- Андрей! - вскрикнул Дука.
Через минуту братья душили друг друга в объятиях.
- Агриппина, Агриппина! Ущипни меня, крепче! Не сон ли это, ведь это мой брат Максим!
Они долго не могли успокоиться и постоянно прерывали расспросы объятиями.
- Что это все значит, Андрей? Объясни.
- Путь через Босфор и Эгейское море теперь крайне опасен, а мы, знаешь, испытали эти опасности; вот я и отправился через Венгрию, там теперь полный порядок и безопасность. Через Венецию думаю направиться к отцу. Более двух лет как мы собираемся к нему; он очень недоволен, что я не еду и не везу жену и сына. Ну, как отец? Я ведь его десять лет не видел; правда, иногда получал сведения от Николая, но ведь мы с ним видимся тайком; генуэзцы народ подозрительный.
- Отец болеет. Наконец, нынешние события… Он все близко к сердцу принимает, его все волнует. Мы должны употребить все усилия, чтобы вывезти его из Пелопоннеса.
- Куда же, Максим, вывезти?
- Я думаю, в Италию, там много греков, там ему легче будет; к тому же, страна эта в настоящее время решительно первая по просвещению, особенно Флоренция; он там найдет своих друзей, кардинала Виссариона, Исидора и многих других.
- Да, Италия действительно удобна для его переселения; но знаешь, Максим… может быть лучше… ты не будешь смеяться?..
- Не буду, - с улыбкою отвечал Максим.
- В Россию…
- Может быть, в Великую Татарию? - с усмешкою спросил Максим.
- Братец! - укоризненно проговорила Агриппина, - ведь мы православные христиане, а татары басурмане!
- Прости, моя дорогая сестра, я может быть и не прав; уж если Андрей нашел себе в этой стране нежную супругу, значит она не далека от спасения.
- Подожди, Максим, я приведу тебе аргументы: греки бегут в Италию, это так; но представь себе, в Россию их бежит не меньше. В Италию бегут те, кто спасает литературу и искусства древних; в Россию, кто спасает православную веру и идею греческой империи. Отец из числа тех, которые готовы спасать и то, и другое, но если бы ему дать на выбор, он предпочел бы спасти последнее.
- Да стоит ли спасать, Андрей? Идея эта не спасла империю, а православие греков, как и латинство, столь далеко ушло от первобытной церкви, что требует обновления, а не перенесения на новую почву.
- Тут мы не сойдемся. Ну, да не в этом дело, я говорю об отце, где ему лучше.
- Хорошо, я не фанатик и ненавижу фанатизм. Не стану настаивать на Италии, хотя симпатизирую тамошнему направлению и жизни; я буду тебя расспрашивать о России и обдумывать. К тому же, побеседуем с Николаем. Ты с ним об этом не говорил?
- Говорил.
- Ну, что же он?
- А как ты думаешь, что он сказал?
- Во всяком случае что-нибудь решительное.
- Он говорит, что надо молить Бога, чтобы отец скорее был взят на лоно Авраама, потому что пережить падение империи будет для него тяжким испытанием, от которого он не уйдет ни в России, ни в Италии.
- Но он очень любит отца…
- Да потому он так и говорит.
- Ты, Андрей, когда видел Николая?
- В октябре, пред закрытием навигации, на Азовском море, в Палестре; мы там ломали комедию, набивали друг другу цену на рыбу; дело было, конечно, грошовое.
- Ах, братец, - вмешалась в разговор Груша, - как я желаю повидать брата Николая, ведь я его не видела после того, как он спас меня! А вы, братец, на него очень похожи, но в тоже время и как будто совсем разные люди, Что я пережила тогда! Что перечувствовала в Каффе на торговой площади! О, не дай Милосердный Боже никому на свете!.. - Груша набожно перекрестилась. - И где-то отец Арсений бедненький?
Молодая женщина стала быстро утирать слезы, которые катились по щекам.
Андрей низко наклонился над спящим на коленях матери сыном, чтобы скрыть волнение.
- Завидная судьба человека, о котором вспоминают со слезами благодарности, - тихо проговорил. Максим. - Я бы пожертвовал своею жизнью, чтобы сделаться таким человеком.
- Значит и ты так же добр, как и другие твои братья, - проговорила Груша.
Между тем Андрей притащил ящик на палубу и стал доставать из него разные съестные припасы и вино.
- Ну, выпьем, Максим, за радостную встречу.
- Хорошо, Андрей, за счастливую будущность малютки Максима и всего нового поколения; пусть оно будет счастливее нас! - с этими словами Максим опорожнил серебряный стакан вина.
- Во время этих переездов только одно утешение - выпить и хорошо поесть, - заметил Андрей. Прошептав молитву, он начал есть. Приглашая то Грушу, то Максима отведать яств, он говорил: - Уж как мне хочется с отцом поскорее повидаться. Ну, а Николая мы застанем дома?
