Если что-то отдалённо похожее на отцовское чувство и зашевелилось внутри Тома, он это скрывал всеми силами. Чем теплее у него было на душе, тем холоднее была его речь. Дети общались друг с другом на своём языке загадок и метафор, который никто не мог понять.
Том, однако, разрешил им взять свою фамилию.
– Если вас спросят, можете смело отвечать: Грант. Уж с такими мелочами я не жадничаю. От этого я не стану ни богаче, ни беднее.
Фамилия была своего рода подачкой, вместе с тюфяком, одеялом и ночной лампой.
1850 год был удачным для "Золотого якоря". Тому удалось купить несколько комнат над таверной и создать небольшую гостиницу. Теперь ему требовалась дополнительная помощь. Так как он не мог свалить всю работу на Диану, он нанял ещё двух женщин. Их звали Бриджит и Ингрид. Одна была ирландкой, а другая – шведкой. Обе были крупнокостными и веснушчатыми. Обе разговаривали с заметным акцентом. Постояльцы их не всегда понимали, зато сами служанки быстро нашли между собой общий язык. Их любимым развлечением было подтрунивать над Дианой. Всё это делалось якобы безобидно, но девочка, не привыкшая к женскому юмору, огрызалась в ответ на их шутки. Доходило до того, что она хваталась за рукоятку ножа, чем ещё больше веселила двух насмешниц.
– Ну и комедия разворачивается, – ворчал Том, наблюдая за кошачьими драками на кухне. – Искренне жалею тех, у кого жёны и дочери. Какое счастье, что на моей стороне мальчишка и пёс. Иначе я бы окончательно рехнулся от бабского визга.
В остальном Том был вполне доволен новыми служанками. Его подкупило то, что они не были красавицами. Уж на что Том не являлся знатоком женской красоты, но даже он находил их невзрачными. Будь он склонен делать глупости, он не стал бы волочиться за такими, как Ингрид и Бриджит. Эти две не представляли никакой угрозы ни для плоти, ни для души. Они символизировали то самое мещанское постоянство, которого Тому так не хватало в жизни. Более того, он надеялся, что их присутствие благотворно повлияет на Диану, поможет девушке спуститься на землю, что рядом с ними она пополнеет, подурнеет, успокоится. Всё же, чем больше они старались её расшевелить своими шутками, тем больше она на них злилась.
– Тупые коровы, – бормотала oна. – Как я их ненавижу!
2
В лондонских трущобах процветал культ героя-хулигана. Мальчишки примеряли на себя этот образ, но не могли соперничать с Уинфилдом Грантом, с его искромсанным лицом, горькой ухмылкой и бездонным репертуаром меланхолических разбойничьих песен, которые он пел под испанскую гитару своим охрипшим от табака голосом.
It's only a blizzard, only a storm.
Who should care that I am forlorn?
Miles away in the cold ocean waves
My false mates will soon find their graves.
Эта гитара, которую он купил у матроса за несколько шиллингов, добавляла ещё один выгодный штрих к его образу. В конце концов, что за разбойник без гитары? Ну и что с того, что он знал всего несколько аккордов? Их было достаточно, чтобы создать театральный эффект. Уинфилд боготворил свою гитару, что ничуть не мешало ему использовать её в качестве пепельницы. Когда он вонзал тлеющую сигару в деревянный корпус инструмента, это не выглядело варварски или как кощунство.
Фольклорные персонажи – а Уинфилд являлся таковым – могут что угодно себе позволить. Обездоленный народ ищет утешение в сказках, даже если эти сказки страшные и не обещают счастливого конца. Простой люд не всегда последует за принцем, но он последует за разбойником. Народный герой должен быть окутан тайной, но в то же время оставаться доступным. Уинфилд соответствовал этим требованиям. Когда люди видели его лицо, они, естественно, пытались представить себе, с какими демонами он в своё время сцепился и что рядовому человеку можно было от него ожидать. Уинфилд молчал на эту тему, потому что не любил вспоминать ту жуткую ночь в 1839 году, когда он, истекая кровью и закоченев от холода, скитался по улицам. Вот уж в чём жители Бермондси не сомневались, так это в его способности перерезать горло. В то же время ему доставляло удовольствие развлекать толпу. Этот загадочный бандит легко превращался в фигляра безо всякого ущерба для своей гордости. Его шутки приводили в ужас, а его страшные рассказы смешили. Он являлся символом мрачной британской комедии.
Иными словами, Уинфилд обладал всеми качествами, необходимыми для того, чтобы вскружить голову двенадцатилетней девчонке. А Диана именно в этом возрасте осознала своё влечение к спутнику детства. Первые желания пробуждались в её хилом теле.
Над бедолагой тяготело двойное проклятие – плохое зрение и богатое воображение. Это губительное сочетание и породило кумира. Всё, что проникало в её мозг извне через органы зрения, выходило искажённым. Она держала человечество на расстоянии протянутой руки – именно на таком расстоянии она ещё могла что-то разглядеть. Дальше уже начинался хаос.
