- Дети мои, - сказал он, - давно мы не были все вместе, минута радостная и торжественная; что может быть лучше молитвы в такое время; помолимся о вашей доброй матери и прослушаем утреннюю, как это случалось, когда мы были вместе. Максим, потрудись, дорогой, прочитать полунощную и заупокойные молитвы о рабе Божией Пульхерии и утреннюю.
Присутствующие выразили этому сочувствие. Елевферий принес книги и светильник для чтеца. Максим обратился лицом к востоку. Все встали, кроме старого Дуки, оставшегося в кресле.
- Дай мне, дорогая Агриппина, малютку, пусть он у меня на коленях спит.
Агриппина передала старику внука.
В торжественной тишине раздался нежный тембр мягкого, низкого голоса Максима. Во время заупокойной молитвы у всех глаза были влажны. Николай, более помнивший мать, подавлял приступившие рыдания. Елевферий рукавом утирал катившиеся слезы. Голос чтеца дрожал.
- "Где два или три во имя Мое, там и Я посреди их", - прошептал старик.
Мерное чтение продолжалось; дед, знаменуя себя крестным знамением крестил и внука, безмятежно спавшего у него на коленях.
Когда полунощница была прочитана, Максим начал канон. Первую песню пропел он сам, но следующая за нею была исполнена хором.
Низкие голоса Николая и Максима стройно и сдержанно звучали, но высокий чистый тенор Андрея переливался в ночной тиши.
На четвертой песне раздался нежный, женский голос и прозвенел в воздухе, это был голос Агриппины; по характеру русских песен, она оканчивала высокими нотами, которые несколько раз повторял старый, угрюмый замок.
Старик ласково и одобрительно посмотрел на нее. Мерное чтение чередовалось с пением, канон был окончен. Чтец на некоторое время остановился.
- Слава Тебе, показавшему нам свет, - начал Максим великое славословие.
Светлая полоса окаймляла восток, предвещая скорый солнечный восход.
Утренняя была окончена. Максим сложил книгу и потушил огонь. Опять также тихо, тот же плеск волны… Сероватый свет распространялся по обнаженным скалам; замок терял свое мрачное очертание; звезды меркли в небесах; на берегу прокричала чайка.
- Благословение Господне на вас, дети мои, - произнес Константин Дука, тяжело поднимаясь с кресла и благословляя детей, - идите спать, благодарю вас; истинно возвышенное счастье испытал я сегодня с вами; душа спокойна, я чувствую близость Господа. Ступайте, отдохните!
С этими словами старик отправился в свою спальню, а прочие разошлись в приготовленные для них комнаты.
XXI
После вечерней молитвы прошло около часа. Встревоженный Елевферий вбежал к Николаю.
- Кирие Николай! Кирие Николай, - будил он только что заснувшего старшего Дуку.
- Что такое? Что случилось? - испуганно спрашивал тот, не сразу приходя в себя.
- Батюшка ваш очень плохо себя чувствует, просил позвать вас.
Николай на ходу накинул на себя одежду и бросился к отцу.
Константин Дука лежал в постели, глаза его были полузакрыты и смертельная бледность покрывала его лицо.
Николай припал к груди отца и зарыдал как ребенок.
- Николай, Николай, что ты, - слабо проговорил старик. - Я призвал тебя, рассчитывая найти в тебе более мужества, чем у младших.
- Батюшка, - сквозь рыдания произнес Николай, - неужели тебе так плохо?
- Да, Николай, лета мои такие, что давно уже пора успокоиться… Я чувствую себя покойно… Даже легко… Одно тяжело, что я расстаюсь с вами.
Николай не мог сдержать рыданий.
- Николай, дорогой, успокойся, пошли на остров Санте за отцом Георгием, может быть успеют его привезти, я хотел бы причаститься.
Между тем Елевферий разбудил братьев; все встревоженные пришли в комнату отца. Старик был спокоен; он иногда забывался, потом приходил в себя. Когда вошла Агриппина с ребенком, старик встретил внука улыбкой. Маленький Максим засмеялся в ответ на улыбку старика. Более других сохранял присутствие духа Максим; он немедля послал Елевферия разыскивать отца Георгия на Санте, где обыкновенно тот проживал.
Настало во всем блеске солнечное утро, в доме же Дуки было сумрачно и тихо; братья говорили шепотом. Старик старался успокоить детей и с особенною нежностью относился к Агриппине и внуку. Безысходная тоска выражалась на лицах сыновей. Николай, убитый горем, не отходил от постели отца. Агриппина поправляла, постель старика.
К вечеру наконец вбежал измученный Елевферий, шепнув Максиму, что священник приехал и ожидает. Максим вышел. Под деревом у входа в дом сидел почтенный старик - это и был отец Георгий.
- Кирие Максим, давно с вами не виделся! Что батюшка?
- Совсем плох, достопочтенный отец; передаем его теперь вашей власти. Вы всегда были добрым другом нашего семейства; откройте же ему путь в место светлое, где нет ни печали, ни воздыхания.