- Думаю, что застанем. Когда я ехал в Неаполь, он был уже в Генуе, где у него были крупные денежные дела. После того он рассчитывал возвратиться к отцу; я даже присматривался к судам, шедшим нам навстречу, не видно ли его там. Знаешь ли, Максим, - закусывая, продолжал Андрей, - Тану следует бросить. Пока еще кое-какие дела можно вести в ней, но с усилением влияния турок на Черном и Мраморном морях она совсем падет, и недалеко то время, когда Тана будет захвачена татарами или турками. К тому же, там небезопасно. Лучше будет, если я вернусь в Тану один, а уж их не возьму, - прибавил он, указывая на жену и сына.
- В таком случае и сам не поедешь, - возразила ему жена.
- Как бы там ни было, а ехать необходимо, чтобы закончить дела. Она вот, - кивнул Андрей на жену, - все зовет меня в Россию.
- Отчего ты отказываешься? - удивился Максим. - Поезжай, Андрей, тем более, что ты сочувственно относишься к этой стране, которая теперь тебе не чужда, и как мне кажется, ты хочешь видеть в ней наследие Византии.
Между тем, солнце уже стояло высоко. Малютка проснулся и поднял плач. Его все успокаивали. Нежная заботливость, ласки отца, матери и дяди чередовались одни за другими. Ребенок еще плакал, но глазки уже смеялись, а розовые губки складывались в обворожительную улыбку. Андрей взял его на руки, лаская и уговаривая. Максим принялся расспрашивать Грушу о России. Рассказ у нее был не особенно богат: татары, вероломные бояре, да непокорные князья. Одно служило утешением - это митрополит Иона.
XX
Наступал тихий весенний вечер. Старый Константин Дука сидел со своим старшим сыном Николаем под тенью громадного векового дерева у своего дома, прилегавшего к замку. В руках старик держал сочинения Афанасия Великого; перед Николаем были разложены конторские книги и он занимался разными вычислениями. Время от времени старик читал сыну какое-нибудь замечательное место из книги и после обмена мыслей по поводу прочитанного, оба снова погружались в свои занятия.
Кругом царствовала невозмутимая тишина.
За замком вдруг послышались шаги и порывистое дыхание.
Отец и сын подняли голову, прислушиваясь. Скоро из-за угла замка показался старик Елевферий; он совершенно запыхался.
- Кирие, кирие, с берега видна лодка, а в лодке люди!
- Люди? Какие же люди?
- Турки, что ли? - с нетерпением спросил Константин Дука.
- Ах, что вы! Наши дорогие дети! - со слезами уже проговорил Елевферий.
- Андрей?
- И Андрей, и Максим…
Николай вскочил и почти бегом бросился к берегу.
- Подожди, Николай, и я хочу! - просительно сказал старик.
Николай засмеялся.
- А я, батюшка, про вас забыл… Ну-ка, Елевферий, помоги мне, поведем батюшку вместе. Это будет скорее.
Старика Дуку взяли под руки и почти понесли. Поднявшись на довольно крутой пригорок, они увидали разбросанные вдали острова, а внизу приставшую к берегу лодку.
- Дети мои, дети мои! - кричал старик. - Ах, Николай, вы все около меня сегодня! Андрей с женою, с внуком! Господи!
С берега заметили людей на горе. Максим шляпою и криком посылал приветствия, но шум волн мешал слышать. Агриппина подняла высоко своего мальчика. Старик Дука плакал и с горы осенял его крестом.
В то время как Максим взял у Груши малютку и помогал ей взобраться на гору, Андрей кратчайшим путем вбежал на нее ранее других, и, упав на грудь отца, со слезами радости говорил:
- Десять лет я не видел тебя, батюшка, десять лет!
- Андрей! Андрей! Какой же ты славный, да как возмужал! - старик пожирал глазами сына. Он перестал обнимать его только тогда, когда Агриппина бросилась пред старым Дукою на колени. Николай поспешно поднял ее и подвел к отцу.
- Моя милая, бесценная дочь, - шептал старик, обнимая Грушу и покрывая поцелуями ее голову.
Когда же Максим поднес малютку к отцу, тот, благословив ребенка, совсем разрыдался.
- Докса си, о Феос имон, докса си! - повторял он, возводя к небу свои влажные глаза.
Между тем Агриппина бросилась к Николаю.
- Мой спаситель! Мой спаситель! Могла ли я думать тогда, кто спас меня! - восклицала она.
Николай нежно обнял молодую женщину и по-отечески поцеловал ее в лоб.
- Это все отец Арсений - не я; молитесь о нем! - смущенно произнес он.
- А что, братец, умер он? - спросила Агриппина.
- Нет, я видел его недавно в Фессалониках.
- Ну, пойдемте, дети мои, я совсем потерял силы. Столько радостей, теперь и умереть можно; более счастливого момента не может быть! Мой славный малютка, мой крошка, - говорил старик, любуясь внуком.
Старый Дука совсем, повис на руках Николая и Елевферия, который перецеловался со всеми и плакал в три ручья; из всех сыновей Дуки веселый Андрей был его любимцем.
- Моя ненаглядная дочь, - обращался старый Дука к Груше, - какая красавица из стран гиперборейских, - ласково улыбнулся он ей, стараясь при этом идти скорее, - а Андрей, ох, разбойник! Какой же он молодец, правда, кирие Агриппина?