Эти качества, не задумываясь о последствиях, возвели в стандарт экономисты прежних времен. Они ставили перед собой задачу описать социальную систему, в рамках которой они существовали, однако обнаружили, что она слишком сложна, чтобы укладываться в словесное описание. Таким образом, они построили то, что искренне считали упрощенной схемой. Однако эта схема как по своему принципу, так и по точности отражения недалеко ушла от детского рисунка коровы в форме прямоугольника с головой и ногами. Эта схема включала в себя капиталиста, упорным трудом наживающего капитал; предпринимателя, который в ответ на социальную потребность открыл фабрику; совокупность рабочих, нанятых по свободному контракту; помещика и группу потребителей, покупающих на самом дешевом рынке готовые к употреблению товары, которые, если исходить из понятия соотношения между затратами и удовольствием, доставляли им максимальное удовольствие. Модель оказалась работающей. Тип людей, предусмотренных моделью, жил в мире, описанном моделью, варианты которой, содержавшиеся в разных книгах, прекрасно сочетались между собой.
Эта чистая фикция, с течением времени украшавшаяся и видоизменявшаяся, использовалась экономистами для упрощения мышления. Ее сохраняли и популяризировали до тех пор, пока для большой части населения она сохраняла значение экономического мифа своего времени. Эта фикция обеспечивала стандартное представление о капиталисте, предпринимателе, рабочем и потребителе в обществе, которое было в большей степени ориентировано на достижение успеха, нежели на его объяснение. Возводившиеся здания и растущие банковские счета служили доказательством того, что используется верный стереотип. А наиболее преуспевающие убеждались, что они как раз и были людьми надлежащего сорта. Не удивительно, что близкие друзья преуспевающих людей, читая их официальные биографии или некрологи, невольно задавались вопросом, действительно ли речь идет об их знакомых.
2
Понятно, что для тех, кто не преуспел, и тех, кто оказался в положении жертвы, официальная картина была неузнаваема. Напротив, те, кто олицетворял собой прогресс, не задумывались, как они добились своих результатов - двигаясь путем, начертанным экономистами, или каким-то другим столь же достойным путем. "Никто, - пишет Уильям Джемс, - не пускается в обобщения, которые выходят за пределы его знания деталей". Промышленные магнаты видели в огромных концернах памятники своему успеху, а их потерпевшие поражение соперники - памятники своим неудачам. Таким образом, капиталисты, расширяя экономическую систему и преимущества большого бизнеса, просили, чтобы их не трогали как силу, способствующую процветанию общества и развитию торговли. Проигравшие же твердили о потерях и жестокостях, приносимых концернами, и громко взывали к департаменту юстиции, чтобы тот обеспечил открытость бизнеса. Одну и ту же ситуацию первые видели как прогресс, развитие хозяйства и чудесные свершения, а вторые - как реакцию, расточительность и ограничение торговли. Публиковались огромные тома статистических данных, дававшие углубленную и расширенную картину ситуации, и картина эта подтверждала обе точки зрения.
Ведь когда система стереотипов является жесткой, мы обращаем внимание на те факты, которые поддерживают ее, и не замечаем факты, которые ей противоречат. Именно поэтому, вероятно, добрые люди видят в мире так много проявлений добра, а злые - зла. Филип Литтель однажды заметил, говоря о знаменитом профессоре: если мы смотрим на жизнь через "черные" классовые очки, то наши стереотипные представления о хороших людях и о людях из низших классов не совпадут. То, что чужеродно, будет отвергнуто, а то, что отличается от традиционных представлений, останется незамеченным. Мы не видим того, что наш глаз не привык принимать во внимание. Иногда сознательно, а чаще неосознанно, мы обращаем внимание только на те факты, которые согласуются с нашей философией.
3
Наша философия заключает в себе ряд более или менее систематизированных образов, которые служат для описания невидимого мира. Причем эти образы служат не только для его описания, но и для суждения о нем. Следовательно, стереотипы нагружены преференциями, приязнью или неприязнью, ассоциируются со страхами, желаниями, влечениями, гордостью, надеждой. Объект, который активизирует стереотип, оценивается в связи с соответствующими эмоциями. За исключением тех ситуаций, когда мы сознательно отметаем в сторону предрассудки, мы не начинаем с того, что изучаем человека, а потом оцениваем его как плохого. Мы сразу же видим злодея. Точно так же как видим свежее росистое утро, застенчивую девушку, благообразного священника, лишенного чувства юмора англичанина, опасного коммуниста, небрежно одетого художника, ленивого индуиста, хитрого восточного человека, мечтательного славянина, непостоянного ирландца, жадного еврея, стопроцентного американца. В повседневном мире именно предшествующее получению соответствующих данных суждение содержит в себе вывод, который должен подтверждаться этими данными. Ни справедливость, ни прощение, ни истина не входят в это суждение, ибо оно предшествует получению фактических данных. Тем не менее люди, лишенные предрассудков, люди с абсолютно нейтральным мировоззрением настолько немыслимы в любой достойной внимания цивилизации, что никакая образовательная система не может быть основана на этом идеале. Предрассудок может быть выявлен, облагорожен и учтен. Но так как срок жизни человека ограничен, тот должен за отпущенное ему время получить все сведения, необходимые для освоения обширной цивилизации, поэтому ему не обойтись без предрассудков. Качество его мышления и деятельности будет зависеть от того, являются ли эти предрассудки доброжелательными по отношению к другим людям и идеям, возбуждают ли они скорее любовь по отношению к тому, что явно воспринимается как благо, или ненависть по отношению к тому, что не входит в их представление о благе.
Нравственность, хороший вкус и хорошая форма сначала стандартизируют, а потом активизируют некоторые основные предрассудки. Приспособившись к собственному кодексу, мы начинаем приспосабливать к этому кодексу факты. На рациональном уровне мы понимаем: факты нейтральны по отношению к нашему представлению о том, что хорошо, а что плохо. На самом же деле наш канон существенно определяет, что и как мы воспринимаем.
Моральный кодекс является схемой, применимой к целому ряду типичных ситуаций. Вести себя в соответствии с правилами кодекса - значит служить той цели, которой служит этот кодекс. Это может быть Божья или королевская воля, спасение данного индивида в прекрасном, надежном, трехмерном рае, успех в земных делах или служение человечеству. В любом случае творцы кодекса в процессе его создания ориентируются на некие типические ситуации, а затем посредством определенной формы суждения или интуитивной оценки выводят тот тип поведения, который приводит к начертанной ими цели. Правила применяются там, где они приложимы.
Но как человек в повседневной жизни может узнать, является ли предписание, которому он следует, именно тем, которое имел в виду законодатель? Ему сказано - убивать нельзя. Но если нападают на его детей, может ли он убить, чтобы предотвратить убийство? Десять заповедей об этом умалчивают. Поэтому вокруг каждого кодекса кружится целая толпа толкователей, которые выводят правила для конкретных ситуаций. Предположим, дипломированные юристы постановили, что человек может убивать в целях самообороны. Однако это не решает проблем обычного человека. Как он может знать, что правильно понял принцип самообороны и в данном конкретном случае верно понял ситуацию, что не обманулся - на него действительно нападают и при этом он обороняется, а не наоборот? А вдруг он сам спровоцировал нападение? Что же в таком случае можно считать провокацией? Именно такого рода сомнения обуревали большинство немцев в августе 1914 года.