И еще одного человека не возьму - Груздева. Прошел год, а я знаю его не лучше, чем в первый день знакомства. Локаторщик и магнитолог - каких будешь искать и не найдешь, но нет на станции человека, который мог бы похвастаться тем, что говорил с Груздевым больше пяти минут кряду: собственное общество он предпочитает любому другому, хотя, на мой взгляд, с точки зрения чистого интеллекта и Андрей и Саша Бармин ему по меньшей мере не уступают, не говоря уже о человеческих качествах. Ты знаешь, Веруня, я не люблю циников, и меня всегда коробит, когда человек слишком откровенен в том, о чем не принято говорить вслух. Но если даже Филатову я готов простить шумные разглагольствования о всяких "крошках" и "художественных гимнасточках", то откровения Груздева мне неприятны, хотя они не касаются интимных вещей. Как-то в субботу (ты же помнишь мое правило: спиртное только по субботам, бутылка на троих) ребята за столом разговорились о том, что тянет их в полярные широты. Языки развязались, всякое говорили: Нетудыхата - про деньги, на которые он новую хату батьке поставит, "чтоб на селе красивей не было, из кирпича и под железом", Саша - про нас, своих "клиентов", которых он желает поголовно "ошкерить", и так далее. Груздев же спокойным голосом, каким сообщают погоду, поведал, что с полярной он кончает, так как материал для диссертации он из нее выжал и отныне высокие широты для него подобны жмыху без капли масла. Андрея передернуло, он хотел сказать какую-то резкость, но удержался, я тоже ничего не сказал, но Груздеву я больше не верю, в крайней ситуации каждый из нас может оказаться для него тем самым жмыхом. С тех пор общение с ним я сознательно ограничил служебными делами; впрочем, на мою холодность он никак не реагирует. Костя Томилин, который знает все на свете, слышал, что у Груздева была какая-то несчастная любовь, но это мало что для меня меняет. Мне кажется, что если неудачная любовь делает человека хуже, а не лучше, значит, в его душе есть червоточина и участь свою он заслужил; презирать всех людей только за то, что один из них его отверг, может только ипохондрик с весьма сомнительными моральными устоями. Куда понятнее Пухов, от которого когда-то ушла жена и который с трогательной наивностью так комментирует это печальное для него событие: "Наверное, характер у меня нудный, кто со мной уживется?"
Дорогая, беседую с тобой, а на душе скребут кошки. В нашем сегодняшнем положении есть что-то от детектива с потерянной последней страницей: нервы напряжены, ждешь развязки, а ее нет; где-то она валяется, найти-то найдешь, но когда? Если "Обь" хотя бы на неделю застрянет во льдах у Молодежной, кое-кто не выдержит. Но кто и как себя поведет?
Андрей снова закашлялся, очень мне не нравится этот кашель…"
ТОМИЛИН
Мы, радисты, чем-то сродни типографским наборщикам: знаем завтрашний номер газеты. И вообще слишком много знаем, куда больше, чем положено рядовому полярнику. И такое это бывает знание, что лучше бы не знать, - одна горечь на душе, и не выплеснешь ее никому: служебная тайна. У Николаича заведено так: раскололся радист, сболтнул - не зимовать тебе больше с начальником станции Семеновым. Вышел из доверия - и точка. Хотя Николаич уже лет десять как стал гидрологом, а не так давно и кандидатом наук, но когда-то сам был радистом и школу прошел хорошую. Не раз вспоминал старика Сироткина, своего наставника со Скалистого Мыса: "Держи мысли на свободе, а язык на привязи!"
Мы сидели в кают-компании, когда Андрей Иваныч стал кашлять. Думали, как обычно за последние недели, покашляет с минуту-другую и перестанет, а он не унимался целый час - с хрипом и надрывом, до стона. А потом вышел от него Саша. Посмотрел как-то странно и сказал:
- Сократимся в эмоциях, ребята. Андрей Иваныч наконец заснул.
Какие там эмоции, - словно мыши, ребята притихли. Веня только спросил:
- Что с ним, док?
Саша подумал о чем-то, не ответил, и это подействовало на людей хуже любого ответа. Посидели молча и стали расходиться.
А что расскажу дальше - каюсь, подслушал. Кают-компания вымерла, кабинет, он же спальня начальника - за фанерной перегородкой, а слух у меня, как у летучей мыши. Затеял тот разговор Андрей Иваныч.
- Сергей, ты не спишь?
- Не спится.
- Хочешь, скажу, почему?
- Ну?
- Ты получил плохое известие.
- Не превращайся в Груздева… Тоже мне ясновидец.
- Тогда закрой свое лицо.
- Это зачем?
