выпустили. Вот уж где война - только ахнешь: "И грянул бой, Полтавский бой!.." Такого поэта, Александр Иванович, на Руси не бывало. У меня все для себя списано и заучено.
- А Державина что же не поминаешь? Тоже знаменитый был.
- Так они же раньше, до Пушкина, писали, и нонче их одни старики любят, - отмахнулся Тёмкин. - Разве ихние стихи так в сердце бьют? Да что толковать! Только послушайте, я из "Полтавы" вам прочту. Сряду почуете, каков орел воспарил.
- В другой раз когда, - отказался гренадер. - Надо мне домой скорей. Я ведь семейный, только поспевай с делами.
Тёмкин посмотрел на Иванова внимательно, потом сказал тихо:
- У Пушкина и против рабства стихи есть, "Деревня" зовутся. Их тоже, как "Горе от ума", никогда печатать не дозволят, раз против барства бесчувственного писаны.
- А ты знай молчи! - цыкнул гренадер. - За такой разговор полковник тебя не погладит, хотя добряк редкостный…
И когда уже вышел на улицу, подумал: "Вот и хорошо, что мальчишке не рассказал, как Рылеева видывал да слышал".
В июне по дворцу разнеслась весть, что государь разрешил офицерам без различия родов войск носить усы. До сих пор только легкая кавалерия имела такую завидную привилегию.
В тот же день Иванов убедился в правильности слуха, увидев инспектора артиллерии, великого князя Михаила, проехавшего на дрожках по Миллионной, с небритой несколько дней верхней губой. Ему-то, знать, братец заранее сказал про свое решение.
Назавтра в канцелярию пришел приказ, где было уже отпечатано про усы, а к вечеру от офицеров караула услышали, что парикмахер-француз изготовляет накладные и продает желающим скорей щегольнуть по три рубля серебром вместе с баночкой клея.
Прошло еще два дня, и узнали, что государь велел военному министру передать по команде - пусть растят натуральные усы, а не уподобляются актерам. В роте дворцовых гренадер последним распоряжением был огорчен один капитан, который поспешил купить и приклеить "французские", теперь едва отмоченные горячей водой.
Когда Иванов зашел навестить Жандра и рассказал о приключении Петуха, Варвара Семеновна сказала:
- Я так полагаю, что какая-нибудь дама, которая государю нравится, намекнула, что ему усы пойдут.
- Может статься, - согласился Андрей Андреевич. - Или на портрет Петра Великого взглянул и в том захотел ему подражать… Хорошо хоть, что казне сия "реформа" ничего не стоит. Когда орленые пуговицы в гвардии ввели, так интендантство разом двадцать пять тысяч рублей на них ухлопало… А ты, Александр Иванович, расскажи лучше, что с памятником делается? Мы давно на площади не бывали.
Да уж, этим летом гренадерам, дежурившим в покоях, выходивших на Адмиралтейство и на площадь, было на что посмотреть и о чем порассказать. С начала мая сотни людей, копошившихся, как муравьи, начали воздвигать огромный деревянный помост от берега Невы вдоль бульвара к площади, на которой он поворачивал к уже готовому гранитному пьедесталу высотой в четыре сажени. Помост этот, шириной в хорошую улицу, от Невы, где устроили особую пристань, шел плавным подъемом. Затем после поворота переходил в горизонтальный и упирался в сооруженную над пьедесталом высоченную пирамиду из бревен с мощными откосами и укрепленными наверху блоками. Это сооружение окружала деревянная платформа шириной в две трети площади и высотой до середины окон второго, парадного, этажа дворца.
Первого июля к пристани причалила барка, на которой лежала гранитная колонна, как говорили, самая большая на свете. Множество людей облепило ее, охватывая поясами из канатов, которые зачалили на вбитые в землю вороты-кабестаны, и по команде инженерных офицеров спустили колонну на пристань и с нее - на берег. Потом, перенеся снасть на кабестаны, установленные на помосте, втащили на него, и медленно-медленно, день за днем, колонна стала, катясь, подниматься по настилу к площади. Довели до поворота и отсюда потащили уже волоком будущим нижним концом вперед, к тому месту, с которого она должна опуститься в углубление на пьедестале. Теперь и простодушным зрителям, как гренадеры и лакеи, стало ясно назначение пирамиды из бревен, воздвигнутой посреди площади. Со стороны приближающейся к ней колонны сооружение это имело во всю высоту узкое пространство, в которое она должна войти, как в футляр, когда будет опускаться с помоста на свое место.
