- Матросы! Вы не смеете не выслушать нас: мы говорим не от своего имени, а от имени всего русского рабочего народа. Вы сыновья этого народа и должны выслушать его слово, обращённое к вам. Если не согласитесь с нами, мы уйдём. Но выслушать нас вы должны. Мы требуем! Именем народа!
И матросы услышали этот призыв.
Три часа длилось собрание. На наших глазах росли люди. В батарейной палубе, металлическом помещении, где с трудом умещались семьсот человек, было жарко, как может быть жарко в июне на знойном Юге. Сидячих мест, конечно, не было. Те, кто был поближе, уселись на полу. Большинству матросов приходилось слушать стоя. Когда мы высказались, раздались крики: "Просим другого "вольного", "Пусть "вольные" говорят". Они жадно слушали.
Команда единогласно избрала нашу "тройку" в комиссию. Даже кондукторы голосовали за нас. Не по доброй воле, разумеется, а из страха перед командой. Так сказать, под давлением масс.
Собрание кончилось. Стояла тёмная южная ночь; лучи прожектора шарили по морю.
Афанасия и меня окружила группа матросов социал-демократов. Все были возбуждены и веселы.
- Наша берёт, - сказал матрос Звенигородский. - Золотые у нас ребята!.. Вы им только всё расскажите, вы им только дорогу укажите, а уж они начнут палить так, что самому царю жарко станет!
Как бы подтверждая его слова, выступивший из темноты Матюшенко произнёс:
- Хорошо с командой дело поворачивается... завтра, пожалуй, и пушкам слово предоставим.
- Афанась! - радостно воскликнул Кулик и бросился было обнимать Матюшенко.
- Что за телячьи нежности, - пробурчал Матюшенко и, оттолкнув Кулика, ушёл куда-то в ночь.
- Эх ты!., степной лирик!.. К такому дичку с объятиями полез, - ласково утешал Денисенко Кулика.
Но тот и не думал огорчаться.
- Всё равно... я его и таким люблю... На одном месте не стоит человек - вот за что люблю его. Давеча сам слышал, как он сказал на прощание отъезжавшим делегатам: "Нам нечего глядеть на берег, мы должны глядеть туда, в море". И вот он уже другое думает.
Стали подходить к нам и незнакомые матросы. Пожимали нам руки, разговаривали, как с добрыми старыми знакомыми.
"Звенигородский прав: с такими людьми можно горы перевернуть", - подумал я.
И, точно угадывая мои мысли, Афанасий шепнул мне:
- Да, это перелом... Но предстоит ещё немало работы. Нужна агитация, систематическая, непрерывная, неустанная. Ведь эти негодяи, которые кричали "долой "вольных", сегодня же ночью возобновят своё подлое дело. И пока нам не удастся убедить команду выбросить их за борт, они не успокоятся. Эх, кабы людей побольше... ну хотя бы ещё пяток нас тут было!..
Глава XV
Пожар в порту
Было около полуночи. В адмиральской заседала комиссия.
- Пожар в порту!.. Порт горит!
Мы бросились на шканцы.
Гигантские огненные языки поднимались над портом. Огромное зарево освещало бухту. Густая завеса дыма и огня закрыла набережные и всю громадную территорию одесского порта.
Горели склады, доки и груды наваленных всюду товаров. Кое-где пожар перебрасывался на стоявшие на причале корабли.
Парусники и мелкие каботажные суда спешно покидали гавань.
Неожиданно за огненной завесой заработали ружья и пулемёты.
Мы пробовали выслать на разведку шлюпки, но пламя было так велико, что шлюпки не могли подойти близко к набережным.
В порту же в этот день происходило следующее.
Ораторы, сменяя друг друга, звали народ на решительный бой с царизмом.
Рабочие проявляли в этот день, как и всегда впрочем, величайшую организованность.
Провокаторы, подосланные полицией, делали неоднократные попытки начать грабёж. Но рабочие энергично боролись за порядок: поставили пикеты у спиртных складов, зорко следили за провокаторами. В одном месте какой-то хулиган стал кричать: "Бей жидов!" Его тут же убили. Остальные притихли.
В четыре часа дня приехали на берег представители организаций, ездившие на броненосец. Поднявшись на трибуну, Томич объявил, что матросы не сойдут на берег, и просил рабочих мирно разойтись по домам и ничего не предпринимать до наступательных действий "Потёмкина". Рабочие стали с пением "Варшавянки" уходить из порта.
Но с уходом рабочих ушла из порта и та сила, которая поддерживала порядок и сознательность.
Полиция тотчас же с помощью своих провокаторов стала натравлять босяков и хулиганов на разгром складов.
Оставшиеся ещё в порту рабочие всеми силами боролись с погромом. Но ничто не могло удержать разбушевавшуюся пьяную стихию.
Где-то вспыхнул огонь. Пламя разгоралось. Прибывшие в это время войска начали обстрел порта. Люди бросились в город, но тут их встретили новыми залпами. Усмирители ждали ночи, чтобы под защитой темноты свершить своё мрачное дело. Но и теперь из страха перед броненосцем они не решались захватить порт. Войска стреляли издалека: с вышек, из-под многочисленных мостов, эстакад и элеваторов, окружавших порт.
