Матросы Луцаев и Гузь не были активными участниками восстания. Вопреки утверждениям обвинительного акта они не входили в состав потёмкинской комиссии. Они никогда не выступали ни на комиссии, ни перед командой с революционными заявлениями. В Констанце, во время сдачи корабля румынам, Луцаев припрятал сигнальные шифрованные книги русского флота. Он понимал, что русский военный код не должен попасть в руки иностранного правительства. Он отнёс сигнальные книги в русское консульство. Но и здесь он согласился передать их в руки консула лишь в присутствии капитана Банова, командира русской канонерки, стоявшей в Констанце. Консул и Банов благодарили Луцаева, поздравляли его, уговорили его вернуться в Россию, гарантировали ему не только свободу, но и награду правительства за "патриотический поступок". Банов сам отвёл Луцаева на "Потёмкин". Здесь уже командовал контр-адмирал Писаревский. Адмирал приказал взять Луцаева под стражу, а правительство наградило его каторжными работами. Луцаев получил высшую меру наказания: его приговорили к смертной казни, но по амнистии, вырванной у царя октябрьской забастовкой, казнь ему, как и матросам Мартьянову и Заулошневу, была заменена пятнадцатилетней каторгой. Унтер-офицер Кошугин был приговорён к двенадцати годам каторжных работ с заменой, на основании амнистии, шестью годами. Матрос Гузь получил десять лет с применением амнистии. Один из самых активных участников восстания, комендор Иван Задорожный, был приговорён всего лишь к трём годам каторги: следствие не добыло материалов о партийности Задорожного.
В общей сложности эти семь матросов получили шестьдесят пять лет каторги. Матросы Фотин, Неупокоев и Гусеников, ходившие в почётном карауле провожать тело Вакуленчука, были посланы в арестантские роты. Это был один из самых тяжёлых видов наказания в царской России. На работу в арестантских ротах были осуждены также писарь Сопрыкин и весёлый боцман Журавлёв.
На суде Алексеев объявил себя спасителем броненосцев "Ростислав" и "Три Святителя".
- Боцман Мурзак сказал мне, - показывал на суде Алексеев, - что он слышал от Матюшенко, что тот предполагал ударить "Ростислав" тараном, а "Три Святителя" взорвать миной. Узнав о таком плане, я решил помешать исполнению его и для этого дал телеграфом в машинное отделение приказание: "Левой машине полный вперёд, а правой назад". Этим манёвром я изменил направление судна, и оно прошло между броненосцами "Двенадцать Апостолов" и "Георгий Победоносец".
Алексеев врал суду. Он не только не мешал манёвру Костенко и Мурзака, но вполне одобрил его.
Во время встречи с эскадрой он был заложником потёмкинцев, теперь на суде он стал заложником Мурзака. Одного слова Мурзака было достаточно, чтобы подвести Алексеева под расстрел.
Верный себе Алексеев всячески выгораживал Мурзака. Мурзак отделался лишением чинов и увольнением из флота.
Суд отпустил Мурзака на свободу, но жандармы зорко следили за ним. Они включили его в чёрный список. После увольнения Мурзак пытался устроиться на службу в торговом флоте. Он был отличным моряком, желанным боцманом, но все частные пароходства получили уже извещение охранки. Ему всюду отказывали. У Мурзака была большая семья, а работы не было. В 1907 году ему удалось с помощью друзей поступить объездчиком в лесничество. Охранка немедленно вмешалась, и Мурзака уволили. Бедственное положение не сломило энергичную натуру Мурзака. Потёмкинские дни дали новое направление его жизни. Преследования правительства лишь закалили его решимость идти по новому пути. Он стал искать сближения с социал-демократами. Революция 1917 года застаёт его в рядах большевиков. После Октября он трудится над созданием в Крыму советской власти. В 1919 году в Феодосию ворвались белые. В числе захваченных большевиков оказался и Мурзак. Случилось так, что в Феодосию зашёл в этот час пассажирский пароход, где штурманом служил Алексеев. Пароход пришёл из Одессы, которая находилась тогда в советской зоне. Белые тотчас же арестовали всю команду парохода. Прихватили и Алексеева. Увидев в тюрьме Мурзака, Алексеев рассказал белым о деятельности Мурзака на "Потёмкине". На этот раз его показания обвиняли Мурзака. Алексеев думал убить двух зайцев: избавиться от опасного свидетеля собственной слабости и заработать прощение белых. Он заработал себе смерть. Белые ненавидели самое слово "Потёмкин". Алексеев назвал себя его командиром. Белые не стали разбираться в его деятельности. Его расстреляли даже раньше Мурзака.
Мурзак умер смертью храбрых, мужественно глядя в лицо смерти, как человек, знающий, за какое великое дело он отдаёт свою жизнь.
В том же 1919 году в Крыму был схвачен и расстрелян белыми другой герой "Потёмкина", матрос Тихон Мартьянов. Мартьянову было всего двадцать три года, когда он пошёл на каторгу. Там он пробыл двенадцать лет. Страшен был каторжный режим, но велико было революционное мужество Тихона Мартьянова. Он вышел оттуда зрелым борцом, большевиком и сражался за торжество Октябрьской революции с той же беззаветной отвагой, с какой бился с царём в славные дни потёмкинского восстания.
