- Видишь ту звезду? - спросил я у Аршака. - Это звезда Святого Григория Просветителя. Только представь, что ты стоишь прямо под ней, а на тебя сверху смотрит Просветитель.
И, следуя моему примеру, Аршак восторженно уставился на созвездие, названное в четвёртом веке именем основателя нашей церкви. На пунцовом небосклоне горели огромные золотые звёзды - армянские звёзды! Чтобы увидеть божественное великолепие араратской зимы, стоило перенести хоть пятьдесят снежных бурь.
Мы разыскали старосту и вручили ему подписанное президентом республики официальное письмо с распоряжением гражданским и военным властям округи оказать нам, как почётным подопечным государства, всяческое содействие.
- Так вы, ребята, из Константинополя? - воскликнул здоровенный староста, делая вид, что читает вручённое ему письмо. - Приветствую, тысяча благословений!
Особенно сильное впечатление произвела на него наша одежда. Он никак не мог взять в толк, как мы, живя в Константинополе, решились оставить все удобства жизни, чтобы приехать в нищую, разорённую войной Армению.
Деревню тотчас облетела весть о нашем приезде и о том, как мы одеты. Поскольку не было ни гостиницы, ни даже школьного здания, крестьянам пришлось приютить нас на ночь у себя. Староста намекнул, что если мы поделимся с крестьянами кое-чем из своей одежды и обуви, то затруднений с ночлегом и едой не будет.
Поделившись на небольшие группки, мы пошли стучаться в двери домов. Делегатом от одной группы, куда входили Аршак и ещё несколько мальчиков, выбрали меня. Мне же было поручено вести переговоры с крестьянами, потому что я знал восточноармянский диалект. Крестьяне оказались довольно гостеприимными, но в деревне едва насчитывалось сотни две жалких лачуг, и целые семьи ютились в одной, иногда - двух комнатах, порой вместе с лошадьми и коровами, если таковые ещё имелись. Тем не менее, каждая семья согласилась взять на ночлег одного-двух мальчиков. Под конец из нашей группы остались без крова я и Аршак. Мы постучались в очередную дверь. Открыла её хорошенькая девушка.
- А, вы из Константинополя! - вымолвила она прежде, чем я успел раскрыть рот.
- Могу я поговорить с хозяином дома? - спросил я. - Мы ищем ночлег.
- Да, я знаю, - сказала она, улыбнувшись. - Но в нашем доме нет мужчин.
- Кто это там, Сатеник? Что им нужно? - позвал женский голос из комнаты.
- Это мальчики из Константинополя, их двое, - ответила девушка. Сказав, что через минуту вернётся, она вошла в дом, а мы остались ждать у двери.
- Правда, хорошенькая? - обратился я к Аршаку. - Типичная армянка с прелестными пугливыми глазами газели, только что сошедшей с гор.
- Да, симпатичная, - согласился Аршак. - А ты заметил, какая у неё грудь? Именно то, что мне нравится.
- Не смей так говорить! Она же армянка! - сказал я, рассердившись.
Аршак шлёпнул себя по губам. Он был двумя классами ниже меня и на четыре года старше. Он отслужил в турецкой армии, а познания его в армянской литературе и истории были вопиюще ничтожными. Я помогал ему готовиться к урокам, а он, в свою очередь, вызвался быть моим "телохранителем". Однако он мог бы снять с меня рубашку и мне же потом продать. Аршак всегда что-то покупал и продавал, мог перехитрить десять купцов, прикинувшись простаком. Плут что надо! И щёголь - ходил в модном шерстяном джемпере в белую и синюю полоску.
Девушка вернулась, посоветовавшись в комнате со старшей женщиной. Даже сумерки не скрыли её румянца, вобравшего все краски наших полей, всё многоцветье Армении. Извиняющимся тоном, но с достоинством девушка сказала:
- Мне очень жаль, но мы не сможем принять вас обоих. Дом у нас маленький, и лишней постели нет. Свекровь говорит, что может приютить только одного.
- Свекровь? Ты замужем? - удивлённо спросил я.
Ей едва можно было дать шестнадцать. Она казалась целомудренной девой из наших народных песен и героических сказаний, ещё не решившейся на первый поцелуй с деревенским рубахой-парнем где-нибудь за стогом сена или садовой изгородью.
