- Послушай, землячок, далеко ли отсюда до Трапезунда?
- Я не понимаю по-турецки, - ответил я по-гречески, покачав головой.
Они промчались дальше, а я стоял и любовался их копьями. Я не дал нужных им сведений, потому что слишком хорошо говорил по-турецки. Греческие мальчики не владели турецким так, как мы, и он мог заподозрить меня.
Потом я встретил старую гречанку, которая плелась по дороге со своим ослом.
- Калимера, бабушка. Куда идёшь?
Морщинистое лицо крестьянки просияло. Она набрала воздуха в лёгкие и проскрипела в ответ:
- В Киреч-хане, сынок.
Киреч-хане!.. Ведь там находятся наши соседи Персидесы! Я вспомнил, как мама однажды сказала мне, что они переехали в эту деревню после сильной бомбардировки города. Но я не совсем был в этом уверен.
- Ты случайно не знаешь там семью из города по фамилии Персидес? - спросил я.
- А как же, знаю.
- Я тоже иду в Киреч-хане, - сказал я безразличным тоном. - Госпожа Персидес - моя тётя, сестра моей матери. Она хочет, чтобы я побыл с ними несколько недель, пока не выздоровеет мама. Она больна, лежит в постели. Мы живём в Гончарном квартале. Этим летом мы не смогли поехать отдыхать в деревню.
Она посмотрела на мои ноги, на грязную, разорванную одежду.
- Ты откуда идёшь?
- Из Джевизлика. Отец у меня там в рабочем батальоне. Мама послала меня в Джевизлик отнести ему немного еды. На обратном пути меня побили турецкие мальчишки и отняли шапку.
Я увязался за ней и с нетерпением ждал минуты, когда мы свернём с большой дороги на просёлочную, в сторону её деревни.
Небо постепенно покрывалось пятнышками облаков, и на склоны гор упали тени. С востока надвигались тяжёлые облака. Солнце то скрывалось за тучами, то сияло на синем клочке неба. От реки сильнее повеяло прохладой.
- Дождь пойдёт, - сказала старушка и, прищурившись, посмотрела наверх.
Облака собирались в огромные тучи и включались в большие маневры природы. Постепенно они полностью закрыли солнце. На востоке, где утром пылало солнце, стало темно. Длинным красным змеиным языком метнулся из чёрной башни в зубчатых стенах облаков ослепительный зигзаг. Дорога осветилась неровной жёлтой вспышкой, а за ней последовал оглушительный раскат грома. Старушка перекрестилась, восклицая: "Пресвятая матерь божья!", ткнула осла палкой, и мы зашагали быстрей. Через несколько минут на дорогу обрушился шквал ливня, наполнив воздух острым запахом сырости. Вода в реке забурлила и стала коричневой.
Мы были единственными путниками на дороге, но к нам внезапно сквозь завесу слепящего дождя стал быстро приближаться всадник. На нём была длинная чёрная бурка, острые плечи которой придавали всаднику сатанинский облик. Когда он приблизился, у меня от страха остановилось сердце - это был Осман-ага. Я торопливо заговорил со старухой, делая вид, что не вижу его, но он тотчас же узнал меня. Чёрным демоном промчался он стрелой мимо меня, пытаясь обуздать взмыленную лошадь и повернуть её обратно, и что-то крикнул мне.
Я и не заметил, как мы в эту роковую минуту дошли до просёлочной дороги, ведущей в деревню старушки, и когда взобрались по лесистому холму, Осман-ага уже не мог нас видеть из-за густых деревьев и кустарников. Я продолжал разговаривать со старухой, будто не слышал никакого окрика, а она, добрая душа, была туга на ухо и ничего не заподозрила. Я не осмеливался оглянуться, чтобы посмотреть, не едет ли он за нами, и шёл съёжившись, каждый миг ожидая, что он схватит меня за плечо мёртвой хваткой и с дьявольским удовлетворением прорычит на ухо: "Ага, попался!"
Но он не скакал за нами: видно, недоумевал, не призрак ли это того упрямого армянского мальчишки, который должен был быть расстрелян, а может, он упустил меня из-за проливного дождя. Если бы он повстречал нас чуть дальше по дороге и в ясную погоду, он бы наверняка поймал и расстрелял меня на месте или увёз бы обратно в Джевизлик, что было равносильно смерти.
Старушка сняла с ног трехи из воловьей кожи и серые шерстяные чулки, закатала до колен шаровары. Последовав её примеру, я снял свои коричневые туфли и носки, ибо дорога - обычная вьючная тропа - превратилась в поток грязи. Эта понтийская гроза меня не беспокоила, напротив, придавала больше уверенности. Мы шли по тихому лесу и мне приятен был шум ливня, жёлто-зелёные вспышки молний, внушающие суеверный страх, зачаровывали меня, когда сверкали в просветах листвы, как в окнах сказочного дворца, где живут зелёные лесные духи. Мощные удары грома были для меня славными залпами батарей небесной артиллерии, которые под личным командованием самого господа бога громили силы зла.