На 30 августа, день ангела покойного царя Александра, была назначена установка колонны. Вокруг пирамиды на помосте разместили шестьдесят воротов-кабестанов. За их линией раскинули шатры белого, красного и зеленого шелка для царской семьи, духовенства и придворных. Места в окнах окружающих зданий были заранее распределены, как театральные ложи. Передавали, что даже за впуск на крышу брали немалые деньги.
Караул дворцовых гренадер под командой Петуха был наряжен к царскому шатру. Иванов в этот день дежурил в залах, но в полдень, когда предстояло поднятие колонны, оказался свободен и сопровождал полковника Качмарева, которому министр разрешил с женой смотреть на площадь из пустовавшей фрейлинской квартиры в третьем этаже. Полковница взяла с собой Анюту, решившую отлучиться от девочки. Пришли как раз вовремя: по шестнадцати гвардейцев уже стояли у кабестанов, от каждого из которых тянулись канаты с блоком, укрепленным на верху пирамидального сооружения. Но колонна, опоясанная другими концами канатов, еще лежала неподвижно. Как только дворцовые часы отзвонили полдень, стоявший перед шатром царь, сняв шляпу, перекрестился, раздалась команда, и гвардейцы налегли на рукояти кабестанов.
- Тысяча пятьсот солдат от всех полков гвардии ее поднимают, - сказал полковник. - А высоты в ней двенадцать сажен…
- Пошла, пошла… - зашептала Анюта.
Действительно, один конец огромной колонны стал медленно подниматься. Над площадью стояла полная тишина. Слышалось только поскрипыванье воротов и шуршание канатов, проходивших через блоки. Колонна поднималась, все глубже входя в свой футляр, и вот начала опускаться.
- Как свечу в шандал вставляют, - прошептала полковница.
- Да свеча-то в полета тысяч пудов, - отозвался Качмарев.
И вот раздалась новая команда, вороты остановились, солдатские спины выпрямились, и "ура" огласило площадь. Кричали гвардейцы, мастеровые, зрители. Едва не закричал с ними Иванов.
- Ай да молодец Монферран! - сказал полковник. - Чудо сотворил, да и только. Теперь все помосты сымут и пойдет отделка.
- Так неужто же, батюшка мой, так и стоять будет, ни к чему не прислонена? - ахнула Настасья Петровна.
- Сама же сказала - как свечка в шандале, - напомнил Качмарев, - ведь и там, ежели плотно вставить, то куда денется?
На площади все снова замерло. Сверкая облачением, из шатра на помост вышло духовенство - началось молебствие.
Предположение Качмарева подтвердилось. В октябре в отставку подали десять гренадеров. Это вызвало неудовольствие царя, оно было высказано министру, а тот выговорил полковнику, что гренадеры у него разленились - чего лучше такой службы здоровым старикам?
- Вот увидишь, - сказал князь, - полезут на печки да и окочурятся вскоре от безделья да обжорства. Солдат до смерти должен служить. Ведь мы с тобой небось не думаем про отставку.
Качмарев почтительно молчал. Он-то знал, в чем причина. Разве можно давать все жалованье в пенсию? Чего в караулах и на дежурствах тянуться, когда можно за безделье столько же получать? Да еще капитан надоедает вечными строевыми придирками. Но с ним-то ничего не поделаешь - царев любимец.
Через неделю в роту пришел приказ, что желающим отставка дана с пенсией в полное жалованье. Но отныне ее будут назначать иначе. За пять лет службы в роте - одну треть, за десять лет - две трети и за пятнадцать - жалованье полностью. Сообразили-таки!
А из унтеров никто не ушел. Для них из полутора тысяч годового жалованья даже при старом положении в пенсию шла только половина, а с порционными простись. И на дежурстве унтеров назначают только поверяющими посты, обходная неспешная должность. В караулах тоже только разводящими. Унтер Михайлов, у которого за женой взят постоялый двор на Выборгской, собирался в отставку, да и тот отдумал.
Относя в ноябре Жандру восемьдесят рублей, Иванов рассказал, что упустил выгодную отставку, и услышал такой совет:
- Держись за роту, Александр Иванович. Мне думается, твое офицерство вполне верное и, помимо большого жалованья, для замыслов твоих весьма удобно. Поедешь в отпуск и сторгуешь на себя, раз крепостными офицеры любого чина имеют право владеть.