По официальным данным, в эту ночь от огня и полицейской расправы погибли шестьсот человек. Обо всем этом матросы узнали на другой день. Теперь же можно было лишь догадываться.
Окружённые большой группой матросов, Матюшенко, Кирилл, несколько членов комиссии и я стояли на шканцах. Взволнованные, мы обсуждали положение. К нам подошёл Алексеев.
- Да бросьте вы народ мутить: разве это залпы? Это крыши от огня трещат, - резко произнёс он.
Затаив дыхание, мы стали снова прислушиваться. Снова раздалось характерное "тра-та-та". Не надо было обладать чутким ухом солдата, чтобы определить природу этих звуков.
Объяснение Алексеева на одно лишь мгновение успокоило потёмкинцев. В следующую минуту от броненосца стали отваливать шлюпки и катера. Матросы отправлялись на боевую разведку. Дымченко, захватив взвод строевой роты, первым погрузился в две восьмёрки. Матросы социал-демократы Бредихин, Горбач, Задорожный, Заулошнев, Звенигородский, Костенко, Курилов, Мартьянов, Никишкин, Савотченко, Скребнёв, Спинов, Шестидесятый вместе с другими матросами заняли остальные шлюпки. Катера были оставлены в распоряжение Матюшенко. Всё это произошло в несколько минут, без чьей-либо команды, без взаимной договорённости. Получился своеобразный десант, огневая мощь которого усиливалась тогда ещё совсем новым и редким оружием - пулемётом, который захватил с собой Матюшенко. Восьмёрки производили разведку вдоль дымовой завесы, пытались выяснить расположение войск, найти окно, через которое можно было бы обстрелять войско, не причиняя вреда народу. Но выстрелы в порту неслись со всех сторон. Солдаты стреляли перекрёстным огнём, дымовая завеса не позволяла выяснить обстановку.
Трудно описать чувства, которые овладели потёмкинцами. Матросы вышли из кубриков, метались по палубам. Сознавать, что в твоих руках сила, которая способна раздавить и уничтожить палачей народа, и не иметь возможности помочь народу - нет муки горше для солдата! Даже самые отсталые матросы начинали осознавать свою ошибку.
Если бы они сегодня не бездействовали, а захватили город или, по крайней мере, вооружили рабочих, власти не могли бы так безнаказанно творить своё чудовищное дело.
Кто-то сверху окликнул меня. На капитанском мостике маячила фигура матроса Денисенко.
- Что над портом? - с обычной своей лаконичностью спросил он меня.
- Николаевский бульвар.
- Что на бульваре? Я стал перечислять:
- Городская дума, дома богачей, Северная гостиница, дворец командующего...
- Как... как ты сказал? - прервал меня Денисенко.
- Дворец командующего войсками военного округа.
- Главного обер-дракона?! - воскликнул Денисенко. И вдруг крикнул.
- Стрелять!., стрелять... уничтожить негодяя!
Он побежал искать Алексеева. По узким и крутым трапам корабля этот великан спускался с ловкостью акробата. Я с трудом поспевал за ним.
Алексеев, конечно, наотрез отказался открыть огонь. Он отговаривался разными техническими препятствиями: на броненосце нет приспособлений для прицельной ночной стрельбы и тому подобное. Но не так легко было отвертеться от Денисенко. Он был механиком-машинистом, но знал хорошо все механизмы корабля. Алексеев долго изворачивался и наконец прибегнул к последнему доводу:
- Да что вы ко мне пристали, говорите с комиссией. Я только исполнитель. Прикажут - сделаю, а без приказа - ни шагу.
Это была ловкая отговорка. Самые активные члены комиссии находились в боевой разведке. На броненосце не осталось ни одной шлюпки. Комиссию созывали дудками. Денисенко мобилизовал все боцманские дудки. Но их пискливые голоса тонули в грохоте пожара и ружейного огня. Оставалось сыграть боевую тревогу. Звуки горна дошли бы до отплывших, но Алексеев предусмотрительно заперся в боевой рубке, прихватив с собою горниста. Он часто прибегал к этому приёму и впоследствии говорил об этом на суде. Денисенко побежал в машинное отделение, которое было соединено телефоном с боевой рубкой. Пока он вызванивал Алексеева, вернулись катера и шлюпки: стрельба на берегу прекратилась.
Одна из шлюпок, курсировавших в эту ночь вдоль дымовой завесы, заметила у маяка человека, который знаками звал к себе матросов. Это был солдат одесского морского батальона. Его доставили на броненосец. Рискуя жизнью, этот отважный солдат пробрался через пожарище и зону ружейного огня, чтобы сообщить нам о готовности батальона присоединиться к потёмкинцам, как только броненосец высадит десант. За несколько часов до этого у нас побывали делегаты от двух пехотных полков - Измайловского и Дунайского - с подобным же заявлением. Таким образом, в первый день пребывания "Потёмкина" в Одессе все пехотные части одесского гарнизона готовы были примкнуть к нам.