Тот слез с тумбы и застыл в почтительном ожидании.
- Казаль, - произнес граф.
- Мантуя, - ответил паж.
Граф сделал Галюару знак отойти и, повернувшись к тому, кто должен был стать его проводником, спросил:
- Значит, я должен следовать за тобой, милое дитя?
- Да, господин граф, если вам угодно, - отвечал паж таким нежным голосом, что у принца сразу возникло сомнение: не женщина ли перед ним?
- Тогда, - продолжал он, не решаясь обращаться на "ты" к непонятному спутнику, - будьте добры указать мне дорогу.
Эта перемена в словах и тоне графа не ускользнула от того (или той), кому они были адресованы. Паж насмешливо взглянул на него, даже не дав себе труда подавить смешок, потом кивнул и пошел впереди.
Они прошли по подъемному мосту благодаря паролю, тихонько сказанному пажом часовому, потом миновали ворота Лувра и направились к северному углу дворца.
Подойдя к калитке, паж взял плащ на руку, чтобы была видна его светло-желтая с голубым ливрея, и, изо всех сил стараясь говорить мужским голосом, произнес:
- Свита госпожи принцессы.
Но, сняв плащ, паж вынужден был открыть свое лицо, и на него упал луч фонаря, освещавшего калитку. По пышности белокурых волос, падающих на плечи, по голубым глазам, лучившимся хитростью и весельем, по тонкому и насмешливому рту, столь щедрому и на укусы, и на поцелуи, граф де Море узнал Мари де Роган-Монбазон, герцогиню де Шеврез.
Он быстро подошел к ней и на повороте лестницы спросил:
- Дорогая Мари, герцог по-прежнему оказывает мне честь своей ревностью?
- Нет, милый граф, особенно с тех пор как он знает, что вы влюблены в госпожу де ла Монтань и готовы ради нее на любые безумства.
- Отличный ответ! - рассмеялся граф. - Вижу по вашему уму и по вашему лицу, что вы по-прежнему самое остроумное и самое очаровательное создание на свете.
- Если бы я вернулась из Испании только для того, чтобы услышать лично от вас этот комплимент, - поклонился мнимый паж, - я не жалела бы о путевых издержках, монсеньер.
- Ах, да, мне казалось, что после приключения в амьенских садах вы были изгнаны?
- Была доказана невиновность как моя, так и ее величества; по настоятельной просьбе королевы господин кардинал соблаговолил простить меня.
- Безо всяких условий?
- С меня потребовали клятву больше не вмешиваться в интриги.
- И вы держите эту клятву?
- Неукоснительно, как видите.
- И ваша совесть вам ничего не говорит?
- У меня есть разрешение папы.
Граф расхохотался.
- И потом, - продолжал мнимый паж, - какая же это интрига - провести деверя к невестке?
- Милая Мари, - сказал граф де Море, целуя ей руку с любовным пылом, унаследованным им от короля, своего отца, и, как мы помним, проявившимся в первые же минуты свидания с мнимой кузиной в гостинице "Крашеная борода", - милая Мари, вы, наверно, приготовили мне сюрприз и ваша комната находится на пути в спальню королевы?
- Ах, вы, несомненно, самый законный из сыновей Генриха Четвертого - все остальные только бастарды.
- Даже мой брат Людовик Тринадцатый? - смеясь спросил граф.
- Прежде всего ваш брат Людовик Тринадцатый, Господь его храни! Ну почему у него нет в венах хоть чуточки вашей крови?
- Мы от разных матерей, герцогиня.
- И, кто знает, может быть, от разных отцов.
- Послушайте, Мари, - воскликнул граф де Море, - вы очаровательны, я должен вас поцеловать!
- Вы с ума сошли? Целовать пажа на лестнице! Вы что, хотите погубить свою репутацию, тем более что вы приехали из Италии?
- Да, решительно мне сегодня не везет, - сказал граф, выпуская руку герцогини.
- Вот это мило! - сказала она. - Королева посылает к нему в гостиницу "Крашеная борода" одну из самых красивых наших женщин, и он еще жалуется!
- Мою кузину Марину?
- Да, да, "мою кузину Марину".
- Ах, черт возьми! Не скажете вы мне, кто такая эта обольстительница?
- Как! Вы ее не знаете?
- Нет!
- Вы не знаете Фаржи?
- Фаржи, супругу нашего посла в Испании?
- Именно. Ее поместили к королеве после пресловутой сцены в амьенских садах, о чем я вам только что говорила; мы все тогда были изгнаны.
