- Подбирать незачем. Увезший меня моряк...
- Вот как? - насторожилась Арсиноя. - Уж не влюбилась ли ты, часом, дитя мое?
Обращение прозвучало немного странно в устах женщины, бывшей лет на семь старше юной собеседницы, но царевна почла за благо не улыбаться. Да и опытом критская владычица превосходила, по-видимому, неизмеримо.
- О нет, - сказала Неэра. - Просто он - единственный, с кем я более или менее знакома. Он опекал меня в пути, выказал изрядную учтивость и любезность. Наверное, и на ложе будет достаточно добр.
Повелительница прищурилась и вновь рассмеялась:
- А знаешь имя похитителя, Неэра? Любезного и учтивого налетчика?
- Он предпочел на называться.
- Слыхала об этруске Расенне?
- Кто не слыхал? Сказывали корабельщики, Расенна погиб - то ли в морском бою, то ли в плену...
- В плен этруск и правда угодил, да только не погиб. Твой обаятельный спутник и есть Расенна. Собственной злодейской персоной, телочка.
Неэра вздрогнула:
- Как?!.
- Ра-сен-на! - веселилась Арсиноя. - Бич островов и побережий. Гроза морского люда. Кумир гребцов и надежда рабов. Архипират. И твой добрый знакомый! Понимаешь, крошка?
- Н-не совсем... Ты, Сини... и Расенна!
- Разбойник очутился в моих руках. И выказал здравомыслие, не уступающее твоему собственному. Теперь этруск состоит на тайной службе, выполняет весьма и весьма деликатные поручения, с которыми никто иной попросту не справился бы. Уяснила?
- Что ж, - помолчав, ответила Неэра. - Тем любопытнее провести с ним первую ночь... Ты не ревнуешь, госп... Сини?
- В этом дворце, - медленно и с расстановкой сказала Арсиноя, - слово "ревность" неведомо никому. Советую и тебе начисто вычеркнуть его из повседневной речи. Еще лучше - забыть вовсе. Ибо так и удобнее, и легче, и, если угодно, слаще... Но завтра ночью этруску надлежит покинуть остров... Загвоздка, право! Не помиришься с кем-нибудь иным?
- Расенна вполне может управиться до полуночи, - хихикнула Неэра, - а затем плыть куда глаза глядят.
Царевна оживилась, щеки ее порозовели, глаза сверкали отнюдь не застенчивым девическим блеском.
- Будь по-твоему, - согласилась Арсиноя. - Умница моя ненаглядная!
Неэра рассказала прекрасной критянке правду, но, разумеется, не всю правду.
Отнюдь не всю.
* * *
Царевна росла и развивалась далеко не столь быстро, сколь Арсиноя, однако к шестнадцати годам зовы плоти сделались неодолимыми.
Радость, которую способно доставлять собственное тело, девочка обнаружила гораздо раньше, и, еще не вполне сознавая, что творит и воображает, уже пускала пальцы и ладони разгуливать меж ног, блуждать по соскам, животу, бедрам. Чутье подсказывало: занятие сие следует хранить в секрете. Лет с двенадцати она ласкала себя перед сном, покуда, совершенно обессиленная, не оказывалась в объятиях Морфея.
Девственность, сохраненную до восемнадцати, можно было полагать маленьким чудом. Неэра осталась целомудренна вовсе не от излишней застенчивости.
И совсем не потому, что, хотя девиц, до времени развязавших поясок, особо не бранили, добрачные связи уже в предгомеровскую эпоху почитались нежелательными.
Особенно, если речь заходила о царских дочках.
Нет, нет и нет!
Когда царевне сравнялось шестнадцать, в ее укромной, тихой спальне стали то и ночь появляться молодые рабы, призванные в гости повелительным шепотом. Юнцы повиновались опасливо, но беспрекословно, ибо Неэра была поистине прелестна.
После первых торопливых поцелуев красотка увлекала намеченного любовника на ложе, распахивала тунику выше пояса и дозволяла дразнить напрягшиеся, жаждущие соски - теребить, вытягивать, стискивать, легонько покусывать. Невзирая на природную склонность к неудержимому блуду, Неэра была достаточно скромна, и заставляла рабов отворачиваться, покуда сбрасывала одежды полностью.
Затем она, дрожа и пылая, хватала юношеское запястье, прижимала шершавые от ежедневной работы пальцы к собственному нежному телу, заставляла их копошиться и плясать между широко раздвинутых ног. Бивни, как правило, возносились молниеносно, в полном, грозном объеме: тугие, чуть изогнутые, готовые к бою и победе.
Но вот незадача - всякий раз, пытаясь пронзить царевну и сплясать на ней упоительный танец, рабы терпели крах. Либо таран ударял под неправильным углом, либо - того позорней и огорчительней - тыкался мимо врат, либо - и произнести совестно - приходил в боевую неспособность. Лишь только живот прижимался к животу и младые чресла соприкасались с восхитительной шелковистой ложбинкой, что-нибудь, а мешало успешному соитию.
Чересчур неопытная, Неэра не учитывала трех простых вещей.
