Сама себя жалить станет,
Чтобы с жизнью распрощаться.
Ведь любая тварь земная,
Будь хоть гадиной проклятой,
И та цену воле знает.
Что же нашему-то брату:
У нас разум не скотины,
Как же мы страдать повинны?
А в тюрьме несчастной голи
Никогда ни в чем нет воли!
У дверей глухих, проклятых
День и ночь стоят солдаты -
Молчаливы и сердиты,
Будто всё еще не сыты
Горем, кровью человечьей!
Не услышишь тихой речи,
Всё-то рыком - не словами,
Всё-то боем, кулаками…
Как в ворота нас впихнули
Да ключами громыхнули -
Будто белый свет затмили,
Будто в гроб живьем забили.
Страж к стене меня поставил,
В ухо двинул, мать облаял…
"В карцер их, бродяг, чтоб знали!" -
И солдаты нас погнали
Кулаками да пинками
И замкнули в темной яме.
Дали хлеба, воды меру,
Как тем людям, что за веру
В тюрьмах мучились когда-то
Без надежды, без возврата.
Темень, холод… Притулиться
Негде нам, светильник меркнет,
Словно трут, чуть-чуть дымится.
Затянули мы, как в церкви,
Плач к всевышнему возносим,
Божьей ласки - правды просим.
Так с молитвой, со слезами
И заснул я в этой яме.
А проснулся - удивился:
Вижу, в щелку луч пробился.
Вот, подумал, божья милость
И в остроге объявилась.
Оглядел я новоселье,
Словно здесь он, бог, со мною.
И взяло меня веселье -
Осмелел, окреп душою,
Вновь молитву "Буг уцечка!"
Блею тихо, как овечка.
Загремел замок на двери,
Кто-то зыкнул: "Эй вы, звери,
Вы, крамольники, паскуды,
Выбирайтесь-ка отсюда, -
Есть злодеи поважнее,
Вас же в общую… Живее!.."
Вверх погнали шагом скорым
По каким-то коридорам…
Двери, двери - нет им счета,
Сквозь глазки там смотрит кто-то.
Глянешь - сердце замирает,
Всё одно лицо мелькает:
Взгляд горит, не щеки - глина.
Человек то иль скотина?
Ох, в остроге, как в гробнице, -
На одно лицо все лица!
Шли мы, шли, всё дальше гонят,
Всюду сырость, а от вони
Мне в груди дыханье сперло,
Будто кто схватил за горло.
Тут нам место показали,
Мы вошли, нас развязали,
Хлеба черствого швырнули
И опять на ключ замкнули.
Тьма народу здесь сидела.
Глянул я - душа сомлела:
Лица синие, заплыли!
В камере лишь нары были.
Все лежат на них, хохочут,
Места дать никто не хочет.
"Кинь-ка, - требуют, - на фляжку.
А не кинешь, так парашку
Каждый день таскать заставим
И без хлебушка оставим,
Так обучим дуралея -
Волдырями вспухнет шея!"
Задрожал я весь, боюся,
"Отче наш" шепчу, молюся…
Бог дал вспомнить: золотовка
В зипуне была зашита,
Заплатила как-то вдовка -
Свез на мельницу ей жито.
Быстро я монету вынул,
На пропой тем людям кинул.
Не приметил, как схватили,
Только видел - водку пили.
Разговор тут завязался:
"Как же с хатой? Кто остался?
Да за что и где схватили?
Много ль тюрем исходили?"
Поучают: "При допросе
Отвечай на все вопросы:
Ничего, мол, знать не знаю,
Чей я есть, какого краю!
Малым был - слепых водил,
А подрос - и сам бродил;
Не приписан я по сказке,
Так живу вот с божьей ласки.
Бог - мой батька, земля - матка!
Затверди - и выйдет гладко…"
Так сидим до марта тихо
Без добра, но и без лиха.
