- Разве вы не хотите, чтоб я стала образованной? - Она обиделась.
- Конечно, хотим, - отвечал я, - но будь равнодушнее к занятиям, как другие девочки. Меньше занимайся и не старайся всех превзойти.
Доктор сказал, что Евгине анемична, у неё слабые лёгкие, и запретил ей петь в хоре. Евгине любила петь и уже выучила несколько американских песен.
После подписания "мира" организация "Армянское Национальное Освобождение" решила отправить нашу сельскохозяйственную школу в Армению. Мы должны были стать первой группой репатриированных. Оник хотел остаться в Константинополе из-за Евгине; к тому же он брал бесплатные уроки скрипки у известного педагога, и жаль было от них отказываться. Он перебрался в другой приют.
Я собирался в Армению, как на войну: Оник, Евгине и я сфотографировались - может случиться, я никогда их больше не увижу. Наша новорождённая республика была со всех сторон атакована врагами, а её население умирало от голода и эпидемий.
Все мы, двести пятьдесят человек в бойскаутских формах, на французском пароходе отплыли в Батум. Анатолийское побережье Чёрного моря находилось уже в руках Кемаля, и как только Босфор остался позади, мы очутились в неприятельских водах.
В одном маленьком прибрежном городке в средневековых большеносых челнах - какие-то морские верблюды! - навстречу нам приплыли турецкие мальчишки продавать виноград, сливы и груши.
Наутро третьего дня мы вышли из Трапезунда.
- Господа, мы уже в исторических водах Армении! - торжественно провозгласил господин Торгомян.
Море здесь казалось нам иным, оно же было нашим! Интересно, что сейчас поделывает Нурихан - если он жив. Мы с ним переписывались после того, как расстались в России, но уже несколько месяцев от него не было известий. Я грустно вглядывался с палубы в очертания родного города и думал, что же сталось со знакомыми греками. Пристань пустовала, не было ни одного парохода.
На следующее утро мы вошли в Батумскую гавань, пристань которой оказалась очень оживлённой. Совершенно другой мир. Таможенные чиновники - флегматичные грузины - методично проверили наш багаж, не обратив ни малейшего внимания на наши формы и прочие принадлежности. В течение двух лет Батум был оккупирован английскими войсками, но они недавно ушли, и грузинские меньшевики завладели этим современным портом, не упуская ни единой возможности, чтобы утвердить свою власть и авторитет.
С криком "Vive la France!" мы попрощались с дружелюбным капитаном и командой нашего корабля.
Развернув огромный флаг с горизонтальными полосами красного, синего и оранжевого цвета, мы зашагали к армянскому консульству в сопровождении барабанщиков и горнистов. Консул произнёс приветственную речь и отвёл нас к грузинскому губернатору, чтобы продемонстрировать ему патриотический дух армянской молодёжи за рубежом. Губернатор оказался волосатым, бородатым мужчиной благородной наружности, некое сочетание князя и пастуха с мечтательными глазами поэта - поистине типичный представитель нации. Он произнёс по-грузински речь, по окончании которой мы закричали: "Гип-гип, ура! Грузия! Грузия! Грузия!".
Отношения между Грузией и Арменией из-за пограничных споров не отличались особой сердечностью, невзирая на общность исторического прошлого, религиозных и культурных связей.
На следующий день мы поехали в Тифлис. Грузинский герб, изображающий св. Георгия, закалывающего дракона, был намалёван на всех пассажирских вагонах. Надписей на русском языке нигде не было. Страна уже не принадлежала России. За два года здесь произошли резкие перемены.
Ещё один парад мы инсценировали в Тифлисе, и наш посол - какое прекрасное слово! - устроил нам банкет в лучшем ресторане города на Головинском проспекте, называющемся теперь проспектом Руставели по имени великого грузинского поэта средневековья. Официантками были светские девицы. Посол - мрачный, некрасивый мужчина с совиными глазами - приветствовал нас от имени нашего правительства спокойной и размеренной речью.
- В эту минуту на высотах Сарыкамыша грохочут орудия! Это Армения воюет с Турцией. Восточная армия Мустафы Кемаля вторглась в нашу отчизну. В такой опасный час армянская демократия осталась в одиночестве…
…Эта новая война явилась для нас новостью.
Нам сказали, что Карс будет держаться, по крайней мере, ещё шесть месяцев. Армянская армия, хоть и насчитывала всего каких-нибудь тридцать тысяч голодных и разутых солдат, сумеет справиться с натиском турецких войск. Мы много читали и слышали о победах армян в Сардарапате, Нахичеване, Олти, Зангезуре и Карабахе.
По дороге к армянской границе мы читали последние номера армянских газет, выходящих в Тифлисе, с ярко-красными заголовками, и обсуждали войну и её последствия.
- Наши войска отступили из Сарыкамыша по стратегическим соображениям, ребята. Когда мы пойдём в контрнаступление, то дойдём до самого Эрзерума.