Во-первых, ее собственная требовательная настойчивость изрядно смущала и стесняла избранников. Девушка спешила, вымогала, понукала. А сие довольно мало способствует мужскому преуспеянию - как раз напротив.
Во-вторых, пресловутая бисексуальность античного Средиземноморья общеизвестна. Если не очень ошибаюсь, даже о Юлии Цезаре говаривали в Риме, будто он "муж всякой жене и жена всякому мужу"... Тринакрийский царь не составлял особого исключения, и тщательно заботился о том, чтобы в доме-дворце селились пригожие рабы не старше пятнадпяти-шестнадцати лет. Выбор Неэры поневоле ограничивался образом неблагоприятным, ибо умудрившиеся в однополой любви отроки оказывались щенками-сосунками неискушенными, стараясь покрыть невинную сверстницу.
И в-третьих. Каждого юношу глодало сознательное или бессознательное опасение за свою шкуру. Пробраться в опочивальню царской дочери - не шутка; невзначай можно лишиться головы, а то и, коль скоро царь проснется не в духе, повиснуть на дереве упомянутой головой вниз.
Чувство гордости, наравне с последним соображением, заставляло неудачников держать языки за зубами. Два с половиной года безуспешных попыток вынудили Неэру задуматься, но тут-то и объявилась у берегов Тринакрии миопарона "Левка".
* * *
Расенна был вовсе не похож на многочисленных несостоявпшхся любовников.
Этруск не спрашивал разрешения.
Просто действовал.
- Ты сделала верный выбор, козочка, - улыбнулся Расенна, провел огромной лапищей по вьющимся волосам Неэры, увлек опешившую девушку на постель и надолго примолк.
Царевна очутилась во власти весьма напористого, поднаторелого самца.
Покорно закинула руки за голову, прикрыла глаза.
В два-три приема Расенна задрал тонкую эксомиду, сгреб ее к девичьим подмышкам и, прежде нежели Неэра успела ахнуть, уже месил округлые чувственные груди, проводил по ним жесткими щеками, обжигая нежные соски отросшей за день щетиной. Наваливался бесцеремонно и тяжко. Вежливый похититель и предупредительный спутник превратился в глыбу чувственной похоти.
Пунцовая от возбуждения Неэра громко стонала и дозволяла вытворять с собою все, что угодно. Попробуй не позволь! Впервые в жизни подвергалась она такому дикому и яростному натиску. Придавленная к ложу громадным телом, царевна даже не могла извиваться и лишь восторженно вздрагивала.
Вскорости этруску прискучило свирепствовать на завоеванных высотах, и он решительно двинулся в окаймленную шелковистой порослью долину, которой через несколько минут предстояло изведать кровопролитное сражение.
Ладонь Расенны легла на увлажнившееся Неэрино лоно, пальцы, способные смять железную подкову, заиграли у еще запечатанного входа в заповедные глубины.
Теперь архипират возлежал рядом с девушкой и самодовольно созерцал безудержный плеск ее бедер. Царевна перекатывала голову по мягкой, набитой гусиным пухом подушке и уже не стонала, а по-настоящему кричала при каждом новом прикосновении.
- Да! - буквально взвыла Неэра, впиваясь ногтями в литое плечо. - Да! Да-а!
Она закусила губу, чуть не до боли распахнула ноги, выгнулась.
Вновь очутилась под пышущей жаром вожделения тяжкой махиной.
Руки, подобные могучим бронзовым рычагам, сжали Неэру, напрочь лишая возможности вырываться.
Раздался короткий, отчаянный вопль.
Расенна вскрыл, отверз, погрузился почти до предела и безостановочно заработал мускулистым задом.
В первые мгновения царевне казалось, будто ее разрывают пополам, но вскоре два тела - исполинское и хрупкое - поладили; женская плоть перестала противиться твердому, точно бронза, уду, туго двигавшемуся в не привычном к любовным забавам влагалище. Хлынули обильные соки, боль постепенно сменилась наслаждением - нараставшим и распространявшимся по телу Неэры, словно приливная волна.
Этруск убыстрил удары, затем неожиданно замер, напрягся, и первая тугая струя горячо вонзилась в недра женского чрева.
Неэра охнула навзрыд, обхватила бычью шею ликующего обладателя обеими руками и покрыла плохо выбритое лицо исступленными поцелуями.
* * *
- Задерживаться изволим, капитан? - ядовито полюбопытствовал Гирр.
- Мы люди наемные, - добродушно ответил Расенна. - Велят - задерживаемся.
- Сам ведь говорил: при дневном свете к острову не приближаться! А теперь уж точно до зари не поспеть.
- В порядке исключения, - возразил этруск, - можно войти в грот и средь бела дня. Вернее, утра. Нам повезло, приятель. Критского зоркого ока можно, думаю, впредь не опасаться.
- Почему?
- Так уж вышло. Мы теперь, благодарение государыне, числимся морскими лазутчиками, работающими ради общего блага. И родимые - твои родимые экипажи, полагаю, будут старательно воротить нос, повстречавши "Левку" среди морских хлябей.
- Это безумие! Миопарону видели возле Тринакрии, наверняка запомнили! Получается, о задуманном деле узнает целый флот?