Ян слушал и кивал. Затеи друга были ему известны. Тоби уже третий год планировал свой побег и каждый раз клялся, что вот-вот, через несколько месяцев, уедет из Ротергайта, и каждый раз ему что-то мешало.
– На, хлебни, – сказал Ян другу, передавая ему флакон с виски. – Надо же заправиться с утра пораньше. Нутром чую: муторный выпадет денёк.
2
Вдруг раздался крик "Расступайтесь!" – и толпа торопливо разделилась. Из-за угла показался огромный фургон, который тянула шестёрка лошадей. По обе стороны фургона ехало четверо солдат. Сзади гарцевал констебль. Умеющие читать знали, зачем понадобилась такая тщательная охрана. На фургоне было написано "Оружейный завод Джорджа и Джона Дина". Каждую неделю фургон доставлял очередную партию винтовок и револьверов, которые потом погружали на товарную шхуну.
Когда молодые грузчики увидели процессию, они одновременно вскочили на ноги.
– Смотри, вот они идут, – прошептал Тоби. – Быстро прячь виски.
Ян торопливо закупорил флакон и засунул его в карман.
Когда констебль подошёл к причалу, оба парня уже стояли по стойке смирно, руки по швам.
– Доброе утро, сэр! – воскликнули они в один голос.
Констебль не ответил на их бодрое приветствие.
– Хороша команда, ничего не скажешь, – буркнул он презрительно и недоверчиво. – Где же ваш надзиратель? Где мистер Доббинс?
– Размозжил себе ступню, – ответил Ян. – Ничего, за нами присмотрит Уинфилд.
Человек, которого они назвали Уинфилдом, стоял на трапе недавно прибывшей шхуны и разговаривал с матросами. Он был высок и худощав, что далеко не самое выгодное сложение для грузчика. Ему бы не помешало иметь грудную клетку пошире и руки помощнее. Рядом со своими коренастыми товарищами он казался почти хрупким. Всё же ему чудом удалось сохранить осанку. Любой другой с его телосложением и при такой работе уже давно бы стал сгорбленным калекой, но у этого счастливца до сих пор были развёрнутые плечи и прямая спина.
Услыхав, что его зовут, Уинфилд помахал матросам, давая им понять, что разговор завершён, и направился к своим товарищам, спрятав руки в карманы. По его походке было видно, что ему нездоровилось. Каждый шаг казался вымученным. Он дрожал, точно от холода, хотя мартовское утро выдалось на удивление тёплым. Воротник его куртки был приподнят, полностью скрывая нижнюю часть лица, а сверху был повязан шарф.
– Всё ещё знобит? – спросил его Ян.
– Уже третий день, – ответил Уинфилд вяло и хрипло. – По городу ходит зараза. Половина Ротергайта валяется. Говорят, что такой вспышки не было уже лет двадцать. Через неделю все будут харкать кровью. А через две недели будут выносить трупы на улицу и складывать в ряд. Весёленькое будет зрелище.
Тоби и Ян переглянулись и мрачно усмехнулись. Уинфилд умел поднять товарищам настроение. У него всегда были хорошие новости, которыми он спешил со всеми поделиться. Если по городу ходила какая-нибудь зараза, он всегда первый о ней узнавал и первый ею заболевал. Трудно было представить понедельник без Уинфилда.
Ян предложил ему сигару.
– Мне всегда от горла помогает.
Уинфилд воспользовался щедростью товарища, взял сигару и опустил воротник куртки, обнажив лицо. У него был один шрам на правой щеке, а другой – в левом углу рта. Должно быть, раны были глубокие и неудачно зажили. Перегородка носа, похоже, в своё время была перебита. В целом, это лицо походило на заброшенное поле боя. И всё же было видно, что природа создала Уинфилда красивым. У него были высокий лоб, прекрасно очерченный подбородок и широкие скулы. Такие черты часто встречаются у валлийцев, а валлийцы давно признаны самым красивым народом Британских островов.
Возраст Уинфилда было трудно определить. Товарищи знали, что ему было около двадцати пяти, но посторонние могли ему дать как девятнадцать, так и тридцать пять. Мелкие морщинки уже бороздили его лоб. В жёстких чёрных волосах пробивалась седина.
Его относительную молодость выдавали глаза. Это были глаза не взрослого мужчины, а озлобленного и исполненного горечи, но ещё не до конца расставшегося с иллюзиями мальчишки. Издалека они казались чёрными, но вблизи можно было разглядеть, что они тёмно-серые. В надломанных линиях бровей таилась скрытая угроза.
– Ну вот, мне уже лучше, – сказал он после нескольких затяжек. – А ты, Ян, архангел. Всегда знаешь, когда мне нужна сигара. Ну что, приступим?
Констебль продолжал подозрительно разглядывать команду.
– Погодите, – приказал он, подняв жезл. – А где остальные? Вы же не собираетесь втроём весь фургон разгружать?