- Да, замужем, - ответила она, потупив глаза. - Мой муж солдат. Не знаю, где он сейчас, но сначала воевал в Карсе. Мы были женаты всего месяц, когда он ушёл на фронт.
Пришлось бы, пожалуй, ещё целый час искать ночлега для нас обоих, и я сказал Аршаку, чтобы оставался он. Девушка посоветовала мне попытать счастья в следующем доме вниз по тропинке. Простившись с товарищем, я постучался в двери этого дома и был принят его почтенным владельцем. Он оказался главой большой семьи, словно вся история наша оставила неизгладимый отпечаток на его лице.
Закурив трубку, он стал расспрашивать меня о Константинополе, представление о котором уходило у него к временам правления старых султанов. Его интересовали происходящие в больших европейских столицах события, и он был убеждён, что русские обязательно вернутся в Армению и завалят её кубанской мукой, харьковским сахаром и бакинской нефтью.
Во время беседы невестка хозяина, женщина со скорбным лицом, крутила веретено. На отпечатанных за границей новых армянских деньгах с одной стороны был изображён Арарат, а с другой - женщина с веретеном. Веретено являлось символом армянского очага, а наш очаг с его христианской добродетелью и чистотой помог выстоять нации.
Чтобы упростить дело, я открыл рюкзак и сам предложил им обменять одну из моих рубашек на еду. Больше всего эти крестьяне нуждались в одежде. Мне не хотелось говорить им, что я сирота, а не богатый мальчик из Стамбула, за которого меня принимали. Хозяин отложил трубку и, пощупав крючковатыми пальцами рубашку, пришёл в восторг от ткани и покроя. Потом передал её остальным домочадцам, и они по очереди стали восхищаться ею.
- Сколько ты просишь за неё? - спросил он.
- Сколько дадите, - ответил я.
Они переглянулись, снова пощупали рубашку и наконец предложили два фунта хлеба, фунт сыра, фунт масла, миску мёда и ужин в придачу, если я ещё не ужинал.
- Отлично! - сказал я, и мы ударили по рукам.
Турки не успели побывать в этой части Армении, и она оставалась относительно зажиточной. У крестьян было кое-что припасено на зиму. Но получить еду у них можно было только в обмен на одежду.
Невестка хозяина встала и подала мне плотный ужин из яичницы, сыра, лаваша и чая с мёдом, заваренного на горных травах.
Перед уходом она постелила мне в лучшем месте во всём доме, прямо у тонира. Я лёг и долго не мог уснуть. Как я мог спать, если мне чудился топот кавалерии св. Вардана, спускающейся со склонов горы Арарат навстречу многочисленному войску и слонам персидского царя царей? Бессмертный наш Вардан вёл свою христианскую армию в бой, а рядом с ним святейший отец Гевонд Ерец высоко подымал большой серебряный крест. Ветер ли это, или я в самом деле слышу цокот копыт и ржание коней, скрежет щитов и мечей, всеобщую исповедь и молитвы в ночь перед Аварайрской битвой?
Ещё мне виделось, как царь Арташес берёт в плен царевну Сатеник. Арташес вскочил на вороного коня и поскакал к реке - на другом берегу стояла царевна со своей свитой. Как быстрокрылый орёл перемахнул он через реку и метнул красный аркан с золотым кольцом, обхватил стан аланской царевны, причинив ей сильную боль, и увёз к себе. У царского храма в Арташате грандиозное праздничное шествие. Царь и его невеста, которую он взял в плен как военную добычу, скачут рядом. Вслед за ними - войска, знать, слуги и радостные толпы отправляются в храм, где свершится свадебный обряд.
Отцу богов, всемогущему Арамазду, приносятся в жертву белоснежные овцы и птицы. Языческий жрец проливает в священный огонь у алтаря жертвенное вино, и пламя устремляется ввысь. Сатеник отпускает белоснежных голубей на волю, убирает цветами золотую статую богини Анаит и пригоршнями разбрасывает народу жемчуг.
Крестьянская хижина, в которой я лежал, преобразилась, став мраморным залом царского дворца. На свадебное пиршество прибыла вся знать Армении, цари и царевичи соседних государств. Все они в красных штанах, на расшитых золотом поясах висят длинные мечи - главное их сокровище.
"Приветствую тебя, владыка", - говорят они Арташесу, обнимая и целуя его.
"Добро пожаловать, дорогой друг", - отвечает каждому из них Арташес.
Затем они кланяются царице Сатеник.