- Что ж, отлично! - расхохотался граф де Море. - До чего же хорошо охраняют королеву! В изголовье ее постели герцогиня де Шеврез, в ногах - госпожа де Фаржи. Ах, бедный мой брат Людовик Тринадцатый! Признайтесь, герцогиня, что ему не везет!
- Ну, знаете, монсеньер, вы становитесь восхитительно-дерзким! К счастью, мы уже пришли.
- Уже пришли?
Герцогиня достала из кармана ключ и отперла дверь, ведущую в темный коридор.
- Вам сюда, монсеньер, - сказала она.
- Я надеюсь, вы не намерены заставить меня туда войти?
- Наоборот, вы туда войдете, и притом один.
- Что ж, меня ведь поклялись убить. У меня под ногами окажется какой-нибудь открытый люк - и прощай Антуан де Бурбон. Впрочем, я не много потеряю: женщины так плохо ко мне относятся!
- Неблагодарный, если бы вы знали ту, что ждет вас на том конце коридора…
- Как, - вскричал граф де Море, - в конце этого коридора меня ждет женщина?
- Это третья за нынешний вечер, а вы еще жалуетесь, прекрасный Амадис!
- Нет, я не жалуюсь. До свидания, герцогиня.
- Не забудьте про люк.
- Мне все равно: рискую!
Герцогиня заперла дверь за графом, оказавшимся в полнейшей темноте.
Мгновение он колебался и, не имея ни малейшего представления о том, где находится, хотел было вернуться, но его остановил звук ключа, запиравшего дверь на два оборота.
Отбросив сомнения, граф решил довести приключение до конца.
- Черт возьми! - воскликнул он. - Прекрасная герцогиня сказала, что я законный сын Генриха Четвертого, нельзя же заставлять ее лгать.
И он ощупью двинулся к противоположному концу коридора, затаив дыхание и вытянув руки вперед.
Сделав в беспросветной тьме (не без опасений, какие испытывает в потемках самый храбрый человек) десятка два шагов, он услышал приближающийся шелест платья и чье-то дыхание.
Он остановился. Шелест и дыхание тоже замерли.
Пока он думал, как ему обратиться к этим очаровательным звукам, неожиданно послышался нежный и дрожащий голос:
- Это вы, монсеньер?
Голос был самое большее в двух шагах.
- Да, - ответил граф.
Сделав шаг вперед, он ощутил руку, протянутую в поисках его руки. Но, едва коснувшись руки графа, она отдернулась, робкая, как мимоза.
Ушей принца достиг легкий возглас не то удивления, не то испуга, слабый и мелодичный, как вздох сильфа или звук эоловой арфы.
Граф вздрогнул, испытав неведомое до сих пор ощущение.
Оно было восхитительным.
- О, где же вы? - прошептал он.
- Здесь, - запнувшись, ответил голос.
- Мне сказали, что я найду здесь руку, указывающую путь, ведь сам я его не знаю. Вы отказываете мне в этой руке?
Какое-то мгновение та, к кому обращена была эта просьба, была в нерешительности, но почти тотчас ответила:
- Вот она.
Граф обеими руками схватил протянутую ему руку и хотел было поднести ее к губам, но это движение было остановлено одним-единственным словом; оно звучало просьбой, однако его нельзя было понять иначе как крик потревоженной стыдливости:
- Монсеньер!
- Простите, мадемуазель, - произнес граф столь же почтительно, как если бы разговаривал с королевой.
Он отвел на прежнее расстояние эту трепещущую от испуга руку, находившуюся уже на полпути к его губам; воцарилось молчание.
Граф держал поданную ему руку; ее не пытались отдернуть, но теперь она была неподвижна, и, казалось, только сила воли ее обладательницы придает ей видимость жизни.
Это была - если позволено будет воспользоваться таким выражением - совершенно немая рука.
Но эта предписанная ей немота не помешала графу заметить, что она маленькая, тонкая, нежная, продолговатая, аристократическая и главное - что это рука девушки.
Нет, уже не к губам хотел бы граф прижать эту руку, а к сердцу.
Коснувшись ее, он и сам застыл неподвижно, будто совсем забыв, что́ привело его сюда.
- Вы идете, монсеньер? - спросил нежный голос.
- Куда я должен идти? - ответил вопросом граф, не слишком понимая, что говорит.
- Туда, где ждет вас королева, к ее величеству.
- Ах, да, я и забыл! - воскликнул граф и, вздохнув, добавил: - Идемте!
И он пустился в путь - новый Тесей, ведомый по лабиринту менее сложному, но более темному, чем критский, причем не Ариадниной нитью, но самой Ариадной.
Через несколько шагов Ариадна свернула направо.
- Мы пришли, - сказала она.
- Увы! - прошептал граф.