- Хасанам и Махмудам и в голову не придёт, что их ожидает!
- Вы хотите сказать, что у нас есть большие пушки и бронепоезда?
- Конечно, а что ты думал! У нас - лучшая артиллерия. Два года назад наши лорийские крестьяне голыми руками захватили три бронепоезда.
- Хоть бы Андраник не уезжал в Америку! Он обязан был быть сейчас здесь.
- Что ж это такое, братцы?
- Ребята, этот Кязим Карабекир-паша, командующий турецкой восточной армией, - лучший из турецких генералов. Его нельзя недооценивать. Он очень хорошо обучен. Я видел его в нашей военной школе.
- Генерал Назарбекян в любой момент может перехитрить его искусным маневром.
У армянской границы, находившейся в сорока милях от Тифлиса, поезд остановился. Мы сошли с вагона, и, прощаясь, прокричали: "Да здравствует Грузия!"
- Мы находимся в прекрасном Лори! - восторженно сказал господин Торгомян. - Армянская Швейцария, богатая медными рудниками!
Мы смотрели на лесистые холмы, деревья и скалы, растения и полевые цветы, и сердца наши переполнялись чувствами. Холмы, деревья и цветы здесь не были такими, как в других странах, они были нашими, как-то по родному священными, окроплённые кровью и слезами, песнями и радостью Айастана.
Так, ликуя и преклоняясь перед увиденным, собрались мы в пастушьей долине у станции Санаин.
- Мы ступаем на эту священную землю как свободные армянские граждане, - сказал господин Торгомян. - В каждой пяди этой земли - прах наших предков. В той деревне, что за холмом, в историческом Одзуне захоронен царь Смбат. А посмотрите на этот белый мост: какой изумительный памятник нашей древней архитектуры! Господа, целые поколения армян умерли с мечтой об этом мгновении - стоять на армянской земле, под армянским небом свободными людьми. Так давайте же, - тут его звонкий голос оратора дрогнул, - опустимся на колени и поцелуем священную землю Айастана.
Все опустились на колени и благоговейно поцеловали землю. Это было величайшим мгновением нашей жизни.
После этой церемонии мы взобрались по холму в Одзун. Нас встретили старики деревни в больших овечьих папахах, дымя длинными тонкими трубками, и мы почтительно побеседовали с ними.
Жили они в землянках, точь-в-точь в таких, какие описал Ксенофонт в "Анабасисе" - этом бессмертном повествовании о его отступлении в Трапезунд вместе с десятью тысячами греческих войск. Господин Торгомян объяснил, что приверженность наших крестьян к землянкам, которые я видел впервые, связана с суровыми армянскими зимами. В ответ на наше "Привет вам, соотечественники", крестьяне отвечали "Привет вам, тысяча благословений". Они всякий раз прибавляли к приветствию "тысячу благословений", в отличие от нас. Мне это показалось особенно трогательным. Я уже прикинул про себя, где будет размещаться сельскохозяйственная школа, которую я собирался основать здесь.
Одзун, эту лучшую часть кавказской Армении, пытались отвоевать грузинские меньшевики, хотя во всём Лори не было ни одного грузина. Это была исконно армянская земля.
Крестьяне показали нам деревенскую церковь, построенную в IX–X веках, и могилу царя Смбата. Тысяча лет прошло с тех пор, как царь Смбат погиб, воюя за народ и христианство. Но более всего меня тронула небольшая сценка, свидетелем которой я стал, когда бродил с мальчиками по зелёным холмам. Десятилетний пастух в овечьей папахе, которую носили мужчины в Лори, перекрестился и опустился на колени перед какой-то скалой. Нас он не заметил. Вытащив что-то из кармана и положив перед собой, он снова перекрестился, встал и погнал дальше овец. Когда мы подошли к этому месту, то увидели, что алтарём мальчику служило старое надгробие с высеченными на нём замысловатыми кружевными узорами по краям и большим крестом в центре - хачкар. Перед хачкаром лежали пожертвования - мелкие монеты и бумажные деньги, к которым бедный пастушок добавил своё приношение. На станции Санаин мы ждали поезда, который повезёт нас в Ереван. Наконец, он подошёл, и гудок его в этом живописном ущелье показался нам самой прекрасной музыкой на свете.
- Ребята, смотрите - армянские буквы на вагонах!
Вагоны были все товарные, в Армении не осталось пассажирских поездов… Но с этими словами "отремонтировано в Александрополе", написанными по-армянски, товарные вагоны нашему сердцу были куда дороже, чем самый прекрасный пассажирский поезд. Мы украсили паровоз зелёными ветками и водрузили с одного боку наш армянский флаг, а с другого - бойскаутский. Машинист улыбнулся. Для него это был обыкновенный паровоз, но для нас… Как нам было объяснить ему, что значил для нас этот паровоз?! Дав два-три весёлых гудка, поезд тронулся со станции, а мы запели "Нашу родину".