В отличие от Уинфилда, Диана была полностью лишена чувства юмора, и это усугубляло её конфликт с внешним миром. Ей казалось, что из мрака к ней тянутся холодные руки с целью задушить её. Так она и ходила по жизни, стиснув зубы и сжав рукоятку кухонного ножа.
Чем уродливее представлялось человечество, тем прекраснее казался Уинфилд.
В мире колыхающихся, сталкивающихся друг с другом теней она видела звезду – тлеющий кончик его сигары. Когда он был дружелюбно настроен, то сжимал её лицо мозолистыми руками, шепча "Иди ко мне, волчонок". Затаив дыхание, она слушала его живодeрские анекдоты. Очарованная и обезоруженная, она всецело отдавалась дурному влиянию Уинфилда. Все его отвратительные привычки и дикие выходки казались ей божественными.
– Как красиво ты ругаешься! – говорила она ему.
Диана знала, что была обязана ему жизнью, хотя сам Уинфилд старался преподносить свой поступок как следствие минутной прихоти, а не высокого принципа.
– Я сделал это назло Нилу Хардингу, – говорил он. – Представляешь, он обещал мне блестящую карьеру акробата. Первые десять лет я проболтался вниз головой, глядя на мир с высоты циркового купола. Но в один прекрасный день Нил сказал мне: "Уин, слезай с трапеции. Будешь мне помогать в семейном деле". Меня это взбесило. Негодяй оторвал меня от моей любимой публики, от славы и заставил делать его грязную работу. Кто бы на моём месте не взбунтовался? Я сразу замыслил побег, хотя на улице был мороз. Тут я и наткнулся на тебя. И подумал, что будем теперь вдвоём мёрзнуть и голодать. Так будет веселее.
Помимо жизни, Диана ещё многим была ему обязана. Это он обогатил её речь крепкими выражениями, он научил её свистеть, швырять камни и играть в карты. Это он подарил ей нож, с которым она не расставалась.
3
Том допустил относительно пустяковую, но тем не менее стыдную ошибку в воспитании Дианы. Он позволил малютке закрутить роман с опиумом. Несколько раз он давал ей свою знаменитую настойку в качестве болеутоляющего. Наркотические свойства опиума тогда ещё не были освещены в медицинской литературе. Вскоре Диана уже не могла обходиться без снадобья. Том не успел оглянуться, как девочка начала вставать посреди ночи за волшебным напитком. Она сама открывала бутылку с неразбавленным опиумом и капала несколько капель себе на язык. Обеспокоенный частотой её полуночных вылазок на кухню, Том начал прятать от неё бутылку. Злополучная девчушка, которая не могла найти собственную тень, всегда находила опиум.
Один раз она так пожадничала, что проспала восемнадцать часов кряду. Когда Диана наконец пришла в себя, Том сказал Уинфилду:
– Придётся тебе её отучить от этой напасти. Я ничем не могу тебе помочь. Только ты умеешь с ней обходиться.
На протяжении следующих трёх ночей Уинфилду пришлось прижимать Диану к матрасу, пока она тряслась, выкрикивала непристойности и умоляла дать ей хоть капельку любимого зелья. Он утешал её своими излюбленными балладами про оборотней и висельников.
После этого случая он долго боялся оставлять Диану одну и мчался с работы домой, чтобы стеречь её. Девчонка быстро смекнула, что её пристрастие давало ей повод поваляться в объятиях своего героя.
– Мне сегодня нездоровится, – вздыхала она. – Побудь со мной. А то я опять пойду бродить ночью.
Несколько раз Уинфилд заставал её с бутылкой в руке.
– Опять ты за своё, – отчитывал он её мягко. – Что я тебе говорил про неразбавленный опиум? Помнишь, что случилось прошлый раз? Смотри же, если совсем не можешь без этой дряни, по крайней мере разводи её спиртом.
Он брал бутылку с опиумом, добавлял несколько капель в стакан с виски, размешивал и преподносил Диане.
– Теперь можешь пить спокойно.
Она отпивала несколько глотков этой смеси и блаженно улыбалась, точно в стакане был некий райский эликсир.
– Ты очень добр, – говорила она.
– Да брось. Я чудовище.
– Моё чудовище. А я – твоё.
– Когда я иду по улицам, матери загоняют своих детей домой. Знаешь, что про меня говорят? "Да разве за этой изрезанной харей прячется душа?"
– А мне нравится твоя харя. Кто бы меня так разукрасил? Я хочу быть похожей на тебя.
– Поверь мне, ты этого не хочешь. Я сам на себя не всегда хочу быть похожим. Тебе тоже досталось, не волнуйся.
– Расскажи историю про отрубленную руку.
– Опять? Ты же самую историю?
– Можно с другой концовкой. Это моя любимая история. Представляю, как рука ползёт по моим волосам. Как бы мне хотелось, чтобы какая-нибудь тварь из твоих сказок ожила.
– Я рад, что тебе весело.
– А потом, мы опять поиграем в нашу любимую игру. Притворимся, что мы муж и жена.
В эту минуту Уинфилд начинал нервничать.
– Эти игры не приведут к добру.
– Бога боишься?