Ну, а в марте шлют бумагу,
Чтоб доставили бродягу -
Нарушителя закона,
Супротивника короны,
Что Линдаркою назвался
И с чиновником подрался.
Заковать - злодей он лютый,
На ногах чтоб были путы,
Дать конвой ему престрогий,
А не то сбежит в дороге!..
И еще там бед немало
Мне начальство обещало…
Утром нас чуть свет подняли,
От казны одежду дали.
Поскидали мы сермяги,
А солдаты, взяв бумаги,
Нас связали - и в дорогу.
Я подумал: "Слава богу,
Хоть нас солнышко согреет,
Ветерок в пути обвеет,
Теплым дождиком помочит,
Может, пташка спеть захочет".
Зарыдал, увидев небо,
Тут, сдается, и без хлеба
Был бы сытым на свободе,
Словно кролик в огороде.
Тут, сдается, и пропал бы,
За свободу жизнь отдал бы!
Птахи бога хвалят, свищут,
Пастухи палят огнища,
Землю солнышко пригрело,
И на сердце посветлело.
До полудня шли мы этак;
Сколько ласки, сколько света!
То полянки, то лесочки,
По обочинам цветочки!
К ночи в городе мы стали
И в холодной ночевали.
А заря чуть засветила
(Благовещенье то было) -
Волокут меня к допросу.
Ну, дадут, подумал, чесу!
Привели. Судья бывалый,
Хоть не стар и ростом малый,
Что отвечу - всё запишет
И ногою знай колышет.
Как спросил он: "Кто, откуда?" -
Вспомнил я советы люда
Там, в тюрьме, и отвечаю:
"Ничего я знать не знаю!"
Тут и отчима позвали,
Допросили, расковали
И в деревню отослали.
Мне ж оказал он: "Ты, бродяжка,
Скрыл прозванье, будет тяжко:
Сорок розог, после - роты.
Сознавайся лучше: кто ты?"
И всё пишет, пишет, пишет
И ногою всё колышет;
Притомился, дал другому,
А потом ушел из дому.
Мне ж в тюрьму опять дорога.
Да теперь я, слава богу,
Одинешенек остался.
Плакал отчим, как прощался:
"Помни, здесь тебя не кину,
Коль до срока сам не сгину,
Коль не кара божья пала,
Коли правда не пропала,-
Вырву я тебя из пасти,
Одолею все напасти!
Бог поможет против силы,
Правда выйдет из могилы!"
Молвил это, поклонился
И слезами вновь залился.
Всё во мне похолодело,
И в очах вдруг потемнело,
Сердце биться перестало,
Что со мной, не знаю, стало:
Наземь замертво свалился
И в больнице очутился…
Голова моя обрита,
Всё лицо водой залито,
А пить хочется - нет силы,
Речку б выпил, коль пустили б.
Три недели здесь я пробыл,
Все свои пожитки продал,
Отдышался понемногу,
Жив остался, слава богу!..
Так томился я, не зная,
Что хозяин мой на воле,
Торбу взяв, не отступая,
По судам начальство молит.
Трижды в Вильну, семь раз в Лиду
Он ходил дела разведать,
Клятву дал - пока не выйду,
Даже дома не обедать.
Раздобыл он все бумаги,
Приписал меня по сказке…
И родной отец не всякий
Смог явить бы столько ласки.
А под осень, в час вечерний,
Привели меня в деревню,
Всех соседей пособрали.
Те, что знали, - рассказали:
Как я жил, когда родился
И как батька мой женился…
Всё, как есть, сказали чисто:
И что имя мне - Калиста,
А прозвали, мол, Линдаркой
Потому, что нищ и гол,
Как линдар, что на фольварке:
Всё именье - он да вол.
А чиновник был уж новый,
На людей глядел не строго,
Тихий, видно нездоровый,
Терпеливый, слава богу.
Просидел еще полгода,
Март настал - пришла свобода,
Развязали, отпустили
В тот же день, когда крестили!