Глава IV
Скитания и казнь Матюшенко
Командир румынского полка, окружившего потёмкинцев, когда они сошли на берег, сказал правду. Как только потёмкинцев довели до приготовленной для них казармы, полк ушёл. Матросам была предоставлена свобода. Трудящееся население и студенчество радушно встретили потёмкинцев: помогали им найти квартиры, старались устроить на работу.
Обеспокоенное тёплым приёмом, оказанным в Констанце румынскими трудящимися, королевское правительство решило разбить матросский коллектив и расселило потёмкинцев по разным городам.
Матюшенко по настоянию румынских социалистов уехал в Швейцарию. Они считали опасным для него пребывание в Румынии. Агенты царского правительства фабриковали материалы, с помощью которых можно было бы объявить Матюшенко уголовным преступником и потребовать выдачи его России.
Вместе с Матюшенко выехали из Констанцы Кирилл и инженер-механик Коваленко: Кирилл - в Вену, Коваленко - в Париж.
Потёмкинцы были отправлены в Бухарест, в Плоешти, в Бузаэу, в Браилу, в Кымпин.
Команда "Потёмкина" перестала существовать. Сохранить весь коллектив было невозможно. Разъезжались компактными группами, в сто - двести человек каждая.
Основавшись на новых местах, эти группы оформляли своё коллективное существование в виде потёмкинских комитетов. В групповой комитет г. Констанцы входили матросы Денисенко, Кулик, Самойлов. Комитетом в г. Галаце руководили матросы Дымченко, Курилов; секретарём коммуны потёмкинцев в г. Кымпине был избран матрос И. Лычёв.
Комитеты эти заботились не только о быте потёмкинцев. За время восстания все матросы, даже самые отсталые, заинтересовались политической жизнью России. Теперь конец эмигрантской жизни со всеми её страданиями зависел от развития революционного движения в России. Появилась тяга к политическим занятиям, к науке, к знаниям, к литературе. Потёмкинские комитеты устраивали для матросов лекции, беседы. Некоторые из них, как, па-пример, бухарестский и кымпинский, создавали даже школы, где потёмкинцы занимались по программе среднего учебного заведения, изучали математику, грамматику, географию и т. п.. Большую помощь в работе по самообразованию оказывала потёмкинцам семья народовольца Арборе, встретившего потёмкинцев в Констанце. Каждый потёмкинец находил в этой семье радушный приём и помощь в нужде.
Иногда потёмкинские комитеты перерастали в коммуны. В кымпинской коммуне всё было общее - жильё, столовые, вещевые и продовольственные склады. Коммуна объединяла около восьмидесяти потёмкинцев. Все члены коммуны вносили в её кассу свой заработок и жили в одном большом, арендованном коммуной доме. Всё же коммуны часто распадались. Заводы в Румынии то расширяли своё производство, то сокращали его. И занятость потёмкинцев часто сменялась безработицей. Члены коммуны разбредались по городам и сёлам Румынии. Коммуна распадалась. Но как бы ни разбрасывала жизнь потёмкинцев, они всегда собирались, когда надо было постоять за товарищей.
Наиболее ярко эта солидарность потёмкинцев проявилась в дни ареста Матюшенко, приехавшего из Женевы в Бухарест вместе с князем Хилковым.
Революционное воодушевление никогда не покидало Матюшенко. Мысль об упущенных возможностях "Потёмкина" постоянно грызла его. Человек бунтарского темперамента, он презирал теорию и вместе с нею и партии, которых разделяли "программная и всякая другая теоретическая чепуха". Его тянуло к анархизму. Весь строй его жизни, одинокое детство в подвале, где Матюшенко до самой юности тачал сапоги, чтобы прокормить многочисленную семью, располагали его к идеям анархизма.
Революция рисовалась ему как ряд боевых вспышек. Он начал искать сближения с "энергичными людьми", которые помогли бы ему создать и вооружить отряд для вторжения в Россию. Однажды он вступил в переговоры с князем Хилковым.
Это был богатый русский аристократ, высланный из России за принадлежность к одной религиозной секте. Из России князь Хилков был выслан личным приказом царя. Князь обозлился и стал носиться с планами военного переворота. Он мечтал во главе вооружённого отряда въехать в Петербург на белом коне, свергнуть обидчика-царя и, кто знает, может быть, самому провозгласить себя императором. Ему нужны были люди, и Матюшенко с потёмкинцами были для Хилкова весьма желанными помощниками. Матюшенко не вникал в замыслы князя, а Хилкова не интересовали цели, которые преследовал Матюшенко. Хилков искал людей для осуществления своего плана, а Матюшенко искал денег для вооружения отряда. У Хилкова были деньги, Матюшенко рассчитывал на потёмкинцев. Договорившись, оба они примчались в Констанцу и ввалились к Денисенко.