Священник с Дарами вошел в дом; встречавшие его падали ниц; он направился к умирающему. При появлении отца Георгия, старик ободрился и радостно взглянул на своего старого друга.
Все вышли из комнаты.
Прошло полчаса, тяжелых и тоскливых. Холодная тишина давила душу; среди нее слышался лепет и смех маленького Максима. Возникавшая жизнь ликовала, не хотела и знать, что другая жизнь говорит свое последнее слово.
Наконец из комнаты умирающего неслышно вышел священник; он приостановился и произнес:
- Молитесь! Почил святой человек. Со святыми упокой душу раба твоего Константина!
Братья склонили головы. Тяжелый вздох вырвался, из груди Николая.
XXII
Был жаркий день конца мая месяца. Солнце ярко светило и жгло; но в подземелье средневекового замка Дуки было темно и прохладно. Несколько светильников освещали бледные лица братьев. В углу подземелья мрачно вырисовывался деревянный крест над могилою Константина Дуки. В разных местах лежали мешочки с золотом, а на столе груда разных денежных документов. Главным счетоводом был Максим, братья ему помогали.
- Надо знать это подземелье, чтобы открыть его, - говорил Максим, - а все-таки лучше, если мы все сундуки с золотом зароем в землю по номерам, и кто из нас явится взять деньги, тот должен оставить в том же сундуке записку, сколько он взял и что еще пожелает сообщить. А затем надо опять зарыть.
- Конечно, лишняя предосторожность не помешает, - заметил на это Андрей.
- Елевферий, - обратился Николай к бывшему тут старику, - пойдем с тобою; ты посветишь дорогой, а я приведу сюда Агриппину, она должна все знать наравне с нами, может быть и ей придется пользоваться.
Вскоре они скрылись в темноте; Андрей провожал Николая благодарными взглядами.
Спустя некоторое время, у входа показался Николай, который вел Агриппину, за ней следовал Елевферий с малюткой на руках.
Агриппина всплеснула руками, увидав богатство. Ей рассказали условия пользования им и принялись закапывать деньги в землю.
- Теперь все, - сказал Николай; голос его дрогнул. - Простимся здесь, на могиле отца!
Николай припал ко кресту и еле слышно шептал:
- Я жил тобою, ты был для меня всем, я круглый сирота… Какие могут быть теперь у меня интересы к жизни?..
- Братец, - успокаивала его Агриппина, наклонясь к нему, - вы освобождаете бедных рабов, как освободили меня, у вас есть для этого средства, сколько вы добра сделаете! У нас на Руси князья и благочестивые люди так иногда делают.
Николай нежно посмотрел на Агриппину.
- Да, дитя мое, я исполню твое желание; исторгнуть человека, исторгнуть личность человека из неволи, когда ее попирают, - это действительно доброе дело.
Братья встали на колени у могилы отца и молились. Агриппина и Елевферий последовали их примеру.
После краткой молитвы Николай обнял Андрея.
- Ты счастливее нас, Андрей, - сказал он, - и стоишь того, потому что у тебя нежная, добрая душа.
- А ты, Максим, всегда можешь быть счастливым, - отвечал он брату; - с твоим железным характером все можно перенести.
XXIII
Настал 1453 год. Хотя зима оканчивалась, однако продолжительный северный ветер распространил холод по всему Архипелагу. Прикрытый горами Анатолии, Хиос менее испытывал его действие, и потому шедшие в Черное море и Босфор корабли и галеры останавливались там в ожидании попутного ветра. Среди множества мелких судов, входивших в Хиосскую бухту, вошла венецианская галера, шедшая из Адриатики. На палубе галеры был синьор Батичеллли любовался большим кораблем, который стоял в гавани под флагом византийского императора; вблизи его расположились большие генуэзские корабли. Как только пассажиры Галеры вышли на берег, Батичелли присел в постоялом дворе и полюбопытствовал у хозяина о заинтересовавших его кораблях.
- Ох, синьор, - вздохнул хозяин, - в столице плохо, очень плохо. Магомет начинает осаду со стороны суши, с берега Пропонтиды турецкий флот, Босфор загорожен турецким флотом. У императора нет съестных припасов, нет военных кораблей в достаточном количестве. А это один императорский корабль и четыре генуэзских, о которых вы спрашиваете, нагружены пшеницею и другими съестными припасами, а также порохом, и воинов там много. Они думают идти в Константинополь, да ветра попутного нет.
- Ветер несколько изменяется, нам тоже трудновато было сюда идти, а вот последние дни легче. Но как же они пройдут.
- Рассчитывают на свое мужество и Божию помощь.
- А что у вас говорят, много у императора войска? - спросил Батичелли.
- Предполагают, что девять тысяч.
- Только. Ну, а у турок?
- Видимо-невидимо! Некоторые говорят - более двухсот тысяч. А что, синьор, как в Италии? - в свою очередь стал выспрашивать хозяин. - Поможет ли императору папа и латинские государи?