Вдруг я увидел с верхушки холма долгожданное море:
- Таласса! Таласса! - Море! Море! - закричал я. Старушка улыбнулась, не подозревая о причине столь сильного возбуждения.
Мне хотелось обнять обоих - и её, и осла. Бедняге приходилось довольно туго под тяжёлым грузом зерна; худые его ноги глубоко утопали в грязи. Мне всё виделось в новом свете. Мир вновь обрёл свои волшебные краски. Джевизлик казался далеко-далеко, за миллионы миль. Я вернулся в прекрасный мир.
Я шёл вприпрыжку, бежал по мокрой траве, не в силах скрыть свою радость. Взобрался на дикую яблоню и обнял её. Яблоки были твёрдые и зелёные, но отдавали свежестью и чистотой дождя, вкусом прекрасного мира на берегу моря.
- Не ешь их, сынок, живот заболит, - сказала старушка.
Я сунул несколько самых спелых яблок за пазуху.
- Отнесу их своим двоюродным сёстрам.
Мне не хотелось идти без гостинца детям Персидес.
Теперь мы спускались по неровным зелёным холмам к деревне. Старушка указала на белые домики с красными крышами, видневшиеся вдали. Они были такие уютные, будто сошли со страниц детских книжек.
- Это Киреч-хане, - сказала она.
Вместо того, чтобы прыгать от радости, я очень опечалился. Наши соседи-греки находились здесь, ничего с ними не случилось, их не высылали, они мирно жили под одной крышей, а у меня не было дома, я был один во всём мире, беглец.
Перед моими глазами, как во сне, прошла моя прошлая жизнь с детьми Персидес. Мне представилась их старшая дочь Делесила в день свадьбы. Неделями шли волнующие приготовления. Мы, дети, сделали бумажные мешочки для конфет с тиснёнными картинками, изображавшими девушек неземной красоты и молодых людей в цилиндрах, кареты, лилии и розы. Делесила вышла из дому краше ангела, в белом подвенечном платье с длинным шлейфом, с флердоранжем на голове, опираясь на руку своего жениха, высокого красивого доктора, который недавно завершил образование за границей. В свои девятнадцать лет она была как сочный персик, полный очарования юности, и была столь же светлой, насколько жених был смугл. В церковь мы поехали на фаэтонах, длинной свадебной процессией, а жених с невестой восседали в блестящей чёрной карете, запряжённой парой лоснящихся гнедых с подрезанными хвостами. А вечером на свадьбе гости пили шампанское и произносили тосты. Мы, дети, обедали внизу, в отдельной комнате, и веселились больше, чем взрослые, играя в жениха и невесту. Моей невестой была младшая сестра Делесилы, нежная бледная Антула, которую я очень любил.
Я вспомнил снеговика, которого мы слепили той зимой, когда вдруг повалил сильный снег. Он предстал передо мной и улыбнулся весёлыми чёрными глазками. Во рту у него была трубка, а опирался он на метлу. Морские чайки в сверкающих лучах восходящего солнца шумно хватали прямо на лету кусочки хлеба, подзадоривая нас громкими криками и хлопаньем крыльев. Я отчётливо представил чайку, которую легко поймала Антула; чайка села ей на плечо, как голубь Святого Духа. Мы гладили её, а потом отпустили к крикливым братьям; грешно было бы держать в неволе такую божественную птицу.
Я снова, как утром на большой дороге, впал в забытьё и не замечал ничего вокруг. Мысленно я вернулся к счастливым минутам своей жизни и чуть не оторопел, когда вдруг очутился в деревне. Ливень перешёл в мелкий моросящий дождь. Людей нигде не было видно. Клубящийся из труб уютных домиков дым говорил о том, что там варят вкусную еду, как во всех домах христиан, живущих обычной жизнью. Мы остановились перед одним из них. Дверь была закрыта.
- Твоя тётя живёт здесь, - сказала старушка и, даже не пытаясь подвергнуть сомнению мою личность, оставила меня во дворе и побрела дальше по дороге со своим осликом.
Я не решался постучать в дверь. По моему лицу струился дождь, я промок до нитки и выпачкался в грязи. Кроме того, я подумал, что могу стать нежеланным гостем. Господин Персидес был человеком суровым и никогда не улыбался. Я всегда боялся его. При ходьбе он как-то странно поднимал и опускал голову, и у него всегда был такой вид, будто он вот-вот побьёт меня своей тростью. Госпожа Персидес, напротив, была по-матерински добра.
Вдруг дверь открылась, и оттуда высунулись милые головки Антулы и её сестры Пенелопы. Они вскрикнули, словно увидели привидение, и захлопнули дверь. Послышались громкие женские голоса. Дверь снова отворилась, и госпожа Персидес с целым выводком дочерей вышла во двор. По их выражению можно было догадаться, что они хотят проверить - я это или мой призрак. Тут я не сдержался и улыбнулся.
Они завели меня домой и стали расспрашивать, как я оказался жив и как узнал, где они, но я будто лишился дара речи и ничего не говорил, а только глупо таращил на них глаза. Девочки прикладывали к губам платки, чтобы заглушить рыдания. Наконец в нескольких отрывистых предложениях я поведал им свою историю.