- Его можно читать, как газету. Скажу больше: плохое известие касается меня.
- Что ты выдумываешь?
- Я просто логически рассуждаю. Если бы оно касалось тебя или кого-то другого, ты бы со мной поделился. А раз молчишь, значит, речь идет обо мне. Чтобы понять это, много ума не надо. Дай честное слово, что Наташа и Андрейка здоровы.
- Ради бога, Андрей!
- Повторить?
- Честное слово.
- Хорошо…
- Вздремнем, дружище…
- Погоди, теперь все равно не заснешь. Сейчас я буду с тобой жесток и предъявлю неоплаченный вексель. Помнишь, как лет пятнадцать назад нас двоих высадили на Льдину?
- Ну, и какой вексель?
- За нами должны были прилететь через две недели. На третий день ты потерял защитные очки и ожег сетчатку глаз.
- Не надо, Андрей.
- Надо. Я же предупреждал, что буду жесток. Ты ослеп и взял с меня клятву помочь тебе умереть, если зрение не вернется.
- Андрей!
- И я поклялся это сделать, помнишь? Подтверди.
- Да, помню. Глупое мальчишество.
- Тогда это выглядело совсем не глупо. Как бы то ни было, за тобой долг.
- Чего ты от меня хочешь?
- Одной только правды. У меня рак легкого?
- Откуда ты взял, черт возьми?
- А ведь я просил только правды, Сережа. Мне ее необходимо знать, чтобы уберечь тебя от ошибки.
- Какой ошибки?
- Об этом рано.
- Я тебя не понимаю.
- Поймешь потом, поверь на слово. А теперь ответь: у меня рак?
- Надеюсь, что нет.
- Саша тоже надеется?
- Да.
- Хорошо, будем надеяться вместе. Большего я из тебя не выжму, и будем считать, что мы квиты. Теперь о другом. Вот уже несколько дней люди в кают-компании ходят на цыпочках и разговаривают шепотом, а при моем появлении выдавливают из себя мучительные улыбки. Мне это не нравится, я могу подумать, что тяжело болен, и стать мнительным. Между тем чувствую я себя неплохо и в чуткости не нуждаюсь. Позаботься, чтобы ее никто не проявлял. Это раз. Теперь - что на Молодежной?
- "Обь" пробилась к припаю, утром за летчиками вышлют вездеход. Думаю, завтра, максимум послезавтра Белов вылетит.
- Люди об этом знают?
- Еще нет, радиограмма пришла час назад.
- Подними, их, расскажи.
- Куда торопиться? Пусть отдохнут после обеда.
- Они не спят, они лежат и ждут этой радиограммы, им нужна ясность.
- Хорошо, сейчас соберу.
- Я приду тоже.
- Лучше позову всех сюда.
- Снова? Такая чуткость поддерживает, как веревка повешенного.
- Извини, дружище. Послезавтра ты будешь на "Оби", а еще дней через десять - в больнице ближайшего порта. Или полетишь самолетом в Москву, вместе с Сашей.
- Если не опрокинется тележка с яблоками.
- Какая, к черту, тележка?!
- Не ори, это английская поговорка. Ладно, поживем - увидим. Собирай ребят.
Вот какой был между ними разговор. Не ручаюсь, что передал слово в слово, я не магнитофон, а просто человек с хорошей памятью. Тоскливо мне стало, как всегда бывает перед неотвратимой бедой. И не стало веселее, когда минут через десять Веня заорал: "Гип-гип-ура!" - и даже пустился в пляс.
- Дугин и Филатов будут на тягачах с волокушами расчищать полосу, - закончил Николаич. - Остальные с кирками и лопатами - на подхвате.
Я бы мог еще рассказать, как радовались ребята и какие слова говорили, но из головы у меня не выходила "тележка с яблоками". Я слышал эту поговорку от американца, что зимовал с нами на Востоке, и помнил, что означает она что-то вроде "нарушить чьи-то планы". И когда Андрей Иваныч вдруг поднял руку и попросил внимания, то я понял, что, сейчас что-то произойдет. Что было дальше, запомнилось слово в слово.
- Я - против! - так, что все вздрогнули, сказал он.
- Против чего, Андрей? - удивился Николаич.
- Я имею в виду эвакуацию нас по воздуху.
- Почему же?
- А потому, что ЛИ-2 полторы тысячи километров должен будет пробиваться к нам в одиночку. Судя по метеосводкам из Молодежной и нашим визуальным наблюдениям, погода на трассе плохая. Случись что с самолетом, сядет на вынужденную - и экипаж неминуемо погибнет.
- И что же ты предлагаешь, дружище?
- Отказаться от самолета и остаться на вторую зимовку.