– А почему бы и нет? – спросил Уинфилд. – Ведь у нас в запасе целый день. Можете положиться на нас, офицер МакЛейн.
Сперва констеблю показалось странным, что грузчик знает его имя, но потом, приглядевшись, он узнал своего старого знакомого, который запомнился ему храбрым мальчишкой.
– Как поживает доктор Грант? – осведомился МакЛейн.
– Брюзжит старый медведь. Заходите к нам в "Золотой якорь". На прошлой неделе мы купили лосиную голову у одного норвежского моряка и прибили её у входа.
Настроение МакЛейнa заметно улучшилось. Теперь он знал, что драгоценный груз в надёжных руках. Чтобы окончательно успокоить констебля, Уинфилд вклинился между Тоби и Яном, которые были несколько ниже его, и положил свои руки им на головы.
– В вашем распоряжении самая лучшая команда, – похвастался он. – Я с этими парнями работаю уже четыре года. Мы с мистером Доббинсом не даём им спуску.
Тоби и Ян направились к фургону.
Уинфилд встал перед констеблем, загораживая собой вид на шхуну, и втянул его в политическую дискуссию.
– Так скажите мне честно, что вы думаете о предстоящей войне? Кто бы подумал десять лет назад, что англичане будут защищать турок? Мне кажется, что у Её Величества корона слишком тесно на голове сидит.
3
Как большинство шотландцев, констебль, мягко говоря, не испытывал особой любви к королеве Виктории и потому радостно ухватился за возможность выпустить свою кельтскую горечь в компании Уинфилда. МакЛейн считал, что давно переслужил ранг констебля, но его не повышали из-за его национальности. Он уже пятнадцать лет был на одной должности, в то время как его английские коллеги давно поднялись до высших рангов. Уинфилд слушал МакЛейна с сочувствием и разделял его негодование. Они вдвоём прогуливались вдоль причала и возмущались тем, как Виктория отнеслась к ирландцам в 1848 году, когда всю западную часть страны поразил голод.
Уинфилд то и дело бросал взгляд в сторону своих товарищей и отчитывал их за то, что они неправильно поднимали ящики – с угрозой для позвоночника. Потом он опять поворачивался к констеблю, извинялся и продолжал беседу.
Мало-помалу полицейские, охранявшие фургон, расслабились и закурили. Им передалось благосклонное настроение констебля.
Уинфилд подтолкнул МакЛейна локтем.
– Интересно, над чем смеются ваши подчинённые.
Когда полицейские увидели, что констебль направился в их сторону, они перестали смеяться и напряглись, ожидая выговора, но МакЛейн и не собирался отчитывать их за такую фамильярность во время службы. Охваченный внезапным приступом щедрости, он заказал своим подчинённым обед за свой счёт. Ничто не способно так растопить сердце шотландца, как возможность позлословить об английской королевской семье.
Ко второй половине дня показалось солнце и туман рассеялся. Был виден противоположный берег Темзы.
Тоби и Ян продолжали разгружать фургон и переносить оружие на корабль. Их работа была уже наполовину закончена. На них уже давно никто не обращал внимания.
Когда начало смеркаться и зажгли первые фонари, Уинфилд устроил небольшое представление для прохожих. Он забрался на перевёрнутую вверх дном бочку и начал жонглировать пустыми бутылками, изумляя своей ловкостью. Ни одна из бутылок не упала на землю. Затем он продемонстрировал несколько картёжных фокусов. Он всегда носил при себе колоду карт, специально для таких случаев.
Толпа зрителей вокруг бочки росла. Жонглёрское выступление Уинфилдa не ограничилось бутылками. Он попросил мужчин в толпе одолжить ему несколько ножей. Добровольцев оказалось более чем достаточно. В эту же минуту десятки ножей вонзились в землю вокруг бочки. Лезвия блестели при свете фонаря.
– Благодарю, господа, – сказал Уинфилд, изучая свой арсенал. – Посмотрим, что у нас тут есть? Ага, несколько перочинных ножей, несколько охотничьих… А вот и морские кортики, с гладкими лезвиями, с резными… А вы, как я погляжу, серьёзная публика. Не завидую я тому, кто прицепится к вам в тёмном переулке. Нож многое говорит о своём владельце.
Он завязал себе глаза шарфом и начал жонглировать ножами. Сначала зрители невольно отпрянули в страхе. Стоящие в первом ряду закрыли лица руками. Ножи со свистом взлетали в воздух, и Уинфилд ни разу не схватил лезвие рукой. Ни капли крови не было пролито. Постепенно зачарованные зрители опять начали приближаться к бочке.
Вдруг Уинфилд скрестил руки на груди. Ножи попадали вокруг него, вонзаясь в края бочки.
Он сорвал шарф с глаз и помахал им, точно флагом. Публика молчала. Но это молчание длилось всего секунду. За ним последовал взрыв аплодисментов. Уинфилд терпеливо ждал, пока шум уляжется, и потом обратился к публике.